Герой романа А.Толстого инженер Гарин являл собой осколок «старого мира», в социальной иерархии которого инженеры относились к правящему классу; в пролетарском сознании, всегда и неизменно, «белые воротнички» воспринимались как классовый враг.
Некто по имени Го никогда не ложился днем, а ночью его невозможно было заставить встать ни по какому поводу и никакими силами. Он и от прочих требовал четкого режима, отчего с неприязнью говорил о ночных сторожах, которых, впрочем, в лицо никогда не видел.
Объяснял он свою принципиальность вселенскими принципами:
Когда на одной половине круглой Земли все стоят, а на другой лежат, то возникает соответствующий перевес, заставляющий планету вращаться.
Ситуация, которая сложилась на Земле, тем более нелепа и отвратительна, чем разумнее существа, способные на нее влиять - то есть - МЫ. Нужно, чтобы влиять могли ВСЕ. Предлагается радикальная переоценка позиций, посредством создания мощного блока документации, уравнивающей в правах ВСЕ ЖИВОЕ.
Не секрет, что многие художники, лишившись поддержки государства, сегодня вынуждены выйти "на рынок", продавая за бесценок свои творения. Чтобы выжить, они пишут однотипные пейзажи или ловят яркими красками сиюминутные желания нынешних властителей судеб, которые, увы, еще не стали третьяковыми. Не будем их за это осуждать, это не их вина, а их и наша с вами общая беда. Но есть и другие живописцы. В числе тех, кто продолжает традиции русского искусства с его уходом от мирской суеты и наваждений, можно назвать Сергея Васильевича Цыганова.
Редко удается пересказать цвет астр, их горчащий осенний запах, пересказать прикосновение любимого человека...
Попробую наудачу раскрыть страницу в истории живописи, и это будет рассказ о мастере-живописце Елене Зарубовой (ЕЗ) - еще одна игра в термины и сопоставления - в лапту, чтобы поймать словом, как ладонью, ускользающую красоту зрительных образов ее картин.
Вопрос о восприятии рукописных, бумажных и электронных носителей текста весьма интересен и заслуживает, по-моему, большого разговора. Понятно, что нашему поколению, воспитанному в почтении к печатному листу, текст на экране кажется каким-то недомерком, недотекстом, призраком текста - некоей исчезающей виртуальностью. Виртуально - это нематериально, а значит, почти и нереально.
Мы все, каждый в своем узком кругу, уже давно говорим, убиваемся о том, что наш время не оставит после себя рукописей - с легкой руки или под тяжелым сапогом компьютера. Владислава Отрошенко все эти эмоции, охи, ахи, разговоры, витающие в воздухе, сгруппировал и четко сформулировал в своей компактной заметке.
В Москве 4 марта произошел ряд событий, связанных с 150-летием со дня смерти Н. В. Гоголя. Утром от городской библиотеки им. Гоголя (Никитский бульвар, 7а) несколько автобусов отправились в путь по "последней дороге Гоголя" в Домовый Храм Мученицы Татьяны (Большая Никитская, 1). Здесь состоялась торжественная панихида. В полдень участники церемоний двинулись в Свято-Данилов Ставропигиальный мужской монастырь, где первоначально (до 1931 года) был захоронен писатель. Здесь была отслужена торжественная лития.
У спортсменов берут кровь. Слово "анализ" становится страшным проклятием. Порой крови берут больше, чем требуется. Над спортсменами подвесили дамоклов меч. Появилась новая прослойка контролеров, помощников судей: весь персонал, связанный со спортивной медициной и биохимией. В любой момент все достижения могут быть отменены, медали отобраны: достаточно одного анализа - "гемоглобин 16.8 (предел - 16)".
В музее Маяковского 22 февраля любители творчества Эдуарда Лимонова отметили День рождения писателя. Вечер собрал литераторов, артистов и журналистов самых разных направлений и политических взглядов: ревнители всех свобод из издательства Ad Marginem, певцы всех пороков из богемно-андеграундной среды и пророки "крепкой руки" из газеты "Завтра", анархисты и фундаменталисты, мистики и шутники, модные критики и богемные художники были едины в одном: ценность человеческой личности выше подлости земной власти.
Удивительной гармоничностью, отсутствием даже признаков какой-либо полемики отличался вечер памяти неутомимого полемиста и спорщика, известного литературоведа, критика и историка Вадима Кожинова (1930-2001).
Судьба и творчество ялтинского поэта Сергея Новикова стали живым ответом на «киммерийский» вызов Максимилиана Волошина. Отчасти воспроизводя литературную позицию позднего Толстого, признававшегося в зависти к будущим писателям, восходящим к литературе из глубин народной жизни, Волошин в статье «Культура, искусство, памятники Крыма» критически оценил слишком туристический опыт освоения Крыма приезжими поэтами-предшественниками, чуждыми трагического опыта этой земли.
