Юля, вся погружённая в хлопоты, искренне улыбалась лишь Глебу. А Дажнёв, вокруг которого стеснились сумки и корзины, свёртки и кулёчки, только выслушивал:

- Это твой любимый Филин приказал пикник устроить. В стороне от глаз, только для руководителей секций. А обслуживать я одна должна. В целях конспирации. Прямо как в девятьсот пятом. В Разливе.

- Не в Разливе, Юлечка. В Бёрне. – Робко защищался Дажнёв.

- Да хоть в Бердичеве! К чему такая секретность? Взяли бы пару поварих... Глеб, вы не обращайте на нас внимание. Пусть это вас никак не коснётся. Вы просто наслаждайтесь отдыхом. Вместо меня.

- Я хотел бы только с вами. Иначе это не отдых. Совесть замучает.

Он так и не понял – его на этот пикник берут или нет? Дажнёв, похоже, не знал и сам. И спросить-то, бедняге, не у кого. Инструкции получить... Ну? Берут или нет?.. Глеб спрятал глаза, отошёл, пусть решают за спиной. И он подчинится партийной дисциплине. На сегодня он и так уже заслужил самый, что ни на есть пассивный отдых... Но тут из-за соседней палатки, как крылоногий Меркурий, возник пухленький Юра – адъютант Саши-монархиста. Не доходя трёх шагов, он беззвучно «щёлкнул» каблуками своих божественных сандалий:

- Разрешите доложить!

- А где «здравия желаю»? Не паясничай. – Дажнёв поморщился.

- Велено передать: командир уже на месте. Костром занимается. Столом. И скамейками. Если что-то нужно нести – я могу.

- Ещё бы не нужно. Бери те две сумки. По силам?

- Рады стараться. – Юра схватил самые большие, мотнул чёлкой. Понёс.

- Да осторожней! Там посуда! – Отчаянно вскликнула вслед ему Юля.

После такого «явления» Дажнёв принял решение:

- Этот петух из Питера даже здесь без адъютантов не обходится. Глеб, а рюкзак же ты нести сможешь? – Он тоже решил заиметь подпорку.

Почему бы нет? Паж, так паж. Обижаться? Глеб же сам ни на что не напрашивался. Он бы мог и здесь честно поваляться. С книжкой. Любой. Пока буквы окончательно не забыл.

- Ой, ну что ты, Володя! Глебу тяжело будет! – Милая, милая Юля. Какая она добрая: взяла его уже грязные бинтованные культи в свои пухлые и тёплые пальчики с длинными холёными ногтями. Осмотрела:

- Кто это так замотал? Ужас. Надо будет всё заменить.

- Вечером. Сейчас нет смысла: всё равно запачкаю. А рюкзак понесу.

- Ну, вроде всё? Или что-то ещё? – Дажнёв легко вскинул за плечи огромный «станок», зацепил ладонями самую большую корзину и самую тяжёлую сумку. «Здоров он, однако. Ох, здоров»! Глебу подвесили и рюкзак маленький, и корзинку на локоть нацепили тоже крохотную. Юле достались две сумки. «Вперёд»!

Они шагали клином. Дажнёв, ледоколом, впереди. Глеб и Юля по бокам чуть отставая. Не особо, но, если не повышать голос, впереди идущему ничего не слышно. Но разговор тёк весьма безобидный: Юля рассказывала о последнем проведённом «ими с Володей» Всероссийском съезде трезвенников. О трудных боях со сложившейся оппозицией западных регионов, о применённых больших и маленьких политических хитростях. Но Дажнёв и не подслушивал, он готовился к предстоящему. А, если бы даже и захотел? Ну, может, не согласился бы с некоторыми резковатыми характеристиками «соратников». Но из Юлиных красивых уст и они звучали не особо ядовито:

- ...Тогда мы договорились с Раисой... А они этого не поняли... Масин вышел и говорит: «Всё! Запивают заново опять все!» Он этим хотел володину отчётность смазать... И стали они тогда под меня подкоп делать, чтоб Володю свалить... У меня, ведь, кроме русской бабушки, все в родне немцы... Вот и подняли публичное прение: немцы хуже татар, или нет?.. Тогда татары из Тобольска решили просто уйти: это, мол, всё масоны народы ссорят... В коридоре стоит Ярек – наш полячок из читинской области. Такой простой-простой. И плачет: «Как я могу с масонами бороться, если у нас в районе их нету»?..

