В раю земном я вдоволь настрадался,

Уж лучше бы в аду я оказался

Что, дьявол разрази, со мною приключилось? Где я? Боль в голове и чувство обессиливающей тяжести во всём теле. Я лежу, судя по ощущениям, на кровати, а глаза плотно слиплись. Когда попытался приоткрыть их, болезненные ощущения усилились. Неужели я уже дома?

– Таня… Ты здесь? – позвал я слабым голосом. Умирающий скрип из моей глотки походил на звук, издаваемый стволом кривой осины на ветру. Но привычного раздражённого рыка жены я не услышал. Втянул воздух ноздрями – и они затрепетали от знакомого в прошлом запаха. Хотя, по понятным причинам, после того, как прибыл в Октаэдр, медицинских заведений я не посещал, забыть и ошибиться не мог: так могло пахнуть только в больнице!

– Лежите, пожалуйста, – раздаётся над ухом незнакомый женский голос, а на лоб опускается прохладная ладонь. – Вам ещё рановато вставать.

Я всё же разлепляю чугунные ресницы, хоть и с величайшим трудом. Надо мною высокий белый потолок и блёклое пожилое лицо. Медсестра – это я сразу определяю по белому халату.

– Постарайтесь пока не двигаться, – повторяет она. – Как самочувствие? Голова болит?

Я пытаюсь кивнуть и только тут замечаю, что башка моя стянута бинтом. Это ещё зачем? Так, надо успокоиться… Я вновь прикрываю веки и силюсь сосредоточиться. Вот и сподобился побывать-таки в больнице Октаэдра… Но что со мной произошло? И, видать, серьёзно произошло, раз мой организм не регенерировал немедленно. Так, я вышел из кабака, в котором оставил дружочков-приятелей… экс-приятелей… Ах, да меня ведь попёрли из «Корпуса М»? Да точно ли?! Официального извещения не получал – так что, возможно, эти шакалы меня намахали? На что им такое?

Что я сотворил, ступив за порог «Луксора»? Может, меня там кто ожидал и сразу же оглоушил по репе? Но кто способен на такую каверзу? Все, у кого могло иметься веское желание меня проучить, проживали за пределами Октаэдра… Или… начальство? Меня прошибла дрожь… Да нет, не их методы воздействия. Что бы ни делал с нами шеф – он всегда творил это открыто и со своим всегдашним каменным выражением фейсяры.

– Ска… скажите, – вымолвил я, – как я к вам попал…

– Давайте отложим все разговоры на более поздний срок, – мягко сказала сестричка. – Вам рекомендуется ещё немного отлежаться и выспаться. А потом вы вновь будете как огурчик – тогда и поговорите с любым, с кем пожелаете…

Если бы я чувствовал себя хоть немного лучше, то от неё бы не отстал. Но самочувствие никак не способствовало расспросам. Продолжала досаждать головная боль – к счастью, теперь она стала тупая, словно мой череп изнутри обложили мягкой ватой. И да, тянуло в сон. Я не стал противиться этому желанию и позволил себе соскользнуть в багровую бездну, озаряемую фиолетовыми сполохами. Сон мой не был спокоен и безмятежен: на грудь навалился липкий, бесформенный кошмар, беззвучно хохоча в лицо горячей пастью. Я стонал, пытаясь вырваться из-под этого безжалостного домового, но он не отпускал, продолжая тискать меня своими мускулистыми ручищами. Изредка я открывал глаза, бессмысленно таращился в окружающую черноту – да, видимо, спустилась ночь – а потом снова погружался, словно в бочку с нефтью, в беспамятство.

На следующее утро чувствовал я себя хоть и по-прежнему хреновато, но уже мог стабильно держаться в сознании. Выяснилось, что валяюсь в большой грязноватой палате не один – кроме меня по койкам разбросало ещё пятерых мужичков. И они не безмолствовали: трепались между собою, читали новости через планшеты, слонялись туда-обратно, громко шаркая тапочками. Но, видимо, мне вчера было так невмоготу, что никакие сторонние звуки до меня не долетали. Сосед справа лежал ко мне спиной, уткнувшись в ноутбук, и смотрел какую-то передачу. Из-за его плеча доносились слова:

– А сейчас перед нами выступит ученица тринадцатой средней школы Анастасия Поддубнова. Насте всего одиннадцать лет, а она уже автор первого поэтического сборника, публикуется в газетах, журналах и альманахах. Что ты заготовила для нас, Настенька, на этот раз?

