Родственник из Одессы

Жила в деревне Неверово за Волгой еще до войны семья Ломовых. Была у них любимая дочка пятнадцати лет. И внезапно заболела брюшным тифом. Ломова все ночи молилась и просила у Бога исцелить дочь. Но дочь умерла. Тогда Ломова перестала верить в Бога. У нее было много божественных книг. Она перестала их читать и вынесла в чулан.

Беседы под крутояром

Дмитрий Алексеевич Кропин, пенсионер из Москвы, ехал поездом на Алтай, повидаться с братом. В Новосибирске, когда спускался из вагона на перрон, у чемодана оторвалась ручка. Оторвалась с одного краю, но чемодан сразу стал беспомощным. Как и Кропин.

Попутчики прощались с Дмитрием Алексеевичем, похлопывали его по плечам. Он безотчетно кивал, стоял над чемоданом, не зная, что делать.

Как образуются города

Умер мой одноклассник Иван Свечкин. А ведь я в школе истории его учил. Оставляли меня заниматься с ним после уроков. Помню, раз всё «образование городов» долбили...

«Теперь ему история не нужна», — вздохнула жена.

Вьюжный поезд

Ну, что особенного в снежном и морозном декабрьском дне? Вот если бы ударил гром, хлынул ливень и промочил снег до травы, тогда было бы чему удивляться. Но снег и вьюга посреди зимы — явление обыденное и даже скучное.

И всё же попробуйте однажды выйти из дому в такой день. Только оденьтесь потеплее. А еще лучше — отправляйтесь за город на старенькой электричке.

Отсидев положенный срок за измену Родине (в плену у немца был, работал на него, вражину), Иван Комариков получил на руки справку с подписью начальника ОЛПа, что он, Комариков, теперь вольный казак и может распоряжаться собой, как сам хочет.

Покрепче зажав в кулаке драгоценную эту справку, Иван радостно поспешил за зону, на долгожданную волю — уже не через заколоченные лагерные ворота, не под конвоем, а через проходную, где ход ему прежде был запрещен и где ходили только его сторожа и притеснители.

Живая земля

Врыли в землю четыре столба, обшили березовым горбылем, привезли в эту сарайку инструменты и начали строить большую кирпичную коробку — котельную. И всё было яркое, странное, как живое: и толстая, отсыхающая кора на горбыле, и высокий сутулый злак, трясунка, вздрагивающий у ног подсобника Тохи, когда он в обед усаживался на порожек сарайки и раскладывал на газете картошку и зеленый лук.

Тихо здесь...

Не люблю я городские кладбища. Там тесно, скученно и воздуха не хватает. Деревья растут как-то нехотя, словно опасаясь, что их ни с того ни с сего могут спилить; мелкий птичий народец гнезд не вьет и песен не поет. Только угрюмые вороны восседают на разных возвышениях да изредка пророчески каркают. Иногда налетят стаей галки, побазарят и кинутся прочь.

НА КОСОГОРЕ У ЛОМИХИ

Снег еще кое-где лежит в ложбинках на крутом берегу Ломихи, желтеющем прошлогодней травой. Мы каждый день собираем эту траву руками в огромные кучи — и жжем. Подбрасываем веточек, но все равно костерок не столько горит, сколько дымит. Этот дым пропитывает одежонку и волосы, и вечером, ложась спать, все еще с радостью ощущаешь этот горьковатый дух начала весны.

УЖОНОК

Я никогда не боялся змей. Ни в детстве, ни теперь. Более того, во время частых прогулок по лесу я мечтаю повстречать это грациозное создание и невольно высматриваю его гибкую узорную спину либо меж причудливо извитых корневищ, либо в изумрудной от солнечных лучей траве, либо в опавшей, пожухлой осенней листве.

Так почему же я не боюсь змей? А наверное, вот почему.