Глеб слушал и не слушал. Все эти полузнакомые имена и ситуации, эти давно надоевшие переплетения мелких амбиций и страстишек вокруг чего-то, всем вроде дорогого, но так так за годы и непонятого, уже совершенно не возбуждали. Ни тоски, ни азарта. Просто – да, это у него тоже было. Когда-то. И ладно. Он слушал мелодику её густого голоса, иногда смотрел на шевелящиеся в произношении недоходящих слов красивые полные губы, на гордо-царскую, в лёгкой испарине шею, на высокую грудь. Такая баба! – рожать бы ей и рожать. Пять, шесть, девять ребятишек... Да пока муж не загнётся! А она упёрлась в политику. И в самую, что ни на есть, пошлую её струю – в «трезвость». Почему? Какая-такая в этой «трезвости» нашлась для неё замена естественным земным инстинктам быть женой и матерью? Любовь к лидеру Дажнёву? Да, на какое-то время вполне возможно. Год. Три... А дальше? Уже сейчас он ей ничего «такого» не даёт. Вон, только прёт впереди – мощно, красиво. И всё. Его деньги? Нет, это не для неё. Да и с такими-то данными можно было б и поинтереснее жизнь устроить. Стоп! Вот оно что: «интерес»! Интерес к его власти. Странное и страстное желание быть при власти. При любой, даже придуманной. Страстное желание первенства. Ведь в «трезвости» они даже друг друга иначе, как «руководители регионов» и не называют. Сидит себе прыщ в Мухосранске или Тудыть-Пердеевке и – «руководитель региона». Вот-вот-вот! Вот оно что: страсть – наркотик, убивающий инстинкты...

- ...Глеб, а что вы молчите?

- А я не молчу. Я нежусь в вашем голосе. У вас удивительный тембр.

- Да?.. Спасибо. Мне об этом никто не говорил.

- Естественно никто. Во-первых, ваша красота уже сама настолько самоценна, что многим кажется, что она не требует для себя поддержки в звуке голоса или пластике. А, во-вторых, вы же со мной недавно познакомились.

- И – что?

- И просто не успели узнать какой я, на самом-то деле, дамский угодник.

Она обняла на него счастливым взглядом. На их смех обернулся Дажнёв:

- Поделитесь?

- Нет! Эта наша с Глебом фракционная тайна.

Ага, Дажнёв больше не отрывался, шёл теперь поближе. А Юля ворковала и ворковала... Так они прошли с километр вверх по реке до знакомых торчащих скал. Всё было на месте – и широкая каменистая долинка с семью притихшими рукавами речки, и четыре торчащих пятиметровых базальтовых пальца. И мелкие частые сосёнки по склону. Даже берёзки... Так вот и увидишь сейчас молоденькую парочку. Ага. И «пастушков»...

Но между «пальцами» уже дымил костерок, там, рядом с двумя складными столиками, возилось три человека, сооружая из камней и зелёных ивовых веток импровизированные седалища. Они разом вскинулись на звук шагов, и не очень радушно взаимно заулыбались. Саша, молчащий при нём Юра, и ещё один – йог, что ли, очень худой, с узким черепом и узкой бородкой. Его длинные-длинные – в пояс, волосы были стянуты «хвостиком». Йог раскрыл руки как для объятий:

- Ага! Пища богов прибыла! Очаг горит и жаждет жертвы!

- А ты уже коммунист? – Саша был удовлетворён молчанием Глеба.

- Приветствую. – Дажнёв опять напрягся. – А где Филин?

- Ожидаем-с. С минуты на минуту. Юлия Густавовна, сюда ставьте!