Сбивающийся от застенчивости девчоночий голосок стал декламировать:

Зелёный цвет – моя Земля

Вся жизнь в любви на ней,

И лучшая земля твоя

Ты этим сам сильней

А красный – это ведь любовь,

Как солнца луч бежит,

Ты её встретишь вновь и вновь

И ею дорожи…

Оранжевый, как апельсин,

Цвет солнца и тепла,

Источник жизни всем один,

Надежда всем одна…

А синий – самый добрый цвет,

Как светлый океан,

Его добрее в мире нет,

В нём счастья ураган.

Ах ты ж, блин поминальный! Я аж законвульсировал, словно червяк, сквозь которого прошёл разряд. Мои ребята из «Спектра»! Никогда, никогда уж нам больше вместе не поработать!

В палате нарисовалась вчерашняя сестричка, а с нею молодой парень в белом халате. Он остановился у ближайшей койки:

– Здравствуйте, Кузьма… Ну, как наше самочувствие?

Кузьма что-то заворчал, а я зарылся головой в подушку, даже уши прикрыл ладонями. Меньше всего меня интересовали болячки и недомогания случайных типусов, по капризу судьбы приземлившихся со мною в одной палате. Однако же, россказни про целительный воздух Октаэдра оказываются изрядным преувеличением. Бессмертие бессмертием, а от обычных бытовых травм он явно не спасает… Раньше мне здесь не случалось получать каких-то серьёзных ран и увечий, но я был уверен, что таковые затягиваются и зарастают чуть ли не в мгновение ока. Истинное положение дел меня серьёзно расстроило. А что, если и с бессмертием нас обвели вокруг пальца?                                        

Лёгкое касание вывело меня из оцепенения. Я отнял руки от ушей и послал доктору вымученный взгляд.           

– Итак, как поживает наш… – врач взглянул в лист, который он держал перед собою. – Кирилл Мёбиус, да? Пациент скорее жив, чем мёртв, или мёртв, чем жив?

Не люблю циничного медицинского юморка. Я попытался пожать плечами:

– Доктор, не пытайтесь казаться глупее, чем вы есть. Раз я смотрю на вас и двигаюсь, то явно вы имеете место не с бесчувственной кучей мяса.  

Он иронически вскинул бровь.

– Так, пациент проявляет явные признаки жизнедеятельности и даже пытается дерзить доктору. Это значит, что пациент явно идёт на поправку.

Он сделал знак сестре и та начала осторожно разматывать бинты на моей головушке. Склонившись, врач стал внимательнейшим образом изучать мой лоб.

– Так… так… отлично… Сильно болит? Головокружения мучают?

– Да уж, поменьше, чем вчера, - буркнул я. – А скажите-ка, доктор, каким это образом я…

–тА теперь приподнимите-ка подбородок! – скомандовал он, не дослушав моего вопроса.

Я повиновался.

– И тут всё неплохо, – бодро сказал он. – Странгуляционная борозда уже зарастает и со временем исчезнет совсем.

Странгуляционная борозда?!

– Выслушайте, меня, доктор, – не на шутку разволновался я. – Мне нужно задать вам единственный вопрос. Как я вообще очутился в этом заведении? Со мной произошёл какой-то несчастный случай? Ничего не помню…

Доктор недоуменно посмотрел на сестричку.

– Что, тут ещё частичная амнезия? Имя-то вы своё помните?

– Имя помню – Кирилл Мёбиус. Впрочем, вы сами его только что назвали…        

– Отчество?

– Викторович я… Доктор, да всё помню! Кроме… этого самого.

Он спросил место и дату моего рождения, учебное заведение, полученную специальность, последнее место работы. Все это я с лёгкостью назвал, кроме своего крайнего занятия. «Корпус «М» не очень себя афишировал – и я решил, что говорить о нём не стоит.

– Так объясните ли, что со мной стряслось? – моя запальчивость пухла от минуты к минуте. – Почему я, честный налогоплательщик Октаэдра, не могу воспользоваться одним из главных здешних прав – на несокрушимое здоровье?

