В час вечерний, в час дневной
Люди входят в мир земной.
Кто рожден для горькой доли,
Кто для радости одной;
Кто для радости беспечной,
Кто для ночи бесконечной...

Трудно описать, насколько сумбурное, сбивчивое и хаотичное существование я веду все последние годы. Круговерть событий, образов, фактов, страстей и беспорядочно надёрганных мыслей смешалась в одно сплошное зыбкое марево, бушующее перед глазами. Всё – внезапно, врасплох, через край и наугад, без чётко определенной цели, но со все ещё теплящейся неясной надеждой. Днем барахтаюсь среди ступиц колеса сансары, а ночью засыпаю и вижу сны. Сны идиота.

А вечерами, если выпадает свободная минутка, нередко предаюсь воспоминаниям. Цепочка событий, приведших меня в это кресло перед компом, оказалась столь невероятной, что я вынужден постоянно заниматься самоощупыванием: неужели так оно и приключилось? Да полноте, такого же быть не может! И тем не менее…

Татьяна была совершенно права – всю свою жизнь я отличался повышенной степенью лоховства, характеризовавшего все мои поступки. Например, я оказался в числе самых последних призывников, что поставила Латвия в Советскую Армию – хотя, по идее, вполне мог бы уже и отмазаться. Служил в войсках радиоэлектронной борьбы – проще говоря, мы находились при пеленгаторах, «глушилках» вражеских радиостанций. Пришлось освоить специальность оператора-телеграфиста, а потом меня приглашали работать в этом качестве на флот. Я одно время серьёзно думал над тем предложением – флотские ходили в «загранки», что по перестроечным временам казалось чрезвычайно заманчивым. Впрочем, та профессия могла пригодиться и в обычной жизни, тем более, что специалистом я был неплохим, умел двадцать пять групп по пять знаков принять в минуту – кто разбирается в этом деле, тот оценит... Но судьба, в итоге, повернулась совсем по-иному...

По возвращении на «гражданку» меня стали преследовать неудачи – взять хотя бы выбор профессии. Ещё ладно, что я, не будучи девчонкой, пошёл зачем-то в филолухи. Был вариант ехать в Ригу и учиться на инженера, но я выбрал гуманитарную карьеру. Учился-то я в универе не просто добротно, а, можно сказать, блестяще. Другой вопрос, что филологическая стезя почему-то вывела меня в русло русской литературы – а вот это уже было непростительной глупостью. Дело в том, что когда распадался совок, мой родной Двинск остался не по «ту» сторону внезапно разверзшейся границы и отошёл Латвийской Республике. Ну а как в свободной Латвии относятся к русскому языку и культуре, подробно рассказывать не стану. Чудом оказалось, что при новых властях существующую при нашем университете кафедру русской литературы разогнали отнюдь не сразу, но долгие годы душили постепенно и планомерно. Ту самую кафедру, на которой я остался трудиться, получив диплом лучшего выпускника.

Наверное, мне стоило уехать в Россию. Но был я в той жизни человеком не очень решительным. Период моего студенчества давно закончился, началась работа на родной уже кафедре, а я всё рассматривал вариант с переездом. Но когда я совсем почти решился, историческая родина как раз очень ужесточила процедуру присвоения своего гражданства. Я по природе личность инертная, и, убоявшись затяжной бюрократической процедуры, решил остаться в Двинске – тем более, что с насиженного места меня пока никто не гнал. Следующие десять лет охарактеризовались отчаянной борьбой за ускользающие ставки и зарплату, пока кафедру не угробили окончательно. А по мере того, как она умирала, я переходил на сотрудничество с частными вузами и репетиторство. Стал давать объявления в газеты и постепенно круг моих клиентов увеличился. Поскольку одна только литература прокормить меня явно не могла, я расширял свою специализацию за счет преподавания родного языка –  благо, несмотря на все усилия властей, спрос на русский на рынке труда никогда полностью не исчезал.