Глеб, не желая изображать особого оптимиста, сложил свою ношу и, ссылаясь на травму, ретировался. Побродил над донельзя прозрачными ручьями. Поблёскивая мозаикой отражений гор и облаков, холоднючая вода упорно куда-то спешила, перебираясь через большие и малые, оглажено голые серо-голубые камушки. Сколько здесь километров до белков? Ни водорослей, ни мальков – мёртво. Только завалуненый берег осторожно зарастал мелкой мать-и-мачехой. Её подсохшие, снаружи глянцевые и с плюшевой изнанкой листья с хрустом ломались под шагами. И тоже – пусто. Ни бабочки, ни мухи. Подошёл к «своему» «пальцу». Огляделся: о нём, вроде, забыли. Вот и хорошо. Вот и ладно. Помаленьку, не спеша, вскарабкался наверх. И лёг: «Эх, надо было хоть какой-нибудь пирожок прихватить...».

Голоса внизу набирали силу. Первым на полную громкость перешёл Дажнёв:

- Мы, между прочим, были самыми активными в процессе создания Союза за духовное возрождение Отечества. Мы – коммунисты. А ведь это, между прочим, ещё и самоназвание «духоборцев»: «Союз борьбы за духовность и истину»! При том, что духоборы – только одна часть народных религий протеста, религий революций... Да называйте, как вам удобно! Пусть секта, меня это слово не пугает... Как это не религия? А что тогда, по-вашему, есть религия? Мировоззрение?.. Нет, не надо всё упрощать под свой интеллектуальный уровень! Не надо... мы прекрасно изучали историю. Мировоззрение ли, религия ли, философия – это же одно и тоже!.. Да, в основе нашей философской системы лежит религия киников. Да, мы те самые фаталисты, которые только и вбирают в себя весь материалистический мир со всеми его реалиями. Да, всё просто: мы самым активным образом переделываем мир, но в строго определённом, всегда очень определённом направлении. Которое, так или иначе, но фатально ждёт человечество в финале его развития...

- Финал – это же Апокалипсис? – Ехидно сладкий голос Саши.

- Почему же? Мы входим в Эру Водолея. У нас прекрасные перспективы! – А это уже «йог». Говорит вкрадчиво, чуть шепеляво, даже в солнечном сплетении зудит. – Кали-Юга – это, действительно, лишь этап земного круга бытия.

- А если я не желаю слышать об этих антирусских бреднях? – Опять Саша, но уже не так сладко.

- Тогда громко заявите: русские – не арии! Они чистые негры. – Йог выпевал-вышёптывал звуки. – И у русских нет никакой истории, кроме как этой несчастной тысячи лет подражания византийзму. У других народов есть древнейшие истории, а у русских нет.

- Только не надо мне ваши дешёвые уловки подсовывать. Мы не в метро о вере спорим! Была история праариев, ариев, праславян, славян. А потом история только Руси. Но, зато, именно Руси! И, конечно, не одна тысяча лет. Однако я не древний арий. И с современными индусами или цыганами у меня ничего общего нет. Я оригинален в своём роде. То есть, в своём Роду.

- Это заметно. – Встрял Дажнёв. – Оригинальность во всём. У вас оригинальность прежде всего! Ведь чем мельче партия, тем больше у неё гонора.

- Вот это тоже не надо! Вам, именно вам не надо! Стоит ли напоминать, каким путём вы своей массовости в советское время добивались? А сейчас только инерцию, точнее, агонию эксплуатируете.

- Говори! Все вы в том, чтобы строить свой успех на чужой оплошности. Ходить и подглядывать: мы совершим ошибку, а вам это за плюс. Мы потеряем кошелёк – вы его подберёте. Ну что вы своего утвердить можете? Ни-че-го! Ваше счастье в наших неудачах, и всё! «Вот, мол, коммунисты – то, коммунисты – сё»! А, мол, мы хорошие... просто нам пока ничего делать не приходилось. А вы попробовали бы.

- И попробуем. И не будем списывать на вредительство. Это так у вас всё «ошибка» да «оплошность». На фоне общих успехов. Укокошили шестьдесят миллионов людишек – и, ах, в космос первые полетели!

