Угощение было искренним и долгим. Человек двадцать парней, развалившись на два параллельных ряда, как древние греки, у неспешно поглощали остатки привезённых из чемальского магазина продуктов. «А надоела вся эта столовская каша с лапшёй»! Полупустые консервные банки изрыгали в хвойный воздух желудочные запахи толстолобика в томате, тушёной «по-домашнему» свинины и твёрдого, подкрашенного горошка. Мелко изрезанный белый хлеб с «рамой» и колбасным сыром, скользкие сосиски и полопавшиеся смуглые яйца – брезентовый «стол» был неслыханно богат. Карамель и два арбуза показались даже десертным излишеством.

Председательствовал застольем глава питерской Монархической Миссии Саша Б. Светло-русый, стриженный под полубокс, с круто закрученными усами, тонкокостный тридцатидевятилетний красавец – он словно сошёл с офицерской фотокарточки конца девятнадцатого века. Немного выпуклые серые глаза смотрели на мир строго и властно... Открыв собрание поставленным командирским голосом с представления всем возлежащего от него по правую руку почётного и дорогого гостя – героя обороны Белого дома и соратника уважаемого генерала, далее Саша в основном молчал. Говорили остальные в очередь, по мере прохождения по кругу «братчины» – огромной деревянной кружки с вином, наливаемой и испиваемой подпольно от ревнителей «сухого» устава лагеря. Вначале тостами, затем и просто так, от прибытка чувств и мыслей. В основном это была достаточно зелёная молодёжь, в числе которой молча хмурился «обидчик» Глеба. Ох, поди, и досталось ему, когда выяснилось, на кого он дёрнулся. Ничего, это урок второй: перед любым противоправным действием, выясни – на кого нарываешься.... Разговоры в основном вертелись около династийных притязаний очень уж чернявого внучка покойного ныне Кирилла. Тут доставалось и самой «царице Цаце», и её старшей сестре, жене наркома Берии, и её сподвижникам Собчаку с братом рыжего Чубыси. Шумели и об явившемся самозванце. Глеб, не погружаясь, лениво удивлялся этой, ну, что ли, неумираемости пустых и ненужных тем. Сколько можно всё это муссировать? Зачем помнить всех геростратов?

Солнце вроде едва-едва завалило за край горы, как небо тут же густо засинело, а потом и вовсе залилось фиолетом. Лес вокруг обуглился чернотой, а по траве от реки закурчавило туманной сыростью. Послышались разнобойные предложения о костре и о чае. Но Саша резко встал, отряхнулся:

- Так. Три человека остаются. Прибираются. Заготавливают всё для огня. Но зажжём, когда вернёмся. – Повернулся в сторону гостя. – На сегодня у нас есть маленькая заготовка. Пойдёшь с нами? Дундуков попугаем.

- Кого?

- НЛОшников. Тарелочников.

Глеб вспомнил альпинистов. Если идти пугать их, то напрасный труд. Такие мужички смерти в глаза не раз заглядывали, они сопляков не забоятся. Один вожак чего только стоил. Металл.

- Нет. Альпинисты еще с белков не вернулись. А тут космисты и астроколдуны секцию свою ведут. Ну, конечно, русских почти нет. И всё-то они только о мире, о добре, о пацифизме гуторят. Самое главное зло для них – армия. А самый страшный грех – владениие оружием. Они осуждают любое насилие над личностью. Своей конечно. А что кто-то где-то слабого обижает, это не их заботы. Даже если кто-то девочке пальчики отрезает и посылает родителям на выкуп. Причём, всё же это только слова, прикрывающие собственное нереализуемое желание давить других, с ними не согласных. Жаль, что мне не попалась эта мразь Ковалёв! Защитник прав... У нас в Питере есть госпиталь. В нём двенадцать обрубков. Человеческих обрубков. Солдатики из Чечни. Их там духи окружили, загнали в подвал. И, тут-как-тут, Ковалёв. Эта сука и стал уговаривать ребят сдаться. Мол, под его гарантии. Они поверили... Их три месяца как вьючный скот использовали. Насиловали. Истязали. А потом кастрировали. И поотрубали руки-ноги... Сейчас за ними ребятишки из патриотического клуба ухаживают.

Они колонной по двое скорым маршем прошли над рекой до конца лагеря, повернули в гору по направлению к кордону. Глеб шагал рядом с Сашей. Ещё впереди в шагах пятидесяти шёл разведчик, а двое замыкали. Порядочек, однако. А вообще, даже приятно. Так-то можно было бы смело и до Анюшкина домаршировать. В таком-то количестве. И качестве. А уж тот бы как обрадовался! И сразу вывел бы какую-нибудь теорьицу: «О гибели личности, зажатой в самой себе посредством плотно окружающего её коллектива». Или «О возрождении личности в этом самом коллективе, через коллективное же подсознательное». Или … А, для Анюшкина, в конечном счёте, и не важно, что вывести. Зато Глебу тут, внутри соратников, просто хорошо.

