Жизнь складывалась не, так как хотелось, неопределенно как-то, торопливо. Великая спешка: в банк, в агентство, магазин не давала покоя, и дни текли сумрачным холодным потоком, как река, рябая от нерастаявших мелких льдинок, постоянно напрыгивающих друг на друга. На льдинах понуро высиживали утки; возвращавшаяся с рынка бабуся полными пригоршнями швыряла им хлебные крошки, жалела, а задумчивые птицы не очень спешили ловить подаяние. Февраль подходил к концу.

Он изо всех сил старался быть предупредительным и чуть более открытым, многое рассказывал, если не звонили и не звали приятели, но брат все еще оставался холодной ледышкой, режущей пальцы, если к ней прикоснуться. Иногда. А, бывало, он загорался каким-то наигранным отчаянием, злился, что его оставляют одного дома, и хотел следовать за ним повсюду: в универмаг, в кино, на прогулку, к знакомым.

- Но ведь они придурки. Сам сказал.

- Во-первых, я не употреблял такого слова, я никогда не употребляю такие слова. А, во-вторых, жизнь многогранна, и надо учиться видеть в ней хорошее.

Испытывающие терпение внезапные превращения, по сути, жестокие: было больно отказать, но что-то подхлестывало сделать именно так и добавить: «И знаешь, по-моему, ты слишком длинно говоришь. Слушать устаешь».

Этим дело заканчивалось. Поначалу брат неуверенно находил слова для оправдания, тщательно пережевывал обиду. Потом хлопал дверями. «У тебя не мужской характер!»

Опять потекли ручьи. Тонкие озорные струйки, в который раз лукаво намекающие на конец зимы. Погода отчего-то не ладилась, и он, человек ненаблюдательный, как-то осознавал это. Сегодня выиграл в казино две тысячи и тут же их спустил, хотя дал зарок не играть «с крупными». Какая-то дама средних лет сердобольно оглядела его, она сама делала очень маленькие гомеопатические ставки и, ничего не спустив, не получала и значительного пополнения. Их взгляды случайно встретились, и он уже открыл, что не существует ничего случайного, и в голове завертелся привычный избитый сценарий, как дама отвернулась и больше не оборачивалась.

Над деревьями реяла призрачная вечерняя вуаль. Группы туристов, уставшие и голодные, с трудом пересекали сквер, очевидно, мечтая о кофе. День потух как свечка, поставленная на надгробии. Этой роскошной фразой он упивался пару минут, соображая, куда еще пойти. Домой, понимаете, не тянуло: несговорчивый, если дело касалось его самого, брат проявлял себя мелочным деспотом: преображался, когда речь шла о затратах и взывал к экономии.

Куда теперь?

В ресторане за макаронами, скупо сдобренными капелькой-другой кетчупа, полегчало. Так много требовалось сделать... А ведь не сидел на месте. Ходил. Ходил в банк и, проламываясь сквозь тернистые дебри эстонского языка, спрашивал, уточнял, возмущался, требовал и опять спрашивал. Ничего нового. Ему предложили написать заявление, простую ничтожную формальность, и протянули бланк. Считающий себя писателем, он обещал как-нибудь зайти, занести, небрежно скомкал листок с расплывающимися в глазах буквами. Вышел. Потом долго над собой смеялся, острил так и сяк, а тогда шел неторопливо по тротуару, и толпы, проходившие мимо, впервые угнетали его.

Еще следовало зайти в другое место, где в сизом от дыма сигарет задрипанном коридорчике теснились старик-ветеран, очевидно, туберкулезник, высокая женщина в платке, застывшая, как изваяние, и молодая пара, студенты-очкарики. Все ждали каких-то пособий, писали всякие бумажки и теперь, так показалось, встретили его как врага. Женщина заерзала, неестественно вытягивая шею.

- Palju kell on?

- Полпятого.

Отошел подальше, пропуская низкорослую особу с блюдцем в руках. На блюдце румянились свежие бублики с корицей, изюмом и каким-то желтым кремом. Особа посмотрела на ожидающих. Ее лицо было как железобетонная стена. Он облокотился об стену и замер.

Иногда ночью случается внезапно просыпаться, словно после кошмара, вдруг озарившего тебя адским пламенем и тут же погасшего. Больше всего тогда пугало постепенное узнавание реального мира вокруг: те же полки, все также приоткрыта дверь в коридор и непрерывно мычит себе холодильник на кухне. Страшная сомнительная легкость вселяется в оцепеневшее тело и, повинуясь лунным приливам, зовет бродить туда-сюда, неясно вздыхать, хотя ты не сомнамбула. Выглянешь на улицу – и там устойчиво дремлет покой; или кто-то копается в мусорнике. Один лишь Хронос небезразличен, только ему доставляет удовольствие напоминать о навсегда забытом сне. Там, во сне, что-то было иначе...

- Почему ты не спишь?

- Да ничего, не обращай внимания. Дурю так...

И очухавшись:

- Вот, скажите, что мне делать? Родители умерли, знаете, несчастный случай (как легко сошло с языка!), банк со счета давать отказывается, ей богу дурит, а денег не хватает. Вы понимаете?

Человек за компьютером понимал и спокойно выжидал, как в засаде.

- Я учусь, брат школу кончил и долго определяется, да и травма, сами понимаете!

- Вы обратились к психологу?

- Куда?

- К психологу. Всем, пережившим несчастье, следует туда обращаться.

- Да нужен нам псих-холог! Нам существовать надо! Я получаю мало, вернее, как социалку, отобрали, я ничего не получаю. Прожиточный минимум не выходит.

- Вам следует работать. Вы молоды.

А где работать? Опять сторожем, и начнутся обязательные гулянки, налеты приятелей («А ну, показывай, что стережешь?»), недосыпания. Или, простите, мороженое на площади продавать?

Или?

«Здорово, друже! Ждем тебя час, ждем второй, а ты где-то шляешься! Нехорошо так, очень нехорошо!»- слащаво подвывает Димас в прихожей, а за ним стоит их новый знакомый, не зная куда деться. По крайней мере, не надоедает визгами.

- Присоединяйся, мы тут от скуки распили да колбасу доели. Ты не возражаешь? Чего прокис? Настроение, небось...

- Говняное настроение.

Он уже ничего не видит, не хочет и послушно вваливается следом за жестикулирующим Димасом в пустоту.

- Везде был и ничего не получил! Везде hasta la vista! Так что будем голодать! И хватит дуться.

Брат вроде улыбается и вовсе не дуется. Какая-то раскованность, окрыленность в нем прямо-таки поражает. Тут же вспорхнул с кресла и грациозно (как это вошло в привычку) хлопнул дверью. Он ждал, а когда явились двое чужих людей, запросто, по-хозяйски, располагаясь за столом, он и испугался, и позеленел, и, отбарабанив условности, ушел, но только для того, чтобы снова прийти проверить, не крадут ли эти типы что-нибудь. Они отпускали шутки, а он стоял на пороге и наблюдал, как исчезает вчерашняя докторская колбаса. А потом он махнул рукой и очень бесцеремонно освободил гостей от своего присутствия.