В странном мире мы живем. Казалось бы со всех сторон несется хочешь жить умей вертеться , время - деньги и тому подобная прагматически-идиотическая чепуха. Но вопреки всему продолжают расцветать редкие и от того более драгоценные очаги бескорысного общения, искренней симпатии неомраченной расчетом. Начать видимо нужно с сухой констатации: 19 апреля в библиотеке искусств им. Боголюбова состоялось совместное собрание Общества друзей Гайто Газданова и редколлегии журнала "Русская жизнь". Впрочем кому нужно ? Зачем нужно ?
15 марта состоялась пресс-конференция, посвященная молодежному командному первенству России - турниру "Кубок московского монетного двора (ММД)", который будет проходить с 18 по 23 марта 2002 года в детской международной академии тенниса "Валери". Первенство будет проводиться среди детских спортивных школ и клубов, раздельно для девушек и юношей возрастной группы "16 лет (1986 г. рождения) и моложе". Пресс-конференцию открыл Владимир Лазарев - вице-президент Федерации тенниса.
В среду 27 февраля состоялся вечер "Русской жизни" в читальном зале Библиотеки Искусств им. Боголюбова (Каретный ряд 5). Такие вечера становятся уже доброй традицией. На них собираются члены Клуба писателей "Арабески", Общества друзей Газданова, редколлегия и авторы "РуЖи". В первом отделении выступал литератор Олег Шишкин - автор трех книг и нескольких сотен статей предложил аудитории главы из своей будущей книги "Мечта о насилии".
Читатель «Русской Жизни»! Позволь представить Тебе (вначале, правда, не мешало бы представиться самому) пиесу посмешнее, чем «Фауст» Гете. Ее автор - ныне не здравствующий Ульян Спирошек, родословную которого я проверил и нашел в высшей степени удовлетворительной. Его славных пращуров Ты, верно, знаешь и почитаешь. Среди них: братья Жемчужниковы с приятелем гр. А.К.Толстым и даже булочник Филипповъ.
В программу школьного образования вошли один за другим Булгаков, Платонов и Хармс. Они оказались рядом с Гоголем и Салтыковым-Щедриным, между А.К. и Л.Н. Толстыми... Где место Замятина, где место Газданова? Куда девать Олейникова с Веденским?
Пантеон разрастается: старые гении подвинулись, уступили места новобранцам в школьной программе, да и сами "деды" стали глядеться по-новому. В школьном классе любят простоту трактовок - и классики оказываются порой беззащитны перед преподавателями.
Возвращение "Призрака Александра Вольфа" в Италии спустя полвека после дебюта состоялось в Вечном городе в издательском доме “Воланд”. Перевела роман Фердинанда Лепре, а послесловие написал Андреа Лена Корриторе. Он же составил примечания к тексту. В послесловии приведена биография автора с упоминанием начала учебы в Полтаве в 1911 году и вступлением в русскую масонскую ложу “Северная Звезда” в Париже в 1932 году, а также комментарии.
Первый рассказ Гоголь появился в журнале "Отечественные записки" в изуродованном виде: издатель Свиньин решил выправить слог молодого писателя. Гоголь оказался беззащитным перед таким самоуправством - рассказ "Бисаврюк, или вечер накануне Ивана Купала", в котором повествуется о кровавой жертве, сам пал жертвой ретивого издателя.
На обложке книги Владислава Отрошенко "Персона вне достоверности" воспроизведены выдержки из отзывов о его прозе, опубликованных в отечественной и зарубежной прессе. Отзывы чрезвычайно лестные, и по прочтении книги у меня не возникает ни малейшего желания возразить им. Напротив, я охотно дополнил бы новыми, недостающими, на мой взгляд, характеристиками и эпитетами в превосходной степени, поскольку давно не получал от чтения такого удовольствия, а сочинения Отрошенко с их игровой "карнавальной" стихией буквально провоцируют на толкование и интерпретации.