– Какого Октаэдра? – пожал он плечами. – Вас доставили сюда после того, как нашли лежащим без сознания в вашей квартире. Вы валялись с разбитой головой и обрывком верёвки на шее – судя по всему, после попытки суицида. Благодарите случай и всемогущего Бога. Первый заставил вас забыть закрыть входную дверь, а второй привёл аккурат в это время вашего приятеля к вам в гости. Он увидел вас и немедля позвонил куда надо. Если б не он, то ваша попытка имела бы шанс осуществиться…               

– Доктор, что вы несёте! – я чуть не вскочил с постели, но всполох холодной боли внутри черепа заставил вновь распластаться на простыне. – Какое самоубийство, мордофиля вы королобый?

Я так разволновался, что не выбирал выражений. И тут вспомнил – да, было в моей жизни подобное! Но легче и понятнее всё равно не стало.

– Послушайте, – я старался сдерживаться и говорить как можно спокойнее, дабы не казаться умалишенным. – То, о чём вы упомянули, имело место несколько лет назад, ещё до моего отбытия на Октаэдр. Да, тогда я, отчаявшись, пытался избавиться от жизни, но появилась Надежда Велизарова и отправила меня сюда. С тех пор я здесь… Всякое бывало, но у меня и мысли не появлялось повторить тот идиотский суицид!

Его мои слова не убедили – даже наоборот. Доктор обменялся с сестричкой красноречивым взглядом, и я заволновался ещё сильнее. Однако, чем упорнее я старался, тем более не мог осмыслить происходящего.

– Эй… только не говорите мне, что…

– Не волнуйтесь, ради Бога, – встряла медсестра, – вам пока ещё вредно много говорить…

Но разве мог я заткнуться в столь судьбоносный момент?

– Извольте рассказать, – холодно отчеканил я, – что со мною стряслось на выходе из «Луксора»? Меня, видимо, кто-то огрел?

Наверное, я вывел его из терпения – хоть врачам и положено по долгу профессии проявлять к пациентам безграничное снисхождение. Во всяком случае, церемониться со мною он больше не стал:

– Уж не знаю, какой Луксор вы поминаете – Египет отстоит от нашего Двинска на тысячи километров. Вас нашли лежащим в вашей квартире без сознания. Именно оттуда вас сюда и доставили. Всё остальное – плод вашего бреда, обусловленный, несомненно, травмой черепа. Я вам советую успокоиться и поспать. Скоро вам значительно полегчает.

Вот уж убил, так убил! Я затрудняюсь припомнить, когда в последний раз до этого переживал столь сильный шок. Скорее всего, что никогда. Даже тот памятный день, заставший меня с верёвочным галстуком на шее, не принёс, кажется, такого же мощного потрясения. Вне себя от ужаса я вскочил с койки и, не слушая бурных протестов медиков, резво заковылял к окну. Запутался в свалившемся под ноги одеяле, едва не растянулся, но добежал до оконного проёма. Вцепился пальцами в край подоконника и выглянул наружу.

Не осталось никаких сомнений: проклятый докторишка оказался прав! Открывшийся с шестиэтажной высоты пейзаж был мне прекрасно известен. Ибо я, как и любой другой постоянный житель Двинска, раньше неоднократно гостил в нашей городской больнице. Её воздвигли на берегу живописного Стропского озера, а слева лежали унылые осенние пляжи, над которыми ветер взвивал вихри из пожухлых листьев. Справа расстилался редкий сосновый лесок, по которому петляла трамвайная трасса. Вот показался и трамвайчик – старый, покрытый облупившийся красной краской, ничуть не изменившийся с давних лет моего детства. А ещё дальше виднелись тёмные строения самого Двинска – улица Цандера, ближе всех подобравшаяся к зданию лечебницы.

Я отшатнулся – и медики, схватив меня за плечи, потащили к койке. Я безропотно позволил себя уложить и крепко смежил вежды. Стресс превратил меня в колоду. А над ухом продолжал слышаться девчоночий голос:  

Я в Фантазии живу

Чудесная страна

О ней я слышала молву –

Она для всех одна.

Зову я в гости всех друзей,

Спешите дружно к нам,

В Фантазию спеши скорей

И дружба пополам.

А захочешь, то поймай

Рыбку золотую

И в Фантазии сыграй

Сказку непростую.

А Фантазия моя

У меня за домом.

Приходи – она твоя.

Подарить готова.

Кажется, они производили со мной ещё какие-то манипуляции, но я этого уже не улавливал. Мозг завис, словно старый компьютер, выработавший срок годности. Возможно даже, что это оказалось для меня благодетельным: схлопываясь, разум успел подать телу команду погрузиться в глубокий сон. И я заснул. К счастью, никакие видения и образы меня не смущали – я лежал, словно бесстрастный камень.