- А ты ещё нас в балете упрекни!

- Это простим.

- Благодарствуем!

- В любом споре критерий один: я сам. Верю или не верю. – Это опять вклинивался Йог. – Знаю, или не хочу знать. Объективности нет никогда: любая мировоззренческая система строится для оправдания достижения целей. Для комфортности жизни и мышления. Любой неудобный факт– как камешек под боком, его нужно либо откинуть, либо повернуться на другой бок. Что кому проще.

- И...? – Саша.

- И всё. Я могу вас только научить своей вере. Вы, в свою очередь, можете кого-то тоже научить своей. А объективность от этого не меняется. Вот, товарищ коммунист отошёл. А помните их перл: «Идея, овладевшая массами, становится материальной силой»? Это же чистая тантра: прана по воле мага из акашы творит материю. Энергии управляются идеями – это закон Космоса. Санатана дхарма. Понятно?

- Я слушаю, слушаю.

- А я закончил. Это к тому, что вот мы с вами верим в бессмертие души. Пусть каждый по-своему, но мы оба верим в единую экстрамундальную Первопричину мира. И так далее... А он – нет. Социологист, Дажнёв верит только в самую грубую материю и механические законы. Но, при этом, пользуется древнейшими упанишадами. Это ведь вам не от Карла Маркса и Луначарского. Это от Начал – Энсофа. И, поэтому, он точно такой же, как и мы, участник мирового прогресса. Слепой, но очень активный. Очень энергоёмкий. Ведь сколько на него людей завязано. Даже лично десятки тысяч. Это, между прочим, о многом говорит.

- Вы не путайте. Коммунизм – он только из-за войны русским стал, а до того всё на интернационализме строилось. Вы меня сейчас подловить хотели! Вы – космополит, желающий не различать этнических и религиозных путей! Вот и дружбой с коммунизмом вы не просто так сейчас прикрываетесь. Как ... Чернобыль мавзолеем! Тем, в котором их и ваш «махатма» лежит. И появились на рубеже веков вы в России одновременно: для пролетарского быдла – как марксистские кружки, а для интеллигенции – как тоже кружки, но спиритические. Но духи-то и там, и там одни призывались! На ваших и на их сеансах: «У-у! Призрак бродит по Европе»! Пусть бы где-нибудь там и бродил... Ну, скажите, зачем вам Россия? Зачем? Что вы со своими Блаватскими и Вивеканандами к нам, русским, лезете?

- Зачем так заужать? Русские – часть, очень важная, но всё же только часть великого арийского мира. Более того, эра Водолея – это эра Духа Великой России.

- Звучит уже лучше, чем Эра коммунизма. Но, я почему-то, думаю, что этот Водолей ещё нам с сотню миллионов «голов» стоить будет. Дух только от России и останется! А землю нашу покроют косоглазые. В этом вы с интернационалистами и роднитесь: они для одного «золотого» миллиарда просторы и недра освобождают, а вы – для четырёх «жёлтых». Отсюда последний к вам вопрос, дорогие агенты влияния: слаще ли масонский хрен агни-йоговой редьки? Для нас, русских, в любом случае – обречённых?

- Да что с этим господином разговаривать? Он просто ничего не слышит, и не хочет слышать! – Откуда-то вернулся Дажнёв. – Это же просто сказочник: «Да, были времена! Прошли былинные»! Главное, что б никто их не помнил. Всех его Екатерин с Потёмкиными.

- Да вы читать-то умеете? – Саша почему-то тоже «запел».

- Благодаря Советской власти!

- Так вот и читайте! Что до тринадцатого года было, и что – после...

- Я теперь и не знаю: кто же из нас рождён сказку делать былью? Придумают себе молодые люди фантастическое Беловодье и ищут его, ищут.

- Ой, ли?! А почему ваш мавзолей индийской пирамидой построен? Не потому ли, что «русские – это только маленькая часть ариев»? А звезда-пентаграма, ваша и американская, откуда? Что это за ночные символы? В противовес кресту – знаку солнца?