Если б знал я тогда, что эти мысли, рвущиеся наружу, окажутся ужасающим пророчеством, - вероятно, можно было бы предотвратить столь символичную трагедию столетия…
«Хиповали старик со старухой, отвязными были чуваками. Но однажды чего-то курнули, и старуху пробило на хавчик. Делать нечего: у бабки уж ломка - и пошел старый хрен на болото. Да с собой прихватил он авоську, чтоб поймать в нее гада какого. Тут он видит: корчится рыбка! И подумал: во ништяка привалило! Заныкал ее в авоську, да на хату поканал скорее…»
(Г. Череповец, областной развлекательный журнал «Нахаленок», № 4, 1999 г., стр. 13)
Существует легенда, согласно которой верховные жрецы, хранившие и передававшие свои знания только посвящённым ученикам, и только из уст в уста, были обеспокоены новым изобретением, появившимся в соседней стране. Изобретение называлось «Алфавит». Оно позволяло записывать любую информацию и передавать её кому угодно. Жрецы признали это изобретение самым опасным из всех тех трудностей, которыми изобиловало то время. Знания о законах мира, попавшие в руки простых людей, могут быть использованы только во вред. Их будут использовать, прежде всего, для войны и управления, и жрецы потеряют свою власть. Но остановить распространение алфавита уже было невозможно, и тогда, было решено противодействовать этому следующим образом. Создать везде, где это только было возможно учебные центры, в которых обучали бы людей этому новшеству, но разбить цельные знания о мире так, чтобы человек, понимающий один предмет знаний, ничего не понимал в другом. Главная задача состояла в том, чтобы у человека не было общего видения мира.
Почему православные «анафемствования» лишь укрепляли Советскую власть
Андреева Л.А. Религия и власть в России: Религиозные и квазирелигиозные доктрины как способ легитимизации политической власти в России. - М.: Ладомир, 2001. - 253 с. 2000 экз. ISBN 5-86218-092-3
История журналов семейства «Наша школа» - это частный момент в истории нашей реформы образования. Кажется, самое узкое место старой доброй школы - классно-урочная система, утвержденная в европейской практике Яном Амосом Коменским; она имеет множество достоинств, но утратила преимущество, бывшее у прежней «бессистемной» системы, когда какой-нибудь Аристотель занимался образованием какого-нибудь Александра Македонского. Кстати, возвращение к хорошо забытому старому давало неплохие результаты: самый приличный русский царь был учеником Жуковского.
Слова, слова, слова. Глаза, глаза, глаза. В знаменитом «Письме» Гуго фон Гофмансталя (1902) первые сворачивались и превращались во вторых, становясь немым языком самих вещей. Особенности нашего зрения обусловили то, что со времени самых ранних опытов биологический микроскоп как орудие проникновения внутрь противопоставлялся космическому телескопу как прибору, не нарушающему зрительной «поверхности», что и привело к нынешнему ментальному торжеству первого из них над вторым.
В романе М.А.Булгакова "Жизнь господина де Мольера" рассказчик говорит акушерке, принимавшей будущего великого драматурга: "Добрая госпожа, есть дикая страна, вы не знаете ее, это - Московия, холодная и страшная страна. В ней нет просвещения, и населена она варварами, говорящими на странном для вашего уха языке. Так вот, даже в эту страну вскоре проникнут слова того, кого вы сейчас принимаете".
Я не припомню, у кого из русских писателей смерть изображена столь отстранено. Разве что у А. Платонова, но в прозе последнего смерть есть функция ненормальной жизни, у Газданова же смерть и есть жизнь, точнее, жизнь включена в смерть, и писатель готов согласится с подобной картиной мира без малейшего сопротивления.
Понж Ф. На стороне вещей. - М.: Гнозис, 2000. - 206 с.
Гуманистическая литература прошлого века перенасыщена метафорами, указывающими на человекоподобие вещей, становящихся похожими то на человека целиком, то на какую-то часть его тела. Или, наоборот оказывается перегруженной метафорами, описывающими людей, которые принимают облик какой-то вещи, превращаясь, в лучшем случае, в захваченных заложников, а в худшем, - в бесправные довески.
Уважая Парамонова как матерого взломщика стереотипов общественного сознания и добровольного ассенизатора, выгребающего из российского менталитета весь застарелый мусор, считаю насущно необходимым ему возразить хотя бы заочно: пародия лишь тогда есть прямая насмешка, когда она осмыслена и рождена вопреки надоевшему, не исполняющему своей прямой функции эволюционно омертвившемуся стилю, если стилем называть литературную (и не только) форму приспособленчества; когда бунтующее сознание использует насмешку как упрямое стенобитное орудие, которому стала тесна отжившая свои сроки р
Отец Павел Флоренский в труде "Столп и утверждение истины" писал, что слово истина имеет разные изначальные смыслы в разных языках - в греческом, на латыни и на иврите эти смыслы были следующими:
для древних греков истина - то, что незыблимо - как камень в реке;
для римлян истина - что требует подчинения - как Бог или закон;
для иудеев истина - твердое слово - как обещание, которое будет непременно выполнено.
Вячеслав, в русской литературе Вы чувствуете себя как дома, но беспрестанно кочуете по дальним странам. Чем это вызвано и как такое противоречие уживается в Вашей душе?
Роман Гайто Газданова «Вечер к Клер» вышел в 1996 году в издательстве «Ибис» в городе Комо, расположенном на берегу одноименного живописного северо-итальянского озера, родине Александра Вольта, недалеко от границы со Швейцарией. Это вполне благообразное издательство средней руки. Переводчицей и автором предисловия этого издания, а также, я полагаю, его инициатором является Анастасия Пасквинелли. Русская по матери, итальянка по отцу, на протяжении многих лет она преподавала русскую литературу, период ее средневековья, т.е.
