...Смотрю на всё чаще мелькающую в телефильмах породу столичных баб – скользких, напористых, циничных. До чего мне, провинциалу, они неприятны. Для увлекательного путешествия по жизни искать неведомые земли лучше всего в глубинке – в Тьмутаракани, в Асинске. Ее глаза были настолько глубоки, что в них изнутри просматривались пятки...

В пути пригодится один предмет. В путь без него совсем не ходи. Подумаешь: ну какой же я немощный? я пока еще в силе! Но не сразу услышишь, что таит в себе клюка. Опора нищих духом. Преграда падению. Символ путника.

...Она представляет, как совсем скоро нежно вылижет любимому ухо, почувствовав на языке велюр его кожи, солоноватые жёсткие волоски и горчинку морской воды. Потом она нежно укусит его в шею, зароется носом в подмышку... И вот её щеки уже пылают, сердце полнокровно бьётся, жилки груди пульсируют, глаза закатываются. В это время мимо Марины беззвучно снуют жители Чёрного города: кроткие непримечательные тени, растрёпанные работяги, призрачные жители окраин. Начинается ночная смена, каждый спешит по своим делам. Ни Луны, ни звёзд. Небо чёрное, как дешёвенькая ткань для обивки гробов.

Эмма и Андрей сидели рядом и негромко разговаривали. О том, что происходило в Сухуми, о бесчинствах, которые творили по отношению друг к другу грузины и абхазы, о возможном развитии событий, о позиции, которую заняла Россия в этой фактически войне… в общем, совсем не о том, о чем обычно говорят парень и девушка их возраста.

Когда на днях Ксюша вновь спустилась к антиквару, тому пришлось до боли сдавить зубы – иначе он бы непременно рассмеялся. Ведь женщина принесла ему китайскую вазу! Они там точно с ума посходили! Только и бегают к нему – то купить её, то продать… А потом… потом Мише пришлось напрячь живот и до боли сдавить себе указательный палец – такой силы поднимался смех…

...Запрётся в ванной, воду включит, сядет на эмалированный прохладный бок. Легче. А как наполнится ванна – спиной назад, опля, как был в одежде и открытыми глазами сквозь водопроводную воду в потолок пялится. Хорошо... А так, всё как прежде, только как-то всё сухо стало, ненужно. И люди эти, и дела их смешные. И ходят глупо, дёргано на своих раздвоенных хвостах, и крутят плавниками...

Врач исподлобья смотрел на пациента. Потом перевел взгляд к окну. Как бы устало собирал им с улицы, с деревьев, с неба какие-то доводы, мысли. И говорил их Абрамишину, глядя прямо в глаза. Говорил, что Институт красоты – не Институт дурости и капризов. Что люди едут со всего Союза действительно с драмами и страданиями, а не просто с не нравящимися еврейскими носами (если всем евреям выправлять носы – что же это будет?). Что долгая очередь, люди ждут по два-три года. Знаю, знаю, что у вас уже полтора набралось! знаю! но я не хочу глупости потакать! не хочу! неужели вы не видите?..

...Когда на пути девушки возник хмурый тип в надвинутой на глаза шапке, Настя успела виновато улыбнуться ему. – Дура ты!.. – мрачно сказал грабитель.

...Лица мудрецов были щербатыми, словно булыжники; едва удавалось различить на них глаза, нос, рот и несколько полосок всклокоченной бородёнки. На голове у мудрецов вились не то косички, не то растерзанные по ветром шляпки. К горлышку ваза сужалась; оканчивалась она широким раструбом с закруглёнными краями. На горлышке были вырисованы два жёлтых и, пожалуй, чересчур маслянистых цветка.