- Да! Да! Да! В противовес! И что? Тогда, после победы Октября, шёл поиск в создании антихристианской символики. И это полностью оправдалось в войне с фашизмом, когда звезда со свастикой столкнулись! И звезда победила крест!

- Какой ценою?! – Ого, Саша не выдержал. – Русской кровью немцев потопили!

- Что с ним разговаривать? – Дажнёв тоже зарычал. – У него на уме только «вот приедет барин, барин нас рассудит»! Рабская психология: «Боженька помилуй»!

- А тебе бы только бунтовать! «До основанья, а затем»! Действительно, ваша партия от Люцифера идёт.

- Не надо только на штампах играть! «Люцифер»! А если перестать словечек пугаться? Что оно, слово? Воздух! Оно – пустота! Тогда, пусть и от Люцифера, а что? Сколько жил человек, столько он и мечтал о своём владычестве над миром. А мы, как бы не назывались, мы есть организованная направляющая поисков этого владычества. Во все века, во всех народах.

- Вот и договорились! «И будете как боги»!

- Да! Тысячу раз – да!

- Насчёт слова вы не правы. – Влез поперёк батьки «йог». – Дыхание – это не пустота, это прана – энергия, брахма. Другое дело, что к слову иногда прилипает чуждая ему традиция восприятия. «Люцифер» всего-то значит «лучащийся», дающий свет. Это имя символ вечного просвещения. И ещё греки давали ему такой эпитет: Люцифер-Космократор, то есть Лучащийся Хозяин Космоса. Ибо из Космоса-то и идут к нам знания. От Творца Вселенной – библейского Сатанаила.

- Тьфу! Тьфу!! – Это Саша. Похоже, дело двигались к развязке.

- Так! Плюй! – Дажнёв. – На всё, что тебе не нравится, плюй! На отцов, что войну выиграли. На их красные знамёна! Крестом своим тешься. Библией! Жидовской верой!

- Да вся головка вашей партии на восемьдесят процентов из евреев состоит! Или мужей евреек!

- Ну, мы-то не фашисты, чтобы у людей в родословных, как у собак ковыряться! Мы как раз те, кто войну с ними вёл! На смерть! Сколько коммунистов тогда погибло?

- Курильщиков больше! Почему бы тогда не сказать: «благодаря курильщикам мы победили Германию»?

- Ах, ты гадёныш! Власовец! Да видел я ваше собрание дворян! Одни выродки: полтора метра ростом, зубы наружу! И сам ты дегенерат!

- Кто я? Кто?! – Шум опрокинутого стола, роняемой посуды. Завизжала Юля. Похоже, пора спускаться.

И хорошо, что Глеб не успел. Потому что успел Филин.

Глебу оставалось либо сползти, либо спрыгнуть с двухметровой высоты. И пока он выбирал, действующие лица политических диалогов перешли от слов к делу: здоровенный Дажнёв заломил худощавому Саше руку за спину и всей массой давил его к земле. Тот, отчаянно выворачиваясь, целенаправленно лягал Дажнёва по голени, не давая завалить себя окончательно. А вот Юра и «йог», вооружившись топором и шампуром, но, видимо, не совсем охваченные идеологическим пылом, только пугали, кружа вокруг стола, друг друга ложными выпадами. Филин быстро подлетел вплотную к группе сцепившихся атлетов, и, положив левую ладонь под сердце, правую вскинул к небу:

- Прекратить!

Реакция была поразительной: все бойцы разом обмякли, расцпелись, а затем и безропотно разошлись.

- Тихо, голуби. Тихо. Тихо. – С Филиным на пикник прибыло ещё трое: пожилой ивановец, с благообразной белой бородой и в неизменных доколенных трусах, та, бесновавшаяся у сцены, рерихианка с исписанной мантрами жёлтой повязкой на лбу, и солидный маг-психотерапевт. Они стояли в сторонке, тоже держа в руках какие-то сумки. «Неужели и это еда? Они тут, похоже, очень даже неплохо посидеть решили. Эх, Анюшкина бы сюда! Понаблюдать. Только предварительно связать и на скалу спрятать. От плотных материальных контактов. И прямых вопросов». Глеб аккуратно спустился и, широко улыбаясь, направился к Филину. Но тот, как вдруг показалось, даже отшатнулся:

- А этот здесь откуда? – Зыркнул из-под лохматых бровей на Дажнёва. Дажнёв, не успевший отдышаться, зажался. Вывезла Юля: «мой гость». Вот умничка. Хоть и красавица. Филин скособочился, спрятал глаза:

- Здравствуй, Глеб, здравствуй. Вот где свиделись... Юра, Саша! Столы ставьте. И вы чего? Помогайте! И так задержались, тут уже успели дел натворить... При чужих.