Впервые несколько текстов докучных сказок были опубликованы Владимиром Ивановичем Далем в 1862 г. в сборнике «Пословицы русского народа» (разделы «Докука» и «Приговорки-прибаутки»). В скобках после текстов указывался их жанр - «докучливая сказка»: Жил-был журавль да овца, накосили они стожок сенца - не сказать ли опять с конца?; Был себе Яшка, на нем серая рубашка, на голове шапка, под ногами тряпка: хороша ли моя сказка? (цит. по: [Даль 1957: 627, 979]). В Словаре В.И.Даля приводится толкование слова докучать ‘надоедать, просить неотступно, кланяться, упрашивать… приставать, кучиться кому… дойти кучась [- прося] до каких последствий’. Докучный ‘докучающий просьбами, наводящий скуку’: Полно тебе докучную сказку сказывать, надоедать все одним. Это докучная сказка, бесконечная [Даль 1955: 459].
Отплясывать с пластилиновым томагавком на могиле западной демократии я не собираюсь. Всем давно известно, что борьба за свободу по-американски - штука отчаянная и хорошо оплачиваемая. Тот аспект борьбы, который меня интересует, проявляется, как правило, когда простого отчаяния и простых американских денег уже не достаточно. Тогда возникает негативный образ Империи, в противостоянии с которой лучшие представители человечества борются за свободу в различных ее проявлениях. Голливуд - флагман борьбы за свободу в целом - вносит огромный вклад в этот образ и создает Героев, в разное время и с переменным успехом осмеливавшихся повоевать с Империей во имя свободы. Естественно, что наиболее завуалированными и потому наиболее действенными оказываются такие прочтения этой темы, которые опрокинуты в далекое прошлое западной цивилизации, где существовали реальные империи и где отдельные люди, якобы, уже предвосхищали современное для нас понимание свободы и по мере сил отстаивали ее с оружием в руках. Предлагаемые ниже заметки - дань появляющимся на наших экранах время от времени голливудским “историческим боевикам” и ключевым образам свободы, героев и империи, прослеживаемым в некоторых из них.
Этот заголовок вполне может завершаться большим вопросительным знаком. Или же знаком восклицательным: есть с кем и о чем спорить. Ибо Владимир Владимирович Набоков (1899-1977) уже при жизни стал выдающимся американским писателем, классиком англоязычных литератур, о чем нам постоянно напоминают сами американцы (в США издается c 1977 года журнал “The Nabokovian”) и наши американисты.
«Заинтересовавшаяся иностранная знать хотела видеть бокс, и в помещении Анжело было проведено несколько блестящих выступлений. Утверждают, что Джексон заразил своих зрителей боксерской лихорадкой…»
Miles H. D. Pugilistica. The history of British boxing. Edinburg, 1906. P. 100.
«В 1827 году Пушкин учил меня боксировать по-английски…»
Вяземский П. П. Собр. соч. 1876-1887. СПб., 1893. С. 511.
Спорт захватывает человека целиком. Интуиции и мысли спортсмена находят мгновенное воплощение в токе крови и тонусе мышц, эманации духа повелевают энергиями тела. Тело становится орудием выражения сознания - мысли можно сравнить с пороховыми зарядами, члены тела - со снарядами: мгновенно "выстреливает" рука боксера, "в лет" бьет нога футболиста, "сломя голову" несется бегун.
Впервые на русском языке работа сербского философа Жарко Видовича "Трагедия и литургия" была опубликована в журнале "Современная драматургия" (1998, 1-3). Здесь мы представляем первую публикацию этой работы в русском Интернете. Значение этого события трудно переоценить: в данной работе осмысливается, по сути, весь опыт развития европейской философии и даже более того, культуры в целом. "Бумажный" перевод появился в малотиражном издании, и оказался фактически недоступным для широкой аудитории.
В 1930 году Максим Горький заметил в письме Гайто Газданову, что тот «ведет повествование к женщине». Это замечание настолько любопытно, что мы остановимся на нем подробнее. Речь идет об отклике на роман "Вечер у Клэр", который Газданов прислал Горькому. Приведем выдержки из этого письма (по книге Ласло Диенеша "Гайто Газданов" - жизнь и творчество" [1]). Горький пишет:
Поэзия в том виде, как она существовала в массовом восприятии, была дискредитирована сразу "сверху" и "снизу" - версификаторы, написавшие огромное количество рифмованных строк по известным рецептам, обесценили "высокое" в поэзии, а малоизвестные поэты, продлившие ту линию, которую начали футуристы с их "самовитым" словом, подточили основание фундамента традиционной поэзии. За освобождением слова последовало освобождение поэта - по крайней мере, от той должности, на которую его прочили ретивые почитатели. Да и вообще от пафоса, позы и многого прочего.
