Родина рождалась из тумана. Из неплотного, игристо пересверкивающего невесомыми голубыми и розовыми чешуйками колкого ледяного марева, прикрывавшего неспешное отступление первой мартовской ночи. Далёкий жёлтый комочек низкого заречного солнца едва продавливал мириады зависших в воздухе стекляшек, медленно сверху вниз обрисовывая вершину огромного окатистого холма, по которому во все стороны просторно раскинулся райцентр. Отсюда, с берега, чётко виделась только фиолетово-синяя в боковых тенях, круто ведущая на подъём дорога с нависшим справа деревянным тротуаром, блестящая чернота молодых кедров из-за едва угадываемого больничного забора, да неусыпные узкие окна телеграфа, перестроенного из старинной каменной церкви. А над всем на подпоренных столбах редко и слепо желтели ничего не освещающие фонари. Малая родина пронзительно скрипела под подшитыми резиной пимами высыпавшей за ночь порошей, известково припудрившей выскобленную бульдозерами кору проезжей части. Вымерзшее до сухоты небо прочертилось сотнями тонюсеньких серебристо-дымных струек, вертикально восходящих от догорающих утренних протопок. Из невидимых за белесостью улиц и переулков никого и ничего, кроме отдельных рваных звуков: то звякнет ледяное ведро, то завизжит затянутая куржаком дверь в парную стайку. И каково же в такое время покидать круг милого околопечного тепла, кисло пахнущего шипящей сосновой смолой и запекаемой на брызгающем сале яичницей, оставлять помаргивающий от перенапряжения блеклый свет кухни и, обжигая ноздри и губы встречным густым туманом, выскакивать за порог в синюшную стужу двора. Тут и в туалет-то терпишь до крайности, а ведь перед школой нужно ещё дважды скатать с санками на водокачку, чтобы, каждый раз чудом удерживая флягу на ледяной горке, накачать необходимые хозяйству восемьдесят четыре литра пахучей ржавой воды. И только потом, не дожидаясь, пока брат дочистят дорожки, а родители докормят скот, закинув ранец и нахлобучив старую лисью шапку на нос, отправиться в предстоящий долгий-долгий день за знаниями и ... прочим.