Все начали суетиться, причём бессловесно, и не поднимая глаз, совершенно как детишки при неожиданно вошедшем строгом воспитателе. От этого сравнения Глебу захотелось напроказить. Он стал нарываться:

- Семён Семёнович. Мне крайне неудобно: вы, говорят, меня искали?

Филин уворачивался: «Разве? Это ты насчёт бани? Так, наверно, обстоятельства были особые? Не придти. Я тебе верю. Только вот другая такая баня ... не знаю, когда теперь будет». Он или вращался, или, распоряжаясь, ходил, не позволяя Глебу заглянуть себе в лицо. А потом резко повернулся – и – глаза в глаза:

- Ты очень голоден? Если да, садись, но, сразу, как поешь, ступай. Извини, нам нужно провести закрытое совещание. Только своим кругом. Не обижаешься?

Глеб отразил удар фальшивой улыбкой:

- Да. Конечно, конечно. Какие мне могут тут быть обиды? «И отделил чистых от нечистых». То есть, мытых от немытых. Так?

Филин тоже улыбнулся. В пол-лица:

- Хороший ты парень Весёлый. Смелый. Жаль мне тебя.

Глебу правильнее всего бы, отказавшись от стола, сразу и смыться. Но его как будто кто-то за что-то дёргал. Он подсел в кружок, замерший в общей медитации над едой: «Пусть каждый подумает и о своём, и об общем». Глебу думалось только об общем. О своём не хотелось... Но от медитации аппетит почти пропал. Так, разве немного посидеть, чтобы подразнить Филина. Но зачем? А что-то мучило, что-то тревожило Глеба и остро цепляло в присутствии этого человечка. Уйти? Тогда это чувство останется. Нет, нужно разобраться на месте. Что?.. Не глубокое же раскаянье от немытости в бане. Глеб в тысячный раз осмотрел поношенный коричневый пиджачок с коротковатыми рукавами, синюю вязаную жилетку с прилипшими крошками и волосками. Посмотрел на плащ, старый, буро-зелёного прорезиненного брезента, аккуратно подстеленный Филиным под себя. Где он его видел? Руки Филина, прозрачные до синевы глубинных жилок, не воспринимавшие загар руки книжника, разлётные брови, прозрачные веки... Нет. Бесполезно. Пора уходить. Тем паче, что Юля, расстроенная выходкой Дажнёва, стала к нему совсем невнимательна. Ей явно уже было не до кокетства: «её Володя попал в ситуацию», которая не могла не отразиться на его карьере. И, следовательно, на её тоже... Юля даже не среагировала на Глебовы мучения с ложкой в забинтованной руке. А вот «рерихианка» вызвалась покормить. Мерси-с! Этого ему ещё не хватало! Спасибо за угощение и приятное общество. К сожалению – пора.

По пути к лагерю, он всё время оглядывался: согласно науке, мания преследования неразлучна с манией величия. Но ему, действительно, пару раз показалось, что кто-то за ним идёт.

Да, побывал на бесплатном представлении. Вот уж идиоты! Клоуны. Как приехать вовремя в Москву – так у сына проблемы. А как руки кому поменьше заломить – пожалуйста! Или, там, по морде соседу в парламенте перед телекамерой съездить. Герои... плюшевые. Неужели надо пройти камеру смертников, или трое суток, не шевелясь, пролежать на крыше грузового лифта, терпя жажду и голод, мочась под себя и выжидая, пока не уйдут «чистильщики» с собаками? Пройти, чтоб понимать цену воззваний.