Позже удалось устроиться учителем в одну из городских школ. Но это учебное заведение преследовали неудачи – вскоре городское руководство решило «развести» его на латышский и русскоязычный потоки. Для школы настали тяжелые времена. Второму из потоков пришлось немало покочевать – год пришлось ютиться под крышей какого-то разорившегося офиса, потом нам предоставили здание бывшей поликлиники. Всем приходилось очень трудно, а вскоре стало ещё хуже: когда выяснилось, что нас хотят окончательно закрыть, а детей «расфасовать» по другим школам. Но учительский коллектив был дружный, слаженный, за нами тогда пошли и дети и родители. Мы не сидели, сложа руки, и не жаловались на судьбу: ходили по чиновникам, доказывали, отстаивали нашу позицию. Впрочем, школу спасти не удалось и мне пришлось вновь с головой погрузиться репетиторство…

По любому, эта работа не приносила мне особого удовольствия. С горечью приходилось отмечать общий спад интереса латвийских русских к своим корням. Как показала практика общения с родителями, многие из них ставили перед своими отпрысками первоочередную задачу всемерного изучения английского, надеясь, что те найдут своё счастье и будущее где-нибудь на Британских островах. После того, как наша республика вступила в ЕС, народ массово хлынул на запад и мой родной город быстро обезлюдел. А больше всего огорчало... Представьте, приходят родители – некоторые из них являлись моими сверстниками, воспитанными на нашей общей культуре – и говорят: «Посоветуйте, где можно купить детям книжки с кратким содержанием известных произведений, тех же «Войны и мира!» Что тут скажешь?! Получается – один в поле не воин... Опять же, нынешняя система образования не предполагает прививать школьнику глубоких, серьёзных знаний, главный девиз – обо всём понемножку! Многому ли научишь ребёнка, когда его основная задача состоит лишь в том, чтобы верно поставить крестик напротив варианта ответа «да» или «нет»?! Горько бывало выслушивать упрёки ученика: «Ну и зачем вы нам это вдалбливали? Ничего из этого на экзамене не было!»

Вообще же, мне приходилось иметь дело с представителями самых разных возрастов – от семи до пятидесяти. Подавляющему большинству язык требовался по работе. Среди них были и люди – латыши по национальности – достаточно известные в Двинске. Но, повторяю, сложнее всего работать с детьми, которым нет ещё пятнадцати и которых, как правило, заставляют учиться родители. Некоторые из них, кстати, оказываются весьма хулиганистыми. Правда, как я давно заметил, зачастую налаживание психологического контакта не зависит ни от пола, ни от возраста – только от характера человека. С кем-то можно поболтать за чаем и после урока, а кто-то наглухо отгораживается.

Потом пошли кризисные годы, и количество моих учеников стало катастрофически сокращаться. По своей недотёпистости я не смог гармонично вписывать себя в новые реалии, зато пристрастился к бутылке. Пил от безысходности, стараясь отгородиться от мыслей о бессмысленности прожитой половины жизни и полной бесперспективности предстоящей её части. Действительно, чем я мог похвалиться? Большинство моих школьных и универских друзей разъехались по миру в поисках счастья, все поженились, некоторые по два раза, обросли детьми, привязанностями, делами. А я болтаюсь, как экскремент в канализации, как жалкий тюрюхайло – ни семьи, ни постоянной работы, удушающее безденежье. Прогулки по обезлюдевшему Двинску усиливали депрессию: я сам себе представлялся муравьем, ползающим по остывающему трупу… Невесёлые размышления захлестывали всё сильнее и, в конце концов, заставили пойти на опрометчивый шаг.

Как-то сидя у себя в квартире, которую вот-вот могли отобрать за неуплату, я решился на безумный поступок: пора прекращать это тягостное существование. Мысли о намыленной веревке посещали меня и раньше, но в тот день они дозрели до стадии воплощения. Родители мои давно умерли, знакомые от меня, неудачника, отшатнулись – стало быть, никого я этим поступком не обездолю, не повергну в рыдания. В Бога, в загробную жизнь я особо не верил (если не считать минут душевной слабости), а потому кар, предусмотренных для суицидников, мало опасался. И вот теперь, сидя у окна и созерцая грязный двор, почувствовал: клиент готов!