На самой вершине лес расступался, обнажая большую, поросшую редкими прутиками шиповника, выпуклую линзу-поляну. Саша поднял руку, все остановились. Потом быстро перестроились в две шеренги, выровнялись и растянулись на два-три метра друг от друга. Впереди в центре лысой выпуклости, под уже высыпавшими звёздами живописно ало полыхал большой костёр. Около него широким кругом сидело и стояло человек пятнадцать мужчин и женщин. Ало высвечивались лица и руки, светлые фрагменты одежд. «Космисты» были чем-то очень увлечены, разбившись на две группки, что-то бурно обсуждали. В центре одной двое одинаково лысых и бородатых, чёрных и носатых, мужчин в вязанных длиннорукавных свитерах, стояли друг перед другом, и, как петухи, размахивали рукавами. А в другом кругу теснились исключительно женщины. Или некто-то, очень похожие на женщин…

Отмашка, и из темноты на костёр зашагали редкие цепи, громко и грозно распевая не слаженным, но очень напористым хором:

Так громче музыка!

Играй победу!

Мы победили!

И враг бежит!

Около костра почитатели внеземного разума сыграли в «море замри»: двое споривших застыли с разлетевшимися в стороны рукавами, остальные, остекленев слепыми от пламени глазами, как стояли и сидели – так и стояли, и сидели. В позах, выражающих отношение к предмету только что оборванного спора... Разве что у одной женщины выпала большая книга прямо в огонь. И она одна, на фоне общей недвижимости, нервно вздрагивая плечиками, пыталась незаметно для нападающих вытолкнуть её из костра носком ботинка. Из этих её как бы незаметных колупаний исходила обида на людскую слабость: только что под выпавшем всеми своими крупными и мелкими галактиками, туманностями, облаками, гигантами, карликами, системами и кометами Млечным Путём они рассуждали и даже спорили о судьбах Вселенной, только что к ним прикасался живой голос разума иных миров, и в их душах, как в паутинках, трепетали уловленные лучистые токи дальних энергий, как... Как вдруг они вот так просто испугались. По-животному обмерев от близких чужих шагов и чужого, чуть пьяного дыхания. И совершенно дурацкой в этой священной ночи, драной песни... «Вообще-то, какой это кайф – пугать»! Особенно, после того, как два года пугают только тебя. Глеб только теперь стал осознавать в какую дурацкую ситуацию его затянул этот слишком краткий отдых от уже намозоленного состояния постоянной готовности убегать. Вот, только полчаса он погрелся внутри стаи, и она уже занесла в «нитуда». Он постарался пока не подходить близко к свету и не попадаться на глаза этим, на вид таким незлобивым людям. Присел на корень недавно завалившейся, но уже пообрубленной на дрова сухой сосны. «Хулиганство – бескорыстное вредительство»? Так, кажется, в Уголовном кодексе определяется сейчас содеянное.

- Здорово, соратники! – Гаркнул кто-то из подступивших к огню «хулиганов». И от костра, торопливо и подобострастно закивали, заигрывающе заприветствовали. Ну-ну. Что теперь?

- Позволите к вашему огоньку?

- О, да! Да! Конечно! Мы рады... Рассаживайтесь... Поместимся...

Глеб нашёл замершую в тёмном отстоянии фигуру и теперь неотрывно следил за Сашей. А несколько человек уже бросились вытаскивать из огня и обдувать почерневшую по краю книгу. «Аборигены» ахали и охали, деланно похихикивая. И тоже – из темноты хорошо было видно – пытались разгадать: кем и зачем эта атака? «Хулиганы» же продолжали давить:

- Ну, как вы тут? За небом наблюдали? Тарелки-то сёдня не летают?

- Нет, пока ни одной не видели. – То ли пошутил, то ли нет, один из уже чуток оживших НЛОшников. Вокруг опять робко захихикали.

- А мы вот вчера за рекой что-то такое видели. Поэтому и пришли.

Неужели на такую туфту можно купиться? Оказывается – можно: та самая женщина с подкопчённой книгой первой впала в восторг, сразу же вытянулась в стойку:

- Да вы что?! Какое?

- Ага, видели. Что-то круглое. Но, на тарелку не похоже.