И, действительно, зачем мы теперь таким? Мы, со своим опытом. С ночной памятю...

От ворот лагеря навстречу ему выбежал «крепыш» Павел:

- Здравствуйте! Как хорошо, что вы сами пришли. А я вас ищу. То есть, не я, а один человек. Анюшкин, да? Есть такой?

- Здравствуй. Да, есть такой. По крайней мере, должен быть.

- Ну, вот он искал. И меня попросил. А мне сказали, что вы на совещании, на Малом костре. А нам туда нельзя. Хорошо, что вы сами.

- «Хорошо» – это хорошо. Ну, и зачем я Анюшкину?

- Сейчас. Я слово в слово постараюсь. Так, значит: «Была Света... Пошла к Бабе-Тане. Что-то случилось – она не в себе... Нужно перехватить, иначе какая-то беда. Он сам пока не может - к ... Сергею должен приехать ... брат».

- Всё понятно. Только не к Сергею, а к Степану. Да?

- Точно.

Глеб ещё раз оглянулся. Перешёл на полушёпот:

- Значит, Анюшкин совсем недавно был? Спасибо. И вот что, Павел, окажи услугу: я пойду, а ты присмотри – кто там за мной по следу топает? Прикрой, и, если сможешь, задержи. Только не нарывайся.

Павел закосился на сторону, не поворачивая головы:

- Да, да. Идите, я прикрою.

Глеб положил ему руку на плечо:

- Опять прошу: не нарывайся. Только задержи, пока оторвусь. Ну, давай!

Глеб резко пошёл к реке. Так, даже не ища брода и не разуваясь, местами приседая почти по пояс, перешёл её. Забежал в кустарник. И только метров через сто оглянулся: к берегу с той стороны вышли Павел и ... Юрик. Павел почти держал Юру за руку и что-то возбуждённо говорил, указывая вниз по течению.

Когда Глеб взобрался на первый гребень, его словно ударили по затылку. Наступила неожиданная слабость. И засосало под ложечкой. «Может, съел что? Но нет, вроде, ничего из рук «рерихнутой» не брал». Сильно мотнуло вперёд-назад, и поплыла картинка: шарик Земли, и над ним чёрные руки... Да, да, да! Это же тот плащ! С большим островерхим капюшоном: Филин – и есть тот «охотник» в пещере!! Вот сволочь. Гад! Тварь: «Я теперь тебя не отпущу... не отпущу...». – «Отпустишь»! Глеб, набычившись, удержался на ногах, и бочком стал спускаться. Боль от желудка расползалась по телу и собиралась в позвоночник, холодом сводя лопатки, выворачивая шею. «Не отпущу...». И опять удар по затылку. «Господи, Господи помилуй». Рука тяжело, как в сонном кошмаре, преодолевала невероятно сгустившийся воздух. Первый крест лёг косым, но на второй раз уже получилось легче. Глеб сотрясался крупной дрожью, спину сводило судорогой, но он крестился и крестился: «Господи, помилуй! Господи! Помоги»! Ну, почему он не знал ни одной молитвы? Ведь сколько времени возил с собой маленький молитвослов, а читал его только так, отвлечённо выборочно, в целях «просвещения». И даже не думал о функциональности... «Господи помилуй!.. Господи...».

Через полтора часа он всё же упал. Просто от усталости. Лежал на спине, и всё. Всё. «Светлана. Светлана... Куда же тебя понесло? Ведь Баба-Таня ушла. Ушла в своё Беловодье. Через подземное озеро с мёртвой водой. А, может, возможна операция? Ну, не так же всё беспросветно. Или всё совсем становится несправедливым. Слишком... Как же так, Господи? Где милость? У неё же дети, что с ними-то теперь? Такие малыши, Господи?..». Нужно было встать. Идти. Искать и перехватывать Светлану. До непоправимого.