«Ещё немного такой жизни, – размышлял я, созерцая в окно, как ветер гонит по асфальту жёлтые вихри опавших листьев, - и выберусь на улицу, зашибу какого-нибудь первого попавшегося прохожего. Просто от желания хоть как-то выплеснуть злость на эту безнадёгу. Лучше уж самому… того… И овцы целы, и волки сыты, и пастуху вечная память».

Возможно, в тот судьбоносный день я удержался бы от опрометчивого поступка, если б приятель мой, Петька Мигланс, зашёл, как обещал накануне. Мы отправились бы в пивнушку, и алкогольные пары вытеснили б нестерпимые мысли из моей головушки. Но Петька позвонил и сказал:

– Извини, Киря, наверное, сегодня не судьба нам посидеть. Верка предупредила, что, скорее всего, сможет со мной встретиться сегодня. Может даже получится её… В общем, ты сегодня на меня не рассчитывай. Если она обломит, я заскочу, но не должна…   

Я остался сидеть дома. Ощущение мерзости бытия усиливал включённый радиоприемник, из которого доносились бессмысленные мантры:

– Мы уже говорили о реализации различных проектов, предложения о которых представители Латгалии принесли на эту конференцию. Среди них как планы муниципальных структур, так и частных фирм. Они будут разбираться, анализироваться - равно как и ответные предложения наших гостей. Так что, думаю, начало положено удачное. И особую активность демонстрирует, как раз, наше самоуправление, располагающее общегородскими проектами, требующими серьёзного и вдумчивого подхода.

Ощущая себя на каком-то автопилоте, я взял бельевую верёвку, обильно смазал мылом, сделал скользящий узел. Потом аккуратно снял люстру, отставил её в сторонку и набросил верёвку на освободившийся крюк. Подставил снизу табурет, взгромоздился на него, накинул петлю на шею, зажмурился… Совершить последний шаг оказалось, как я и предполагал, нелегко.

«Что ж ты медлишь? – шепнул внутренний голос. – Нет, ты, конечно, можешь оставить всё как есть, но что тебя ждёт дальше? Мучительное спивание, нищета, а потом всё равно сдохнешь где-нибудь под забором. Жизнь проиграна, как ты ни крути, осталась лишь куча незакрытых гештальтов».

Зрелище того, как больной и беспомощный лежу в какой-то подворотне, так ударило в голову, что я, инстинктивно почти, вытолкнул из-под себя табуретку. Повис… Верёвка впилась в шею, тело пронизала страшная боль, перед глазами колыхнулись оранжево-чёрные сполохи. Сверху раздался страшный скрип и скрежет, и я грянулся на пол, распластавшись во весь рост, а по спине стукнуло вывалившимся из потолка крюком.

Сколько я так провалялся, весь в крови и штукатурке, не знаю. В душе распухала детская обида – как же так, почему мне не удалось по легкому вырваться из этой мирской ловушки? Я слабо шевелил конечностями, словно раздавленный краб. Приёмник бормотал:

– Сегодня Латгалия является уникальным местом. Любой предприниматель, который пожелает пробиться на территорию Евросоюза, способен обрести тут надёжный первоначальный плацдарм, идеальный транзитный коридор. Создавая производство здесь, можно добиться серьёзного снижения себестоимости предназначенных для европейского рынка продуктов, повышая, таким образом, их конкурентоспособность. Главное, это осознать – Латгалия является не глухой провинцией, а стратегически важным центром ЕС! И чем быстрее мы это поймём, тем скорее станем зарабатывать хорошие деньги...           

Это бормотание убаюкало меня и я начал соскальзывать в сон. Но тут со стороны входной двери раздался звук звонка. Он громко трезвонил, неуместный, словно громкоговоритель, вещающий в тишине мертвой планеты, и никак не хотел прерываться. Я, в конце концов, заинтересовался – кто хочет меня видеть?