Слободан Милошевич: Я бы не хотел, чтобы меня прерывали уже через полчаса, поскольку я два дня слушал выступления обвинения. Hо я бы мог использовать... (судья прерывает).
Предательство интеллигентов. 90-е годы были годами отказа интеллигенции от своей идентичности и автономии. Интеллигент, если это настоящий интеллигент, а не псевдоинтеллигент (статусный интеллигент, чиновник, клерк, «интеллектуал», то есть узкий специалист в непромышленной области - в сфере образования, управления, информационных технологий и т.п.) - это творец, творческая личность, гений, человек, занимающийся поиском истины, рациональным (научным) или чувственным (художественным) познанием и освоением мира.
Две подряд Югославские войны, прошедшие у нас на глазах в 90-е годы, продемонстрировали всем неприглядную роль СМИ, которые выступали в югославском кризисе в качестве основного орудия насильственного оглупления общественности. Когда СМИ провозглашают виновником войны одного-двух человек (неважно, Клинтона с Моникой, как это делают наши «патриоты», или Милошевича, как западные СМИ и наши неолибералы) - они низводят зрителей и читателей до уровня развития неграмотного и забитого русского крестьянина начала XIX в., верившего, что Наполеон - это Антихрист.
То, что в жизни буффонада, трагедия, пьеса абсурда сразу идут на одной сцене - мысль очевидная. Но все же постоянно сомневаешься: можно ли соединять столь несопоставимые в сознании вещи - кровь, страдания и обыденные человеческие проявления и наблюдения. И все равно автор берет на себя смелость.
Кажется, сегодня в нашей стране не осталось родителей, которые не были бы обеспокоены проблемой наркомании. И потому любые меры профилактики встречают безоговорочную поддержку общества. Создается даже впечатление, что это есть некая точка схода самых разных общественно-политических сил: всем жалко детей, никто не хочет, чтобы погибала молодежь. Сходятся люди и на том, что вопросами профилактики наркомании должны заниматься не только медики, но и школа, ведь именно там можно обеспечить наибольший охват детей и дать им нужные установки.
В последнее время с самых разных трибун все чаще звучат слова "глобализм" и "глобализация". Скоро уже и дети будут без запинки произносить эти термины. Однако, по нашим наблюдениям, почти никто толком не представляет себе реальности, стоящей за "словами-амебами" - так метко охарактеризовал нарочито-расплывчатый либеральный лексикон известный политолог С.Г.Кара-Мурза. Мы, конечно, тоже не претендуем на всю полноту картины, но постараемся набросать ее хотя бы эскизно, в общих чертах.
В последнее время как-то незаметно произошло множество подмен. Взять хотя бы нынешнюю привычку по любому поводу требовать "комплексной экспертизы". Раньше мнение экспертов запрашивалось только в тех случаях, когда без высокопрофессиональных знаний и навыков разобраться было невозможно. Теперь же и нечто очевидное, бесспорное подвергается экспертизе.
У истории имеется своя беспощадная и объективная логика, которая все определяет в жизни человека, народа, государства, цивилизации и все же предполагает их свободную волю, право выбора пути. Люди и власть могут понимать, что живут внутри определенного периода истории и не должны нарушать его законы. Если же этого трезвого понимания нет, то вступает в действие неотвратимый «принцип домино»: один неверный шаг ведет к череде больших и малых катастроф и к стратегическому краху. Причем государство может быть сильным, народ великим, армия могучей, а все валится, рушится, распадается. Наступает то, что историк Карамзин назвал «оцепенением власти». Но дело не только во власти - это паралич национальной воли к жизни, и выход здесь один - гражданская война, которая через большую кровь и раскол возвращает национальной жизни подлинную динамику, движение, без которого немыслимо нормальное существование народа и государства.
Сева отошел от метро в сторону и остановился, не в силах вспомнить, куда и зачем шел.
Шумная, яркая, режущая пестротой глаза стайка цыганок металась рядом, задевая прохожих. Одна хватала идущих за рукава, другая толкала всех грудным ребенком, никак не реагирующим на эту суету. Может быть, в одеяло была завернута кукла?
Э-э-эй! - беззвучное. Оно возносится, растёт, множась под куполом ночи. Раскатывается, истончается - тает... Тщетный мой неутолимый зов.
Один был такой эпизод в юности. С выпускного вечера мы тайно исчезли. Он вывел мотоцикл, я в белом платье села в коляску. Ехали долго, отдаляясь понадёжнее от села, от людей, от огней, от малейшего звука. С тех пор, как мы оставили праздничный зал и канули в ночь, не было произнесено ни слова. Язык отключился, ему не было тут задействия.
