В юности его вдохновляли Коровин, Серов, Модильяни, а в итоге он понял, что мыслит живописно скорее как Тапиес, Николай де Сталь, Йонас Сважас и еще немногие. Он слышал звучащую самодостаточность в цветовой гамме и проявлял одну или несколько минимальных форм. Он любил цвет, чистый цвет, свежую палитру, палитру после работы, смешанные цвета, священный процесс этого смешивания.

...Годы лесоповала, годы рудников – все это на его лице – морщинами и даже шрамами. Вот явился, не запылился, могла и так сказать. Даже очень здорово, что не узнала. Лучше для них обоих. И он стал рассказывать что-то туманное, почти несвязное о человеческих судьбах, о всепрощении, возможно, она догадалась о чем идет речь, но и вида не подала...

...Хватая лакомства, он выпрыгивал из воды и, бывало, прихватывал благодетеля за палец и даже повисал на нем, чем вызывал умиление и восторг, пусть из пальца потом текла кровь, пущенная острыми зубками обожаемого челюстноротого жаберного позвоночного.

Вечером был Омск. Город как-то странно кружил перед замедленно идущим поездом. Будто пьяница, никак не могущий найти свой двор. Выставлялся то одним своим боком, то другим. Вдруг пропал совсем – степь пошла, перелески. И снова откуда-то вышел, шатаясь...

Я подозреваю, что бог сначала хотел сделать из меня кролика. На моих руках уже третье произведение – маленький Игорёк. Вижу, что на лице молодого человека улыбки уже нет. Вот оно подсознательное сознание! Задумался он, что крутиться теперь придётся как юла, в три раза быстрее. Дашка к тому времени стала тоже шире в три раза, попробуй прокорми такую!

...До службы в армии он ещё слушал наставления матери, сейчас же не переносит, когда ему указывают или напоминают. В своем деле он сам себе хозяин. Стёпку уже зовут с улицы приятели, и он быстро идёт по двору, но вдруг спотыкается о вывернутую плитку, едва удерживая равновесие, и у Полины, стоявшей на пороге, отчего-то ёкает сердце, как перед дурным предзнаменованием.

Особенно, мягко говоря, раздражало Алёну то, что почти половина, на кого он обращал внимание, из женской братии, тут же превращалась в похотливых самок, готовых на всё под действием его обаяния. Наверное, подмигни случайно его глаз фонарному столбу - и тот бросил бы своё единственное, но важнейшее занятие по освещению наших путей в ночную пору, бросил бы, не раздумывая, без колебаний, ради той лучезарной улыбки, ради сильных, проворных ладоней, ведавших толк в интимных ласках, и ещё ради чёрт знает чего...

Первая публикация рассказа - в журнале "Детская литература", 12, 1988. "Человек, как струна: жизнь его закреплена в начале и конце, а посредине она колеблется, колеблется... Только почему эти вдрызг разбитые «Амурские волны»? Я не могу смотреть, как два старика в пустом огромном доме играют вальс..."

Вагон застучал в ритме фокстрота. В вагоне начались танцы. Белолицый в балахоне непременно хотел танцевать со Стареньким Фанфаном-Тюльпаном. Белый танец, козел, сказала ему деваха, куда лезешь? Деваха подхватила Старенького Фанфана-Тюльпана и погнала его фокстротом в тамбур. По проходу вагона. Тюльпан от радости закидывал голову, хохотал...

С огромным удовольствием публикуем рассказ, написанный в 1963 г. известнейшим русским, кубанским писателем-деревенщиком В.И. Лихоносовым, недавно отметившим 77-летие. Поздравляем! "...Сорок лет живу в Краснодаре в томлении, спрашиваю: «Почему здесь нет того, что так сладко грело меня в Пскове, в Вологде?» Юг России особенно растерзан безродным кокетством и какой-то базарно-курортной сутолокой на скрижалях истории. ...Русские потихоньку, помаленьку от всего своего отреклись", - сетует писатель.