Рассказы Николая Смирнова из цикла «Бледный венок» печальные и прозрачные, тонкие и острые, тихие и жуткие, отчаянные и торжествующие — в своём понимании мира и человека.

Часто бывает, что роковое несовпадение внешности и «внутреннего содержания» приводит к необходимости постоянно что-то доказывать окружающим. Этот конфликт сплетается с множеством других и постепенно разъедает человеческую жизнь, обрекая её на существование только в определённом ограниченном русле.

С утра подморозило; даже в избе чувствовалась прохлада. Стоял конец сентября, утренники в эту пору неудивительны. Василий Дмитриевич, по обыкновению, проснулся рано: куда денешься, старость не радость, утром спать не дает, зато вечером рано в постель гонит. Он, правда, немного поворочался на своей деревянной кровати, выбирая удобную позу, чтоб еще подремать, но не получилось. Встал и растопил шесток, где они с Дарьей готовили себе завтрак.

Такие рассказы удивительны в своей внешней незатейливости, иногда в кажущемся отсутствии композиции или сюжета — а может быть, ещё бог знает каких формальных параметров. Но величие истины и бесконечность раздумья над ней всегда присутствовали и присутствуют в больших и маленьких произведениях Николая Смирнова. Именно эти параметры внезапно создают то в одной, то в другой точке казалось бы двухмерного текста вертикаль, уводящую в вечность.

Когда-то к нам всё равно возвращаются воспоминания о детстве. Эта поразительная симфония чувств, слов, мыслей, красок, запахов и прочих ощущений — чудесный подарок памяти.

Двое в городе

Двоим лучше, нежели одному; потому что у них

есть доброе вознаграждение в труде их. Ибо, если упадёт

один, то другой поднимет товарища своего.

Екклесиаст

Весна в деревне, на завалинке сидит мой давний знакомый, пожилой мужик Иван Петрович. Во времена Чехова таких называли уже стариками; впрочем, тогда и в пятьдесят лет могли записать в глубокие старцы. Сейчас старость помолодела, но к Петровичу это не относится: он, действительно, пожилой — пожил, повидал. Даст Бог, и еще поживет.

«Я человек бесстрастный. И оттого бессовестный. Это бесповоротно. Никто не сможет убедить меня в обратном. Никто и не станет пытаться. Ведь кто я такой, чтоб мнить, что нужен людям? Люди, все сплошь, тянутся больше к умным и удачливым. А я часто могу быть глупым. А глупый человек — человек жестокий. В глупости своей он считает себя, и только себя, правым во всём и не видит, что причиняет страдания близким. И сердце мое каменеет, когда я вижу слезы на твоих глазах, но знаю, что я заслужил их в полной мере. Ведь я несправедливо обижен тобой.

После первого полета человека в космос часто можно было услышать: «Гагарин летал в космос — и бога там не увидел». На многих людей этот довод действовал. Часто цитировали и слова другого космонавта, впервые увидевшего Землю из космоса: «Какая же она маленькая...»

Мне думается, наши парни увидели оттуда, с борта корабля, главное доказательство существования Бога — нашу Землю.

Скупая любовь

Вихрем наскочили — и сразу на кухню, к «пеналу», нашему узкому белому шкафу со всякой снедью. Быстро зашуршали в пакетах маленькими, не больно чистыми лапками, мешая друг другу и толкаясь.