С оханьем и стонами поднялся. Машинально выключил радиоприемник и, припадая на ушибленную правую ногу, побрёл открывать. За дверью обнаружилась высокая темноволосая очкастая женщина в дорогом деловом костюме серого цвета. Её идеально вылепленное лицо можно было бы назвать очень красивым, если бы не лежавшее на нем выражение строгости и какой-то …функциональности, даже не знаю какое слово тут подобрать. В руках она держала сложенный зонт, по которому стекали дождевые капли.

– Я имею честь видеть господина Кирилла Мёбиуса? – мелодичным тоном осведомилась посетительница и, не дождавшись ответа, продолжала. – Меня зовут Велизарова – Надежда Велизарова… Я уполномочена сделать вам важное предложение. Но, быть может, мы не станем общаться, стоя на пороге?

Несколько ошеломлённый напором Велизаровой, я сделал шаг назад, потом другой. Она немедленно заняла освобожденное мной пространство, аккуратно прикрыв за собой дверь и поставив зонт в уголок. Может быть, сектантка? Эти самонаводящиеся на духовность персонажи периодически стучались в дверь, в надежде заманить жильцов подъезда в объятия какой-нибудь очередной «Религиозной экспресс-помощи». Но откуда пришелица знает моё имя?

– Возможно, то что я вам скажу, покажется несколько неожиданным, – не замолкала она. – А… можно где-нибудь присесть?

Я машинально отступил в комнату – не в ту, где вешался, а в соседнюю. Вяло показал рукой на кресло, которое Велизарова без малейшего смущения заняла. Поправила длинную юбку, потом сняла с носа очки и протерла их извлечённым из кармана платочком. Сам я уселся напротив на табурет, устремил на неё выжидающий взгляд.  Убедившись, что я весь внимание, Надежда не стала тянуть паузу.

– Насколько мне известно, дела у вас идут не слишком хорошо, – сказала гостья. – С работой плохо, в долгах как в шелках, перспектив нет. Я верно говорю?

Я немного отошёл от эмоционального столбняка и даже возмутился.          

– Но позвольте… Кто вы такая и зачем копаетесь в моей жизни? Какое право…

– Мы давно следили за вами, - беззастенчиво прервала она меня. – Мои работодатели набирают персонал для работы в развиваемом ими проекте – и их выбор, в числе прочих, пал на вас. Вы подходите по двум важнейшим параметрам. Во-первых, вы человек образованный и высокоразвитый. Во-вторых, здесь вам нечего терять – и вы с радостью оставите Латвию, если поступит выгодное предложение из другой страны.

Конечно, я приступил к детальным расспросам, и Велизарова охотно мне рассказала всё – или почти всё. По её словам, на одном из островов Тихого океана осуществляется социологический эксперимент по созданию общества нового типа. Там построен большой город Октаэдр, который, ввиду недостатка территории самого острова, регулярно прирастает подземными этажами. Октаэдр совершенно благоустроен, наделён всевозможными удобствами, а его население непрерывно увеличивается. Руководители эксперимента – Велизарова называла их Верховными – активно ведут по миру подбор новых кадров. Если я соглашусь перебраться на Октаэдр, то без труда сумею там устроиться и передо мною откроются большие перспективы.

– И всё же, почему вы пришли именно ко мне? – повторил я вопрос.

– Я же сказала, что вы нам прекрасно соответствуете, – Надежда улыбнулась, словно непонятливому ребенку. – Нам нужны люди с большим культурным багажом: потому что своё общество мы строим на гуманизме, по заветам великих писателей и философов. Будь вы успешным, высокооплачиваемым преподавателем, я вряд ли стала бы вас тревожить – от добра добра не ищут. Ну что такого ценного вы можете здесь оставить?                                          

Она была права, тысячу раз права. Но своевременность появления Велизаровой, заставшей меня в самый момент обострения душевного кризиса, натолкнула на какие-то неясные подозрения. Значит, следила она за мною? А почему тогда не помешала моей попытке суицида?

– Я дважды пыталась связаться с вами в течение недели, – ответила она на мой вопрос. – Но вы окончательно забросили свой электронный адрес и совсем не проверяете почту. Очень неосмотрительно с вашей стороны, Кирилл, ведь потенциальный работодатель рискует не установить с вами контакт.