Сколько я ни помнил его - у него всегда были брюки в пыли. И нам всем было даже просто непонятно, где он эту самую пыль каждый день цепляет и (или) почему пыль так цепляется к нему, Гешке?
Шнурки же на кроссовках он то ли обычно не завязывал, то ли они почему-то у него каждый раз развязывались. То ли он плохо умел их завязывать, то ли просто не старался их хорошо затянуть. Так или иначе, шнурки его кроссовок почти всегда свободно болтались за ним.
Действие рассказов, вошедших в эту книжку, происходит в конце восьмидесятых годов, когда страна была беременна тем будущим, в котором мы живем сейчас. Не столько жажда фиксации исторического момента и очередное изложение этнографических деталей являются моей целью, сколько желание приблизиться к познанию человеческой натуры там, где она с одной стороны совершенно свободна, а с другой - чудовищна стеснена.
Фортуната обитала в складском ангаре и единственное дело, которое она умела делать - это собирать из подручных средств сны.
Материалом служили картонные упаковочные коробки, но также и котелки, тряпки, черенки лопат, матрасы и прочие бросовые вещи, желательно большого размера. “Надо найти верное расположение - и тогда все получится” - повторяла она в жестокие минуты бессонницы - и правда, временами все получалось и тогда она впадала в забытье, вместе с немногими случайными посетителями, которые грезили какой-то Италией или Японией, полями, заросшими высокими ромашками, и полянами медуницы. Бывали сны эротические, тогда спящие принимались целовать себя сквозь рукава потрепаной шубы, бывали и кошмары, отдушиной в которых была надежда на пробуждение.
Я просыпаюсь, в гавань входит корабль, на улице утро и весна, ветки деревьев голые, а солнце летнее, солнце утреннее, жёлтое, поэтому ветки кажутся золотыми, солнце лежит в небе низко, оно не спешит вставать, оно валяется на горизонте, медленно перекатываясь через макушку церкви. Наступает момент, когда этот слепящий колобок проскальзывает за крест, и каждый желающий взглянуть на мир из моего окна может увидеть крещеное солнце. Да, на солнце стоит крест - его, конечно же, не видно невооруженным глазом… Но мы-то с вами, у кого было детство, знаем, что если посмотреть через задымленное стёклышко, будет ясно видно, что посреди солнца стоит внушительных размеров крест. Те же, кто от страха или слабости не могут посмотреть на солнце ни прямо в упор, ни сквозь удобный прибор, те никогда не догадаются, что в небе ходит крещеное солнце, что в нашем мире тысячу лет как невидимая тень креста осеняет землю, - это тавро, которое выставляет солнце на зрачках людей, и на что бы мы ни посмотрели - в нашей душе, душе людей, живущих под церквами, прописан невидимый крест в ореоле золотого нестерпимо пылающего света.
Аня с лицом круглым, как блюдце, в очках, напоминает десятиклассницу, отличницу умненькую, которая увлекается наукой и будет поступать в университет. Но нет, Аня уже перескочила через себя - она уже не десятиклассница, она успела отучиться в университете и даже успела защитить диссертацию, и выйти замуж, и родить, и развестись, и опять, так сказать, выйти, и опять войти. В общем, она успела многое к тридцати годам, хотя по виду осталась все такая же - подающая надежды умненькая десятиклассница.
На перекрестке кузнец подковывал лошадь: нагнулся, одной рукой копыто к груди прижимает, а другой, с молотком, - размахнулся...
И вдруг я вижу, что он так же стоит, скрючившись, - а головы уже нет.
Осколком снаряда начисто снесло - ее потом метрах в двадцати нашли - а руки копыто все держали.
Кричат: "В укрытие!"
Все полезли в подвал.
И тут он в нас опять кинул.
Захотелось пленительной легкости. Чтобы день, как пейзаж из “Салона отверженных”, светился, парил и исчезал. С этими воздушными мыслями и ощущением неизменной свободы проходил я от госпожи Н. по Тверскому бульвару. Было свежо и солнечно, время от времени я скользил по блестящим отрезкам льда, спеша поведать, что все проистекало чуть-чуть по-другому, любезный мой читатель. - И никакая сила не заставит меня изменить обыкновение не навещать тонкую, начитанную даму в отсутствии ее достопочтенного супруга.
Люблю старушку Европу. Её колорит и седина веков пленяют меня. Часто, приезжая сюда, я не могу отказать себе в удовольствии пройтись по старинным площадям и небольшим ухоженным улочкам. Мне кажется, что время дышит здесь из каждого открытого окна, украшенного пёстрыми цветами, а небольшие фонтаны на площадях манят присесть и полюбоваться ими.