Подсоединилось сразу несколько человек. Вопросы, предположения, предложения – вокруг костра успокаивалось... Причём, пришлые активно входили внутрь космических тем, продлагаемых оттаивающими НЛОошниками: «А вот в прошлом году в Карпатах...», «Нет, нет - это случилось над Таймыром...», «И ещё его видели в Горьком...». Людские массы понемногу диффузировали, и начался активный обмен и угощение историями из своей и соседской жизни... Глеб всё смотрел, как Саша в темноте, не приближаясь, чертил вокруг костра круг за кругом. Зачем?.. Два носатых и лысых спорщика, которых заставила замереть неожиданная песня, опять стали набирать громкость и махать длинющими рукавами, пытаясь через это овладеть всеобщим вниманием. А спор у них шёл о гурджиевской теории происхождения гигантских кратеров и разломов на Земле за счёт её уменьшения и прироста Луны... Возле них, раскрыв рты, сразу присело не меньше пяти «хулиганов», начавших перевоплощение в почитателей покойного мага. Напротив трое молодых монархистов мило разглядывали в свете костра вместе с нервной дамочкой из теософского общества её злополучную подпаленную книгу по тибетской астропрактике. Ещё несколько человек смешанным составом толклись у импровизационного экрана-салфетки с чертежом взрыва на Тунгуске... Вот оно, нововавилонское смешение смыслов, ожившая мечта о мире во всём мире! И что им теперь предложит Саша? Ага, незаметно для неготовых, в темноте взлетела светлая ладошка и раздался короткий, сухой приказ: «Прощаемся!» В секунду из светового круга выметнулись быстрые тени, колонна выстроилась и, под уже не такую воинственную «Соловей, соловей, пташечка», ночь смыла нежданных, да и, если честно, не очень-то дорогих гостей. «А вот что ещё интересно…» – только тесофка с копчёной книгой попыталась пройти с ними и что-то договорить, дорассказать про культуру Египта. Но споткнулась и отстала...

Так зачем же всё это было?

Их уже поджидал заготовленный правильным шалашиком, но без команды не зажигаемый костёр. Ребята расселись двумя полукругами с одной стороны, а Саша – один против всех, полулёг с другой. Звонко чиркнула зажигалка, и огонёк сразу прихватился за бересту. «Тоже слушается». Глеб, пользуясь гостевым статусом, не сел, а стал медленно прохаживаться по границе света и тени, за спинами сидящих – пора было начинать отвыкать от стаи. Огонь разростался, превращая лица в неразличимо одинаковые оранжевые пятна с фиолетовыми тенями вокруг блестящих глаз. Ребята были возбужденны, вполголоса шутили над своим походом. Кто-то прыснул слишком громко, и опять поднялась рука. В свете на среднем пальце розово блеснул серебряный перстенёк.

- Сейчас вы участвовали, и успешно, в небольшом эксперименте. В котором вы сумели доказать себе простую истину: любое, даже абсурдное на первый взгляд ваше поведение воспринимается как должное, причём даже людьми принципиально противоположного, то есть, критичного к вам мышления, если это поведение заранее оговорено с достаточным количеством единомышленников. Вы видели, как, по крайней мере, двенадцать из пятнадцати идеологических противников стали вести себя так, как вы им то навязывали. Вначале они испытали страх от нелепой и агрессивной атаки. Потом, как люди страстные, даже при самом грубом заигрывании не смогли зафиксироваться на недоверии, так как перед ними оказалась новая «жадная» до переполняющих их знаний аудитория. Сейчас они там ссорятся и, может, даже дерутся в попытке объяснить произошедшее с ними. Но, так как они, в отличии от вас, не были в предварительном сговоре и не распределяли заранее функциональные роли в коллективе, то теперь никогда не смогут прийти к единому мнению. И, тем более, разгадать нашу загадку. Хотя, может быть, что кто-то один, сам по себе, и сделает правильный вывод. Но других он не убедит.

Глеб присел рядом с тем молодым крепышом. Да, тут действительно не баловали, а работали, и работали весьма серьёзно. Теперь бы всё виданное им сегодня – от братчины с килькой в томате – стоило переоценить. «Но как Филин разом подавил их? Там же половина была этих же самых ребят?» Или механизмы управляемости коллектива настолько зависят от лидера? «А что, кстати, у Саши за перстенёк?» Тут ухо держи.

- Сегодня в нашем опыте участвовали, невольно, и от этого искренне, люди наиболее далёких нам политических взглядов. Самые отъявленные космополиты среди патриотического лагеря. В России их только интересуют: во-первых, остатки праарийских культов в языческой славянской магии; во-вторых, предчувствие скорой реализации мессианства русского народа. Из-за этих двух составляющих – сокровищ наследия и богатств перспектив – они не уходят в стан врага. Но они не должны причисляться и к нашим союзникам. Они – попутчики. Как ни парадоксально звучит, но сегодня ближе всего к монархическому движению находятся его вроде как принципиальные противники – крайние национал-большевики. При всех профанных лозунгах о равенстве и братстве, оставшихся от ленинцев-троцкистов, у них присутствуют практически все внутренние и внешние атрибуты имперского устроения социума. При этом, отбросив ветхость скрижалей космополитизма, они, в тоже время, пока не выработали своей собственной новой государственной теории. Да и вряд ли выработают. Они, в принципе, просто наша пародия. Пародия до мелочей. Обезьянничество. И пока они не смогут отказаться от ленинского прошлого и повторить «подвиг» собственного героя Павлика Морозова, им не стоять двумя ногами на Русской земле, а висеть всеми четырьмя руками на ливанском кедре.