Шелестя ломкой травой и просвистывая в мотавшихся над самым лицом веточках шиповника, из ложбины сильно и холодно дуло. Через ближний гребень горы переваливалась тяжёлая темная туча, заполняя всё небо. Быстро же она ползёт. Всё в горах быстро. Вот сейчас как бабахнет! И тогда точно узнаешь, что лежать так долго нехорошо. Ох, нехорошо! Глеб сделал отчаяную попытку подняться, но через несколько шагов снова завалился. Давление совсем, видимо, было на ноле. Ветер даванул сильней, даже принёс откуда-то несколько жёлтых листиков – накрыть его, что ли? Заботливый... Конечно, если сейчас промокнуть, то всё, кранты. Надо вставать. Ну, не здесь же сдохнуть! Вставать. И вперёд, вперёд – хоть на карачках...

Так уже было. Тогда…

Из записей Глеба:

Во второй половине 4-го октября в подземельях «Белого дома» оставались:

- 11 военнослужащих дивизии Дзержинского – 9 солдат и 2 офицера,

- группа в 12 человек (из милиционеров Департамента охраны с Александром Бовтом, несколько охранников Хасбулатова), вышедших по подземному коллектору в районе Арбата;

- группа из 4 сотрудников ОСН ДО ВС РФ (во главе с подполковником - начальником отдела специального назначения), закрывшаяся в бомбоубежище и арестованная там 5 октября;

- 6-8 прячущихся в секциях зала воздуховода местных рабочих, найденных там эмвэдэшниками под фальшполами 6 октября,

- вооружённый автоматом мужчина и его безоружный товарищ,

- группа из трёх офицеров,

- группа неизвестной численности, забаррикадировавшаяся в затопленном позднее Аркадием Баскаевым бункере спортзала и, по официальным данным, - бесследно исчезнувшая вместе с оставленным там баррикадниками утром трупом.

...Они правильно оценили грозящую им перспективу: если им не удастся найти вход в подземный коллектор, живыми их отсюда не выпустят, поскольку никаких пленных в подвале и подземельях «Белого дома» просто не будет. На следующий день у этого входа они увидели большую лужу крови. Лужи крови были и в других местах подвала «Белого дома».

После нескольких часов бесплодных блужданий, четырёх взломанных дверей и десятка вывернутых чугунных люков «ливневой» канализации, почти отчаявшись, они вошли в дверь огромного воздуховода. Внутри громыхающего оцинкованного короба шли во весь рост. Дошли до большого помещения бойлерной, в котором отсиживались семь местных рабочих. Рабочие подробно рассказали всё, что знали сами. Посоветовавшись, все вместе приняли решение укрыться в секциях воздуховода, а напоследок осмотреть смежные помещения.

...Вторая сейфовая дверь была также закрыта изнутри. Она соединяла подземным коридором «Белый дом» с подвалом спортзала. Таким образом, можно смело утверждать, что в спортзале в полдень 4-го октября остались живые люди. Надеясь пересидеть штурм, они закрылись изнутри. Живыми их оттуда не выпустили.

Поднялись повыше - в подвал. Прошли мимо раздевалки, душевой, места разгрузки машин. Через щели заметили, что на газонах «Белого дома» вокруг воздухозаборников и у горловин шахт коллектора расположились в засаде пулемётчики. Вдруг Дмитрий увидел место, в котором из «Белого дома» выходили в подземный коллектор трубы водоснабжения и силовые кабели. Металлическая дверь была закрыта на гаражный замок с выдвинутым на 8- 10 см язычком. Рядом валялся пожарный багор, которым кто-то перед ними тщетно пытался открыть дверь.

... Дмитрий долго возился с замком. Остальные не верили, что вообще удастся отомкнуть столь крепкие запоры. Тогда мы не знали, что духовник Дмитрия в эти дни раздал всей своей пастве иконки, наказав старушкам молиться день и ночь за наше спасение. Непонятно как, но петли вокруг язычка гаражного замка удалось развести, и спасительная дверь из «Белого дома» в «сухой» коллектор распахнулась...

Это произошло около 11.30 5 октября... приходилось идти по колено, а иногда и по грудь в воде...

Ливень, в несколько секунд пробивший Глеба с головы до ног, был скор и жёсток. Но с ним пришли и силы.