Ах, эти фонтаны! Пожалуй, ничто не даёт такого отдыха душе, как прозрачные струйки воды, играющие с солнечными зайчиками. Рядом обязательно есть какое-нибудь тихое кафе где никто никуда не спешит, и где уютная парочка студентов за чашечкой кофе штудирует свои уроки. С тихой радостью бредёшь туда от фонтана и знаешь - здесь может начаться сказка…
Так было и на этот раз. Я вошёл под звон дверных колокольчиков в одно из таких милых моему сердцу заведений, поприветствовал хозяйку, стоящую за стойкой, взял местную газету и, заказав что-то для души - уже не помню что - погрузился в любимую атмосферу.
- На выход, мальчики, на выход! Поторапливайтесь, пора! Просыпайтесь, просыпайтесь, ребятки! Какие-то сонные мухи на закате, а не танцоры! Дамы ждут в нетерпении!
Привычный и раздражающе навязчивый голос Виталия… Что, они сами не знают, когда пора?
- И Вика уже давно на месте, Андрюша! Ты слышишь? Жадно высматривает тебя глазами! Поторопись!
У Васи Снегирева были серые, слегка косившие глаза и доброе сердце. Но если своеобразие его глаз, всегда направленных в разные стороны, ни для кого не являлось большим секретом, то про сердце знали лишь немногие избранные, да и то не наверняка, а предположительно, потому что категория добра сама по себе не бесспорна, а уж коли отнести ее к сердцу, органу, сокрытому от глаз человека, то и подавно говорить про нее с уверенностью было бы слишком опрометчиво.
В тридцать лет Валентин остался один: отец и мать - та ведущая его по жизни сила, которой он безоговорочно повиновался, - умерли один за другим, причем отец, человек физически крепкий, ушел из жизни так скоропостижно, что Валентин долго не мог к этому привыкнуть и вечерами ждал его, как если бы тот просто уехал на какое-то время в командировку.
Великий гуманист Леонардо да Винчи создал акваланг, но, узнав, что этим изобретением заинтересовались военные, уничтожил чертежи. Вот образец подлинного человеколюбия. Увы, в 20-м веке воспевают конструкторов оружия массового уничтожения. И каждый стремится превзойти своего соперника с подлинно дьявольской скоростью. Вот уже мы на подступах создания искусственного человека. Генетики увлечены клонированием, кибернетики - виртуальной реальностью. Кто кого обгонит. И все для того, чтобы подавить богом созданного человека, его индивидуальность.
Сыночка! Так всегда обращалась ко мне мама. Я хочу, чтобы все в нашей жизни оставалось прежним, чтобы люди не теряли нежности.
Ведь только сантименты, глупые уменьшительно-ласкательные суффиксы, помогают нам жить. На них, а не на диких междометиях современных рок - групп, держится и будет держаться жизнь. Это не сюсюканье. А, скорее всего, целительное парное молоко.
Я помню эту кружку теплого, щекочущего губы, молока. Оно было легче и пушистее самого сладкого поцелуя. После этой кружки, выпитой в полусне еще, и утро не такое холодное, и брезентовые тапочки не так тяжелы от росы, и ты идешь за коровьим стадом по усыпанной известняком земле к «Ложечке». Там можно отдышаться, коровы с утра не разбегутся - будут возле щипать хилую травку. Так вот, сыночка! Это было давным-давно, страшно подумать, в прошлом веке, когда только-только была изобретена атомная бомба, и никто слыхом не слыхивал про квартет «Биттлз». А теперь вот по радио сказали, что последний из этой ливерпульской четверки некий Харрисон умер, оставив буддистам свои миллионы. Теперь во всех индийских храмах в честь того Харрисона идет их буддистская литургия. Все перемешалось, не только языки, как в Вавилонском столпотворении, а всё. Трудно определить, где польза, а где - вред, где добро, а где - зло.
Она писала, она захлебывалась словами, не врала же: « Когда я вынула из ящика твое письмо, я не помню, как поднялась наверх, помню, ключом в скважину не попадала, потом бросилась - к свету, к окну, читать. Милый, милый, трижды милый мой Ден!».
Вот тебе раз! А он-то спит до обеда, а потом еще дремлет, а потом магнитофонные звуки только - только, как травку зеленую, выщиплют его, из дремы. Всё: чай, кофе, мамины бутерброды.
Приятель из учебного части под Питером сговорил меня по грибы. Вроде и осень уже, но, по его словам, не все ещё в лесу вымели.
Заядлым грибником я никогда не был, просто перед зимой хотелось надышаться про запас лесом. Приятель же, напирал на грибы, на то, что есть одно заветная низинка, где на каждой кочке гриб, от утренних холодов словно хрустальный - дашь берцем, а он аж звенит.