Саше первому поднесли кружку. Потом пахучий смородиновый чай и овсяное печенье стали раздавать остальным. Пересохшее печенье, стоило его окунуть в кипяток, тут же ломалось. Нужно было успевать прихватывать мокрый край губами... Эмалированная кружка была жутко горячей, и Глеб быстро поставил её перед собой. А ему здесь опять нравилось. Опять захотелось в стаю... Главное, никаких глаз на затылке не нужно – на это за спиной ходили специальные люди. Как люди для чая. И для костра... И, наверное, для мыслей на завтра... Гм. Кажется, он заразился оппортунизмом от Анюшкина...

- Для того, чтобы перепрограммировать человека, перестроить ему психику, его нужно изъять из инерционных стереотипов мышления и рефлективных реакций. Наше обычное состояние, когда не требуется напрягать зрение или память, чтобы включать свет на своей кухне, открывать кран, чесать затылок, является очень глубоко эшелонированной обороной полуспящего мозга. В таком состоянии человек не способен ни слышать, ни, тем более, слушаться. А попробуйте оголить выключатель: шок электрического удара! И сразу же полное внимание! Шок – вот что является началом всякого обучения. Это хорошо сформулировано нашим уже знакомым Соломоном: «Начало премудрости есть страх». Именно это мы изучали сегодня на практике: люди, говоря открыто – днём просто ненавидящие нас, презирающие, ночью были настолько напуганы организованной – нами организованной! – психоатакой, что стали униженно заигрывать. Но испуг лишь один из ключиков, отворяющих чужие двери. Есть ещё одна система проникновения: обман. Тот самый «троянский конь» Одиссея-Улисса, где слаженность коллектива также играет основную роль. Подготовленность, притёртость, умение уже чувствовать, а не только понимать друг друга... Но об этом завтра! Всем спасибо, и спать!

Все встали, столпились, пожимая друг другу руки.

- А мы посидим ещё? Не против?

Как будто, в самом деле, Глебу было из чего выбирать.

- Да, с удовольствием.

- Сейчас ребят отпущу. Потом чайку попьём узким кругом.

С Сашей они сталкивались по жизни несколько раз, обычно на каких-то тоже сборных солянках. Правда, последний раз очень давно – до того... Кажется, в Колонном зале на «Съезде Русского народа». Да, тогда о монархическом движении, как о новой политической реалии, вообще никто всерьёз не думал. А оно, смотри-ка, набрает силу. Растёт по составу, чистится идеологически, вот и тактически встаёт на собственные оригинальные рельсы. Теперь будет жить, с таким-то лидером. Назло коммунистам, с их непониманием тупика ассимиляции. «Что хорошо для немца – русскому смерть». Или наоборот? Это не важно, ибо ассимиляция – это смерть и немцу, и русскому.

У осевшего, огрузшего углями костра их осталось трое: Глеб, Саша и ещё тот молодой толстяк, который встретился им с Анюшкиным в самый первый день. «Юра. Ну, да, Юра». Они вольготно развалились, уже не напрягаясь друг перед другом на фоне подрастающего поколения патриотов... Когда «это» случилось, Саша находился в Аргентине. Как депутат Верховного и городского советов, по скорейшем возвращении он, насколько только мог, помогал «участникам государственного переворота» уйти от преследований КГБ и МВД. И прикрывал местных депутатов, засветившихся поддержкой расстрелянного Парламента от травли, обделавшейся, было, но воспрянувшей жаждой мести за свой страх «демократической интеллигенции»... И всё равно, даже через умение сдерживать себя, сквозь ровное «стекло» жёстких глаз, в сторону Глеба тонко-тонко сочилось чувство вины. Вины личного неучастия.

- ...Я теперь только одним дышу и живу: пониманием истинного величия времени. Мы же были тогда опьянены спринтовской демагогией: казалось, вот-вот, и всё! Всё! Комунягам конец! Со всеми их марксо-энгельсами, клара-цетками, ленино-троцкими, шариковыми и швондерами. С Соловками и мавзолеями... Ещё не было понимания, как они изворотливы, насколько беспринципны. Я даже на какое-то время с Тюлькиным сошёлся... Но они сами себя подрубили тем, что утеряли молодёжь. Она в большевики пошла, к Лимонову, на самый край. А это хорошо, это уже полпути к нам, к кастовой русской государственности. Понимаешь, я по ночам не сплю последнее время. На кровати голову кружит. Только на земле лежать могу. А когда на кровати, и, особенно, если на каком-нибудь этаже, то аж до тошноты. И всё думаю: хватит мне жизни или нет? Так хочется увидеть Белого Императора. Я бы за этот миг всё смог бы перетерпеть, всё вынести... Особенно сейчас время тяжело тянется. После былой эйфории. Только посмотри, как вокруг масонство наглеет! Совсем перестали прятаться – сам президент Командор Мальтийцев. Пешка, пьяный урод, но, туда же! Уже ни одного крупного назначения – ни премьера, ни вице-, ни министра иностранных дел, без поездки на «руковозложение» не происходит! Только и смотришь кого где? В какую ложу? В Лондоне или Париже? А их флаг Российской Федерации? Трёх цветов ложи Великого Востока...