Я слегка застыдился – в «электронку» действительно давно не заглядывал, так как изверился в возможность того, что кому-то понадоблюсь. А вот надо же, как получается… Я ещё порасспрашивал Надежду и слушая чёткие, точные ответы, начал всё сильнее склоняться к необходимости принять её предложение. И то сказать – упади игральные кости судьбы чуть иначе, мой труп холодел бы, мерно покачиваясь под потолком. Бог знает, сколько он тут разлагался бы, пока кто-нибудь его обнаружил… при этой мысли меня сотрясла дрожь. Возможно, небесные силы-таки существуют. Как знать, не решили ли они, что достаточно меня испытывали – и послали ко мне Надежду! Какое символическое имя! И как она точно подметила, терять нечего.

– В общем, согласен, – обрадовал я её. – Как мы будем добираться до вашего Октаэдра? И сколько времени на сборы?

Тут она меня снова огорошила.

– Нисколько. И брать с собой вам тоже ничего не надо. Вы отправляетесь немедленно.

Я офонарел.

– Но так нельзя… Я же не могу без своих любимых вещей, книг…

– Вполне обойдётесь. На Октаэдре вас снабдят всем необходимым, а любую книгу у нас тоже можно найти без проблем. Деньги тоже не нужны – вам дадут нужное количество нашей валюты, а потом и трудоустроитесь. Задерживаться не имеет никакого смысла, – подчеркнула Велизарова.

Её настойчивость вновь пробудила во мне подозрения. Я уже готов был отказаться от предложения, но… мысль о будущих беспросветных годах остановила меня. Я же теперь, сколько ни проживу здесь, столько и стану грызть ногти, мечтая о волшебном и недосягаемом Октаэдре.

            – Кроме того, все жители Октаэдра получают одну бесценную награду, о которой обычные люди могут лишь мечтать, – напирала Надежда. – Вы ошалеете от счастья, когда узнаете.

– Что за награда? – я, разумеется, сразу заинтересовался.

– Сейчас об этом говорить ещё нельзя. Могу лишь намекнуть. Вам когда-нибудь доводилось слышать, про испанского мореплавателя Хуана Понсе де Леона? Его величество Фердинанд Второй наделил Понсе де Леона титулом аделантадо.

Я пришёл в полное замешательство, развёл руками.

– Ну, неважно, – ободрила меня Надежда. – Главное, что великолепная награда на Октаэдре вас в любом случае дожидается.

– Хорошо. Тогда я готов и в вашем распоряжении.

Я решил, что на улице нас ожидает машина, и Надежда повезёт меня в какой-либо аэропорт. Ничего подобного! Автомобиль, неприметный чёрный «фольксваген», действительно ждал, но повела его Велизарова не к оживленной трассе, а в сторону одной из самых захолустных городских окраин – Ругелей. Ветер усиливался, взлетавшие с земли сухие листья иногда почти полностью закрывали лобовое стекло, и тогда Надежда вынуждена была притормаживать. На мои нетерпеливые вопросы она отделывалась лаконичным: «Сейчас сами всё увидите». Остановились мы у одной из серых панельных советских пятиэтажек. Для меня это место носило ностальгический характер – рядом, в небольшом двухэтажном зданьице когда-то располагалась детская библиотека, куда я бегал школьником. Тогда там для меня находилось настоящее окно в мир, огромный и волшебный, по которому я путешествовал вместе с любимыми литературными героями. Библиотека давно закрылась, и осиротевший домик слепо пялился по сторонам разбитыми оконными стёклами.         

Велизарова подвела меня к двери одного из подъездов. Против ожиданий, мы не стали входить внутрь, а, напротив, спустились по лестнице к подвальной дверце. Моя провожатая привычными пальцами набрала код.

– Только осторожней, не хватайтесь за дверь, – предупредила она. – А то можно и пораниться.

