Возьмем, например, Ниночку Теплякову, женщину еще ничего себе, справную и лицом и телом. В свои сорок пять она выглядит на все тридцать и даже моложе, а судьба у нее аховая: замуж вышла по нужде в неполные семнадцать лет, родила сына, с которым ютилась в полуподвальном барачном помещении одна. О муже и говорить нечего.

– Я… как раз… в некотором смысле… и есть – толстомордый, – находясь под гипнотическим взглядом ребёнка, последнее слово Максим Савельич произнёс особенно отчётливо. И, окончательно в себя уверовав, он добавил, кивая головой, будто представляясь публике: – Толстомордый. Козёл.

Выходит, что ярлык подкаблучника совсем не так безобиден, как кажется – рано или поздно, в большей или меньшей степени, но он ведет к разрушению мужчины изнутри и снаружи. Ложная идея свободы вкралась и сюда, облеклась в такую, казалось бы, «шуточку», в понятие, позаимствованное из примитивного свадебного ритуала.

По молодости да с ревности много мог глупостей натворить, хорошо, что до этого не дошло. Так и стала она с ним встречаться. Вечерами и в клуб бегали, и по селу гуляли, на лугу в стогах миловались, всюду вместе, всюду рядом. Дело уже до женитьбы дошло.

Даже когда Берку покидал Молдавию – сам он думал, что навсегда, - этот город плюнул ему в спину. Растоптал последние надежды прямо в аэропорту, за считанные минуты до начала посадки. Кишинев лишил его всех накоплений, натравив на Пантелеймона гонцов смерти, наглых и вороватых таможенников, которые своего не упустили.

– Нет, Тёма, они мне не друзья. У вора вообще не может быть друзей. Может, ты думаешь, что блатной – это привычка брать чужое, подлый характер и гнусные повадки? И ещё речь – ну да. Слышал, как они разговаривают? – Артём слышал, но забыл; Афанасьев с ходу напомнил, чуть, в меру, подгнусавливая: – “Из-за стирок влип: прогромал стирочнику цельную скрипуху барахла. Но тут грубая гаца подошла, фраера хай подняли. Чуть не ступил на мокрое!”

Щеки его небриты. Разит от него потной человечиной, усталостью и водкой. Остановится он вдруг. Застынет, пошатываясь. Будет сосредоточенно и удивленно всматриваться прямо перед собой. Замрет, недоумевая. Станет усиленно моргать и легонько трясти головой, будто разом забыл чего-то важное. А точнее сказать, вдруг растерялся человек подчистую, рассеялся повсюду и все на свете напрочь одним махом позабыл...

– Ты кто? – спросил главный из пацанов, невысокий, но круглый и плотный, как набивной мяч. – Я – Слесарь, – признался Модест. – Нам не нужны слесари, нам нужны артиллеристы. Без артиллерии нам этот сарай не взять, – ответил парень, замаскированный лопухами. – Но я могу быть разночинцем. То есть ополченцем, могу копать подкоп, могу переводить, могу чертить точные карты. Возводить фортификации. Могу ремонтировать подбитую технику. – Нам не нужно ремонтировать технику. Мы пришли побеждать. И все, что нам нужно, мы отберем у врага...

Приросшие мочки ушей Крапина теперь уже не казались Артёму, как то было раньше, признаком ограниченного ума, но служили теперь доказательством надёжного характера. И ещё – его красный широкий затылок, такой красный, словно его вынули из борща. Крапин с Артёмом показывали Афанасьеву питомник, готовя его к новой работе.

Будучи по сути гуманоидом, Петров не чурался простых неприхотливых забав и, для бешеной собаки сто вёрст не крюк, совершал изредка подобные вояжи. Хотя и сильно рисковал. Межгалактический надзор за подобную «неразборчивость» и пересортицу карал строго, вплоть до распыла.