- Было тайным, стало явным. Ты начал о коммунистах, и – что? Они разве не оттуда? Может, лишь в самый короткий околовоенный период...

- Так это и раздражает: как же они могут с демократами воевать, если те на их грядке выросли? Что там у масончиков? «Будь готов! – Всегда готов»! Получается, что современная КПРФ только «засохшая ветвь»?

- Получается. Но пока только-только присохшая. Но тебя-то что так волнует?

- Не волнует. Злит. Меня злит!

- Что злит? Ну, была революция, гражданская война. Тогда коммунисты демократам по зубам надавали. И перестройка наша тоже война, но теперь демократы коммунистам хвост вертят. Закон маятника.

- Именно! Они раскачиваются, а погибает Россия. И почему?

- Говори! – Глеб отпрянул от выстрелившего в его сторону уголька.

- Потому что мы, русские, учимся плохо. Плохо учимся себя самих любить. А где нет любви, там ничего нет. Я вот в Зарубежную церковь столько вложил! Помогал им приходы открывать, помогал печататься. Сколько фактов про продажность наших архиереев достал из закрытых архивов. И что? Они столько нам оттуда об истине говорили, а на проверку сами-то почти все демократами оказались. Кроме тех, кому за семьдесят, ни одного последовательного монархиста!

- А кто тебя уверял, что истина может быть вне России?

Толстенький Юрка молча прятался за шторкой возносимого дымного света. Различался только красно-блестящий лоб. Глебу не стоило бы духарить Сашу при даже бессловесном подчинённом. Но он переоценивал свой статус гостя:

- Саша, кто тебя в этом уверял?! Мы все играли, да и продолжаем играть, даже не понимая – с кем и во что. Видимо, каждому нужно где-нибудь посидеть хоть с годик, в какой-то пещере или шалаше, совершенно одному. Перебрать себя по частям, чтобы забыть, забыть навсегда эту откинуть наглую, хамскую уверенность, что вот ты-то и именно сейчас и можешь спасти Россию. Муравей! Пылинка! Да если тебя не подхватит ветром, не вознесёт – кто ты? Кто? Что ты сейчас себя с коммунистами сравниваешь? Знаешь сколько их? Миллионы. Мил-лио-ны! А таких, как ты? Ну, если честно?! Так, может, в этом самом «гомо советикус» тоже что-то такое есть? Может, не всё только календарём определяется? Они, мол, вчера, а мы завтра. Вдруг, и у них не только красная чечевичная похлёбка... Я это не от упадничества, я честно пытаюсь взглянуть на происходящее с нами, со мной, с тобой, как бы со стороны. Что пользы от упрощения?

- Ты, Максуд, что?! Ты меня хочешь уговорить в вере засомневаться? Ну, и пусть «зарубежка» вымерла. У меня ещё истинно-православные христиане остаются. Я катакомбы вскрою, и их по своим приходам рассажу.

- Да почему же ты правду где-то на стороне всякий раз ищешь? Почему веришь, что ИПХ за восемьдесят лет подполья тоже в кислую труху не выродились?

- Почему?! Да потому, что ... Давай потише?

- Давай.

- Ты про два рода русских царей когда-нибудь слыхал?

- Ну... это как «рюрики» «русов» сменили?

- Да, две вещие для нас птицы: Руса-Русалка-лебядь и Рюрик-Рурагат-сокол.

- Две династии?

- И обе нордические, точнее восточно-кельтские. Когда пресёкся род Русов, то для славян не было другой княжеской династии, кроме Рюриков. А знаешь, что дочь последнего православного саксонского короля Гарольда Гита, стала женой Владимира Мономаха? Это их сын Гюрге-Юрий основал Москву. Потом немцы Романовы триста лет правили. Ладно! Теперь, похоже, всё идёт к тому, чтобы восстановить первую династию. Руссов.

- Где её найдёшь?

- Я ищу, ищу. И «те» тоже ищут. Слышал: здесь на Алтае есть проход в Шамбалу? Или в Беловодье.

- Кажется, об этом тут все только и говорят.

- А иначе, зачем мы здесь?

- Зачем?

- Может, ты уже больше меня знаешь?

- Я только спросил: зачем вы здесь?

- Филин пригласил. Чтобы мы могли параллельно с этими НЛОшниками, язычниками и рерихнутыми поработать. Ты слышал про три экспедиции эсэсовцев на Тибет в Лхасу?

- Да, у Воробьевского читал: первые европейцы прошедшие в священный город.

- Вторые. А первую туда водил Рерих. Это была экспедиция НКВД. И, знаешь, что особо интересно? В ней участвовал Яков Блюмкин!

- Убийца Есенина?

- Он самый. Но он не только чекист, но и руководитель «персидским» походом корпуса Красной армии. И есть ещё одно совпадение: ну-ка, как зовут сатану у алтайцев?

- Эрлик... Стоп! Да! Именно Эрлих заманил Есенина тогда... Надо же, Эрлик-Эрлих... Бог смерти.

- Ну?

- Это я тебя спрашиваю: ну?