Через несколько секунд мы оказались в тесном коридоре с затхлым запахом. Лампочка перегорела, и передвигаться пришлось почти наощупь. Пройдя по нему мимо ряда дощатых дверец, за которыми жильцы хранили свой скарб, мы уперлись, как сначала мне показалось, в тупик. Тут Надежда зажгла спичку, и выяснилось, что перед нами ещё одна дверь – большая, обитая железом, запертая на массивный амбарный замок. В руках у моей спутницы обнаружился ключ, который она вставила в скважину и провернула. Замок разжал хватку, Велизарова, не опасаясь испачкать костюм, навалилась и дверь – на удивление, почти бесшумно – отворилась. Дальше был совсем уж непроглядный мрак.

Я невольно отшатнулся, но Велизарова схватила меня за руку, втащила в эту тьму и закрыла за нами дверь. Но я не успел по-настоящему испугаться, так как спутница моя тут же щёлкнула выключателем – и подземелье озарилось мертвенно-белым электрическим светом. Я увидел, что коридор, по которому мы двигались, уходит далеко вперёд.

– Пойдёмте, – молвила Надежда и решительно зашагала вперёд. Я затравленно оглянулся – ситуация нравилась мне всё меньше и меньше. Толкнул дверь, но она не подалась и на миллиметр – видно, Надежда успела запереть её. На тряпичных, подгибающихся ногах я последовал за Велизаровой, казня себя за доверчивость и легковерие. Не будь она женщиной, я решил бы, что это маньяк, задумавший изощрённо замучить меня вдалеке от людских глаз! А вдруг какой-нибудь потрошитель специально подослал ко мне бабу, дабы усыпить подозрения?! Подозрения почти перешли в уверенность, когда коридор оборвался широкой лестницей, по ступенькам которой мы стали спускаться. Да, из этого подземелья далековато до обещанного мне счастливого острова Октаэдр! Я уже совсем было решился броситься на провожатую и схватить её за тонкую шейку. Не успел. Лестница закончилась, и мы вошли в огромное помещение. Было в его конфигурации нечто нечеловечески-футуристическое, словно эта подземная полость создавалась механизмами для механизмов. Когда обогнули большую металлическую стойку непонятного назначения, я убедился, что мы пришли на железнодорожную станцию. Метро?

Безумие, конечно, ведь не то что Двинск, но и любой другой населённый пункт Латвии, включая столицу, собственным метрополитеном похвастаться не мог. Однако, сомнений никаких не оставалось: обстановка была в точности такой, как на станциях московского или питерского метро, а в этих городах мне случалось бывать неоднократно. Белоснежный арочный вход, две железнодорожных колеи по сторонам, продолговатые лампы в потолке, испускавшие неяркий свет. Не хватало лишь украшений, вся обстановка, повторяю, была строго функциональной. 

– Где мы? – с испугом спросил я.

– Скоро подойдёт вагон, – сказала она, – который доставит вас на Октаэдр. Верховные, наши господа, сетью подземных трасс связали остров со всеми странами и городами.

– Японский магнитофон! – возопил я. – Но почему про это никто не знает? Такой грандиозный проект никак не мог укрыться от внимания обществ, государств и правительств!

– Верховные гораздо могущественнее, чем можно подумать, – пояснила Надежда. – В известном смысле, они сами являются мировым правительством, а все земные власти – не более чем песчинки на их ладонях. Если Верховные не желают привлекать внимания к своим делам, даже самым грандиозным, то, значит, никто о них знать и не будет.

Несколько сбитый с толку, я пожал плечами и даже на всякий случай отодвинулся от Велизаровой. Неужели наш мир действительно устроен совсем не так, как мне всегда представлялось?!

Из правого тоннеля донёсся шум, быстро превращающийся в оглушающий грохот и скрежет. Так и есть, шёл поезд метро. Из чёрного зева вынырнула сияющая слепящими фонарями голова локомотива, потом показалось и его тело, состоявшее из трёх вагонов. В вагонах сидели и стояли люди.

– Прыгайте в любой, – прокричала мне в ухо Велизарова, – и езжайте спокойно! В конце маршрута вас и ваших попутчиков встретят и позаботятся!