Насчет звона я усомнился, но возражать не стал. Дачный сезон уже заканчивался, полупустая грязная электричка еле тащилась, останавливаясь у каждого столба.
Мы снялись с промысла. До порта оставалось десять дней перехода. Эти дни тянулись особенно утомительно, и казалось, им не будет конца. Время как бы остановилось, и мы почти не двигались, затерянные в бесконечном водном пространстве. Где-то далеко позади остались шесть месяцев работы - тугие тралы, вползающие на слип, запах аммиака, жара, невыносимая духота мукомолки, шуршащие потоки рыбы и выматывающая душу качка Позади просторы, где уже давно стерся наш след.
“Воскресенье - радостный день…” - доносилось из открытых окон общежития механизированной колонны. Там гуляли давно. Причину праздника сегодня никто и не помнит. Зарплату давали год назад, но еще ни один не умер с голоду, а вот от пьянки сгорали друг за другом. Так что холмов на погосте прибывало день ото дня. Но даже здесь, на далеком краю поселка, нельзя было спрятаться от грохота децибел.
Пожалуй, ни на ком так не заметны перемены в нашей жизни, как на отставниках. Нет, и на офицерах сегодняшних все наши тяготы и невзгоды, конечно, сказались. Кто всю ночь колесит, выжимая километры из старых Жигулей и рубли из пассажиров, кто какой-нибудь склад сторожит или вагоны разгружает. И все же, утром, к семи - восьми - девяти, злые и не выспавшиеся, они свои фуражки одевают, и на службу. А вот отставников наших, получающих пенсию за свои двадцать-двадцать пять лет службы, жизнь за последние годы пораскидала. Кого куда или, точнее, кем.
Приезжий облизнул сухие губы, сплюнул несколько приставших песчинок и с отвращением глянул кругом себя. Безутешно любовались друг другом дешевые водки нескольких сортов - все паленые, решил он.
В Академии Наук кишмя кишат аспиранты, плодятся при институтах, заводятся в общежитиях - как тараканы. Аспиранта век недолог: минуло три лета - и нет его. В комнате из трех человек обязательно кто-то живет еще короче, временнее других - с человеком начинают случаться истории, пока он не входит в штопор и не исчезает вовсе, оставив в наследство соседям настольную лампу да пару учебников по научному социализму/ национализму/ капитализму.
Жизнь - система случайностей. Я этого не знал и не был готов. Нет, случалось, что к берегу прибивало здоровенного дохлого осетра, и его потом приходилось долго спроваживать на течение - тонким гнущимся концом удочки. Но когда на твои поплавки налетает целая океанская яхта, ты мало что успеваешь сообразить. Разве что посчитаешь за умное не тягаться с ней до конца, а скорее убирать снасти.
Прошло 36 лет. Три полных круга совершил зодиакальный цикл. Значит, в тот раз, как и сегодня, год Змеи переходил в год Лошади. Только мы тогда об этом не думали, не знали, в эти игры не играли. Понятия о гороскопах не имели. Не было компьютеров, мобильных телефонов, да и вообще телефонов не было в нашей сибирской деревне, разве что в учреждениях. И невозможно было узнать, приедет или не приедет на Новый год тот семнадцатилетний мальчик, которого я ждала.
...Город Амхерст, штат Массачусетс. Новая Англия. Середина 19 века. Аккуратный сад, усеянный цветами и поющими птицами; кусты, постриженные до геометрической правильности; череда врытых в землю камней (глубоко, до темечка) образует садовую дорожку. Расстояние между камнями - длиной в средний человеческий шаг. "Stepping stones" - "шаговые камни", отполированные многолетней размеренностью жизни.
Мастером новеллы Газданов стал уже в 30-е годы. Его литературные пристрастия в этом жанре были во многом сформированы под влиянием французских авторов Х1Х века, особенно Мопассана, чью творчество занимало писателя настолько, что он неоднократно упоминал его имя в своих произведениях. Явно под впечатлением от этого автора были написаны некоторые произведения довоенного периода ("Общество восьмерки пик", "Мартын Расколинос", "Фонари","Исчезновение Рикарди").
Когда я вспоминал об Ольге, мне всегда казалось, что я знал ее всю мою жизнь, бесконечно давно; я видел ее , как картину , которая бы всегда висела в моей комнате и которая кроме того сопровождала бы меня во всех моих воображаемых и настоящих путешествиях. И вместе с тем, несмотря на это длительное знакомство, которое началось с пятнадцатилетнего возраста,с тех времен, когда она была тоненькой девочкой с сердитыми черными глазами, в ней навсегда осталась какая-то неуловимость, которая иногда даже раздражала меня.
Всякая культура (или "эпоха") в истории определяется своей высшей "ценностью", которая организует смысл культуры таким образом, что все ее институты обязаны служить именно этой высшей ценности.