- Загну.

Слабеющие синие и белые всполохи нервно гонялись друг за другом по мерцающим рубиново-сизым головням. Молчаливый Юра расковырял угли полуобгорелой веткой и придавил середину кострища сосновой плахой. Все разом отстранились от взметнувшегося в небо длинного роя искр: Черный, пробитый звёздами лес нависал со всех сторон щекочущей детской тайной. Ровно шумела речка. В траве попискивали полёвки. Эх, как раз в детстве-то у Глеба такого ночного костра и не случилось! Была только мечта. Мечта об этих небольно колющих игольчатых лапах, о вяжущем запахе бадана, о так вкусно шипящих смолой и пощелкивающих на разрыв угольках... И мягкой, бархатной тишине по всей земле... В темноте кто-то зацепил сухую ветку, она звонко отломилась. Юра тут же вскинулся:

- Что там?

- Всё тихо. – Это был часовой.

Саша достал из брюк примятую пачку «Невы», поискал в ней, протянул одну сигарету Юре, вторую толкнул в рот себе. Щурясь, они прикурили от тонко дымящей палочки.

- Рерих страшно гордился своей фамилией, ведь князь Рюрик – вообще-то конунг Рерик. Рюрик-Рерик-Рерих. Отсюда была надежда, что в Шамбале ему дадут силу на трон. И не на русский, а на мировой. То есть, для него большевики тоже были только теми, кто освобождает место – в Европе-то масоны уже не раз сажали на троны «своих» монархов... И, кто ещё знает, чем бы всё кончилось? Но Господь не впустил гниду в Россию. Сдох на пороге. И только пепел по ветру... Чтоб нашу Землю не поганил.

- Так, а Есенин тут при чём?

- А ты о теории крови что знаешь?

- Ну...

- В мире между собой равных нет никого. Как? А просто: если бы мать Сталина, бабка Гитлера, или же мать Жанны Д,Арк – полы в господских домах не помыли в своё время...

- То и Ломоносова бы не было!

- Точно! В каждом пассионарии обязательно кровь царская. Если бы в Пушкине не текла кровь абиссинских царей, то мы бы до сих пор ямбом бы не пользовались.

- Стоп. Чуть помедленней.

- Хочешь, давай передохнём?

- Нет уж, закончим. Но, только прошу грузить очень, очень медленно.

- Тогда грузись: Пушкин – это не просто пророк, который в «Руслане» и «Подражании Корану» многое нам предсказал, он выдал новый ритм, потрясший Россию. До того же пииты как византийцы писали, вот и было разделение языков на бытовой и поэтический, певчий. А Пушкин стал писать не для пения, а для чтения. На ритме же вообще всё стоит, на мелодике. Мелос, вот, что вяжет народ в единую систему. Сердца людей – в ритме-мелодии. И, в то же время, сердца людей в царской власти. А сердце царя в руке Бога. То есть, сила-то воздействия везде одна и та же. А, если так, то в любом народном поэте можно предположить царскую кровь, властвующую и единящую. И уже понятно, почему «ими» наравне с царями убиваются и наши поэты.

- Есенины – крестьяне.

- Как и Ломоносовы. И Жанны.

- Что-то шатко...

- Смотри: вот Солженицын. Он самый, казалось, «раскрученный» литератор. А кто его читает? Ну, всё у него есть, всё, что нужно для заинтересованности публики: и боль, и судьбы – родные нам судьбы! Всё! А ритма-то нет, мелодики нет – а потому что не русский! И хоть зарекламируйся, ну не будут его на ночь читать. Изучать будут, как энциклопедию, как свидетельство, а читать – «чтить», взахлёб перечитывать, нет. Чужой ритм... Как пример противоположности – великий князь Константин...

- Кто бы спорил.

- Кто бы посмел... Но ты ещё знай: я в тайне от своих Астафьева люблю. Он так зримо всё пишет. Именно зримо. Понимаешь, да? Когда, там, Белова или Распутина читаю, то просто понимаю о чём они. Всё понимаю, но ничего при этом не вижу: картинок не возникает. А Астафьев... Он, при всех своих старческих закидонах, через это вот своё слышание и виденье сути фонетики, всё равно самый русский. Только учти, если мои «соратники» узнают...

- Я теперь долго молчать буду. Но и у меня вопрос: ведь на царство помазуют? Это же чисто церковный акт – воцарение. Это князь – первый среди воинов, его власть от людей, а царь – помазанник, он от Бога. И без Божьей воли, нашим только хотением кто бы не явился, он лишь самозванцем будет. Без именно патриаршего-то помазания.

Саша откинулся в темноту. Немигающе уставился в Глеба:

- Наши попы все красные. Они за Зюганова голосуют. Хуже этих НЛОшников. Они, как раз лобызнули гэбэшные погоны, так и не могут без них ничего теперь сами решать. Прикажут – помажут и Тулеева!

- Ты не перебираешь? Слишком у тебя много врагов.