– Как, мне казалось, что вы будете сопровождать меня до самого Октаэдра! – растерялся я.

– О нет, – усмехнулась Надежда, – у меня здесь ещё полно дел. Моей задачей было лишь вывести вас на станцию. Да вы не тревожьтесь – теперь-то с вами ничего дурного не произойдёт!

С адским шипением распахнулись двери вагонов, и я шагнул в ближайшую. Внутри металлический ящик на колесах примерно наполовину оказался полон пассажирами. Находившиеся тут люди ничем не отличались от тех, кого я ежедневно встречал на улицах. Единственное различие заключалось лишь в том, что здесь у каждого, в большей или меньшей степени, проступала на лице печать растерянности и неуверенности. Это меня насторожило – добровольцы должны вести себя непринужденно.

Я отыскал свободное местечко и присел, осматривая попутчиков. Мне хотелось найти какого-то собеседника, с которым можно было бы обсудить происходящие чудеса. Прямо передо мною висели, уцепившись руками за стойку трое парней в спортивных костюмах – они мрачно поглядывали друг на друга и на окружающих. Общаться с этими гопниками не хотелось ни в коем случае. «С такими рожами только в «Зелёном слонике» сниматься, – решил я. – Неужели они тоже оказались в числе избранных, которых позвали на чудесный остров? Ох, селезёнкой чую, влип я в нехорошую катавасию…»

            – Простите, вас тоже, наверное, из полиции сюда доставили? – раздался за спиной негромкий женский голос.

            Обернувшись, я увидел крепенькую, плотно сбитую блондинистую особу лет двадцати девяти. Она была облачена в чёрные кожаные штаны и футболку с надписью Kreator, распираемую большой грудью. Короткие рукава футболки не скрывали больших плечевых мускулов, мало свойственных особам женского пола. Выразительные глаза орехового цвета выжидающе смотрели на меня.          

– А-а… – я идиотски-непонимающе вылупился на девушку, – что вы имеете в виду?      

– Ну как же, – с раздражением откликнулась она, торопясь выговориться, – мы с корешами шли с концерта «Алисы».  Настроение, естественно, боевое – горлопаним хором «Небо славян», догоняемся пивасом. У нас ведь старая нефорская компания, мы ещё с универа тусим. А тут, как назло, сталкиваемся с гопотой, а они принимаются на нас залупаться. Конечно, пришлось их немного поучить хорошим манерам. Мы себя никому в обиду никогда не давали!

Она шмыгнула носом, достала платок, высморкалась.

– А потом что? – поинтересовался я.

– Вломили гопам по полной. Один из них, зараза, меня велосипедной цепью по шее огрел – ух, я его в мелкие клочочки уже собиралась разорвать!

Девушка отодвинула в сторону свои густые волосы и предъявила мне заднюю часть шеи, на которой, действительно, виднелась багровая полоса.

– Вырвала у гопа цепь и давай их ею охаживать! Как в былине: там улица, здесь переулочек… А на меня ещё один лезет, с ножом. Думаю, сейчас ты у меня юшкой умоешься! Но тут прилетели менты и всех повязали, повезли в участок. А потом один полицай меня выдернул из общей кампашки и потащил куда-то вниз в подземелье. Я уж подумала самое плохое и хотела отметелить его до потери сознания. А это, между прочим, не так просто, когда у тебя кисти в наручниках! Но тут мент втолкнул меня на станцию метро – вот уж сроду не предполагала, что у нас в Пскове оно есть! А ведь маленький городишко, как такое можно спрятать, ума не приложу. И вот теперь меня с какими-то придурками везут… Куда?!

Во мне вдруг не вовремя пробудился преподаватель, любитель изящной словесности.

– А везут нас на Октаэдр, о прекрасная дева, – иронически ответил я. – Кстати, как зовут столь утончённое создание?

Моя будущая супруга пребывала в таком расстройстве чувств, что пропустистила мимо ушей и «прекрасную деву» и даже «утонченное создание».

– Звать Татьяной… А что это такое – Октаэдр?