- Ха! Так поучи меня, просвети! То, что сейчас вокруг происходит, требует отставить спешность, надо осмотреться, чтобы больше не терять лучших. Русская кровь слишком дорога, чтобы не научиться её беречь. А если вспомнить, что мировая исламская умма уже имеет военный и финансовый ресурс, позволяющий ей в самой ближней перспективе создать реальную цивилизационную альтернативу? Один их пантюркизм чего стоит. И что тогда мы? Необходимо сжаться в кулак. Не нужно больше бросаться под пулемёты. Всё равно всё всегда решают единицы. Личности. Но, при этом, только организованные вместе по принципу спецназа. Смотри сам: за всю мировую историю только иезуитам одним удалось удачно противостоять масонам. Только напрочь закрытому монашеско-рыцарскому ордену целых четыреста лет удавалось сдерживать атаку сатанизма! По всему миру! Пока не разложились от собственной силы. И роскоши. Но как масоны их боялись! И поэтому теперь мы, если на самом деле хотим что-то реально сделать со своей страной, должны принять на себя их крест, подхватить их дело... Понимаешь, мы должны создать партию нового типа – не политическую, а политико-мистическую. Наше время требует совсем особого подхода к организации национальной власти: мы должны создать Орден. Христианский. Тайный. Орден Русских Крестоносцев.

Глеб даже не хотел уточнять: почему христианский, а не православный? Зачем? У кого? Православный – значит, подчинённый патриарху, синоду, собору. Какому-нибудь «батюшке». А тут человек сам себе открывает приходы. Сам их закрывает, передаёт, кому захочет. В его логике уже полшага до унии, дальше смотри: до папы римского. Как «главного борца с коммунистами»... А ведь хорошо начинал...

- Мы должны полностью скопировать иезуитский устав и уклад. Ибо они уже проверенны временем... Орден Русских Крестоносцев... С основой на самом жёстком и самом утончённом ритуале. Ритуал – это основа всему! Он именно та огранка камней, из-за которой не рушатся пирамиды... И, в то же время, он защита от внутреннего гниения: у нас ступени от рядового до генерала будут не просто ростом карьеры – каждый подъём, каждое звание только за конкретное дело, как на войне. Что, собственно, так и есть. Рыцарское звание – как сан. Нужно, что бы звание рыцаря выкупалось кровью. Только кровью, своей или вражеской. Кровь будет основой любого ритуального круга. У нас посвящение ничем не будет отличаться от церковного, но, всё именно через кровь, через её реальное обобщение в реальной чаше братания, а не в водяной купели. Крест и меч – вот наше оружие. А крест, он уже и есть меч, острие которого направленно вниз – в сатану. И выхода назад никому не будет, будет всё как в древнем монастыре! За отступничество если не смерть, то уж пожизненное заточение. В подвалах, в цепях. Всё без оглядки. Все друг за друга заложники. Это единственная форма защиты от внедрения чужих...

- Ты мне достаточно среднюю секту или воровскую банду описываешь. У блататы ведь тоже всё на страхе и крови завязано. А ритуалов-то у них сколько! Это как-то уже совсем не по-христиански, на страхе-то. Это уже простая круговая порука, подельничество...

- Что?! Что ... ты сказал?.. Да если б ты.. не был там!

Положим, Глеба даже очень выкаченные глаза давно не пугали. И спрятанные за спину руки. Его только обижало: остались вроде одни, вроде для честной беседы, без свидетелей и нервов. Вроде как – выговаривай каждый что думает, без … А получается, как на собрании. Зачем им эта ампиловщина?

- Прости. – Саша сел так же резко, как и вскочил. Вновь простучал по карманам, но сигарет больше не было. Зло толкнул совсем почерневшую, чуть дымящую плаху. Затянулась долго-долгая пауза. Ох, ты, а позади еловых зубцов уже слабо-слабо обозначился скорый рассвет. Недалёкая река напоминала о себе робким туманчиком. И вдруг запела малиновка. О чём она? Гнездовой-то период давно кончился. Глеб встал, с хрустом потянулся в рост. От такой напряжённой ночи всё тело одеревенело, и слегка подташнивало от крепкого чая. Доболтались. И зачем, главное? Кто кого должен был в чём-то переубедить? Кому должен? Все эти страсти, братцы, от неуверенности. В себе. И в победе патриотизма. Но, это если уж совсем честно...

- О чём ты? Всё нормально.

Можно было б и закрыть тему. Но Саша не удержался. Наверное, в присутствии Юры лидер не должен был давать повода для сомнения в своей абсолютной правоте:

- Прости. Зря я на тебя так надавил. Ты всё равно этого не поймёшь, твоя... э… кровь запротестует. Ты же не русский.

Что ж тут можно было ответить? Глеб только потёр глаза:

- И что мне теперь делать?

Саша сам понял свой перебор, но и остановиться уже было невозможно:

- Терпеть. Думать. Думать, и... придти к нам.

На подъём они шли бойко. Они – это Глеб и Павел, тот самый крепыш-задира. Когда Глеб подчёркнуто вежливо попрощался с хозяевами, поблагодарил за угощение и науку, он сразу же направился в сторону кордона. Даже если «шишки» ещё не отъехали, то оттуда к Семёнову дорога теперь тоже знакома.

Ёлки-палки! Совсем про баню забыл! А Филин-то, поди, ждал. Забыл, забыл... Или не забыл? Ну? Ну... Ладно, коли уж прижало настроение хотя бы с собою быть честным, то он может признаться, что не захотел.

Стоило на пару сотен метров отойти от «пионерски» затушенного костра, как Глеба догнал Павел. Повздыхал и предложил проводить. Ну, так, на всякий случай. Почти полчаса молчал, но потом начал о больном:

- Там ведь какая накладка вышла? Это же мой младший братан со своей Олькой на реке у пальцев тогда были. Он всё и напутал, решив, что вы заодно с теми бандюгами. Он напутал, а я закипел. Побегал тогда по лесу, побегал, а никого нет. Ну, ещё вспомнилось, как вы тогда подозрительно реку перебредали. А тут, вдобавок, крест и меч, что у нас на берегу стояли – их кто-то не просто сломал, а... это, надругался. Вот я уже ничего и не мог с собой поделать. Потом, конечно, стыдно стало. Получилось, что все на одного.

Глеб засмеялся. Надо же: «все на одного»! Такое стало уже забываться. В том смысле, что кому-то за это стыдно.

- Ладно. Забыли. Только об одном прошу: ты больше «тех» не ищи. Они убить могут. Без шуток. Это ведь не придурки, не отморозки. Это зомби. Запомни: тебя мама не за тем рожала, чтобы кто-то упражнялся в метании ножиков. В тебя. А сам ты убивать не готов.

- Пока не готов.

- Вот когда вырастешь, когда женишься, родишь и подержишь на руках ма-аленькую такую капельку. Роди, узнай цену жизни, вот тогда и хорохорься. «Пока»!

- Но вы-то, когда были в «Белом доме», вы – убивали?

- Кого?

- Ну, этих гадов.

- Не успел.

- Жаль!

Глеб остановился. Посмотрел по сторонам. Они стояли на округло оголённой вершине, косо подсвечеваемой народившимся несколько минут назад дальним красным солнышком. За спиной ранний ветерок уже отдувал недовольный туман к реке, а впереди на километры ещё влажно спал пологий склон. Туда Глебу и предстоял долгий, долгий спуск. Он похлопал Павла по плечу.

- Шагай назад, балда! Спасибо за проводы.

Алтай – центр Евразии. Пуповина Земли. Вот идёт, идёт, идёт крохотный человечек по каменистому серебристо-серому полю с густо-васильковыми тенями от чуть приподнявшегося заспинного солнца. Вдыхает пряную сырость. Брусничку подбирает. Идёт, идёт и думает: кто он? Кто? До сегодняшнего дня и не сомневался – русский. Правда, ещё и татарин. Жили ли эти прилагательное и существительное мирно? Когда как... Но, при всём этом, сие было его личной, очень интимной темой. Её никак нельзя было поведать никому «не такому»: смешно – ни отцу, ни матери. Ни дочери, ни, тем паче, жене. Очень смешно. А в двадцать один год ему вдруг сильно захотелось обрести в себе цельность. Он начал ходить заниматься татарским языком, даже попытался дружить только по этническому признаку... Отличник и гордость курса мог составить украшение любой компании, даже если он не обрезан. Тем более, что и старший брат, несколько скептически относившийся к его корневым исканиям с космических высот своего дзен-буддизма, тогда тоже блистал на турнирах. Но все испытуемые им, молодые и не очень, московские тюрки-националисты не могли дать искомой радости познания своей личной судьбы в русле судьбы народа. Этакого древнего, густо спящего в крови чувства степной и ковыльно-пожарной личной воли и неуступчивой мужественности бесприютного патриаршества. Тогда он вышел на суфиев. Йогическая практика и цветастые фразы устазов. И, как от бесконечных разговоров о воинах Ислама, так и от беспрестанных воздыханиях об Истине, он не находил тот, может быть, и выдуманный им самим образ утончённой культуры и мудрости Великого Востока. Ну, где же был тот античный дух, так алмазно сверкавший на россыпях халифатов и ханств? Все эти братства-вирды оказалось слишком простым, слишком примитивным, однозначным руссконенавистничеством. Одна «Шаболовка» чего стоила. Всё, что полюбилось из книг, не нашло продолжения в людях. Может быть, ему просто не повезло со встречей с истинным шейхом? Но что здесь «везение»? Для, всё равно, неспособного к однозначности полукровки?.. Да и как, куда в него могла вжиться зависть к русским? У сына к собственной матери? К её жертвенной и терпеливо-нежной, на протяжении всей жизни, любви к отцу? Отцу, который-то как раз и порвал с корнями, по-татарски упёрто считая себя только «советским»... Отец и мать. Неужели ему так и остаться полукровкой? И что же тогда произошло в крещении?