...Но и без опыта СССР капитализм все одно себя исчерпает. Исчерпал бы. Когда прочитал еще перед войной «Закат Европы» Оствальда Шпенглера, написанную с чисто немецкой обстоятельностью, с выкладками, с подробными таблицами*, взял в руки карандаш и прикинул: да, капитализм в мире вряд ли перевалит за двадцать первый век, в крайнем случае за середину двадцать второго. Но — твердо, теперь уже архитвердо уверен, что кончина частнособственнической формации и переход к окончательному социально ориентированному строю произойдет во всем мире, по Марксу.— Не по Ленину, Троцкому во второй его ипостаси... и не по вашему покорному слуге. Увы и к сожалению. Но не потому я сожалею, что не по-моему получится, манией величия не страдаю, а потому только, что даже вину какую-то, что ли, испытываю: слишком много стране предстоит испытаний. Стране, которая не без моего участия и усилий втянулась в великий опыт истории. Грущу о будущем.

Нет, СССР не останется в эти 150—200 лет островом социализма, дожидаясь конца капитализма-империализма. Не позволят силы мирового зла, сомнут. Здесь во мне не идеалист, но многоопытный практик говорит. Да и мировую историю хорошо знаю, поэтому и примеривал ее на нашу страну. Почему это Ильич решил и меня убедил: мы несколько поправим старину Маркса и построим навечно социализм в отдельно взятой стране. А к нам постепенно примкнут и все остальные. Так сказать, от Северного до Южного полюса...

Убежденность — качество полезное для политика и революционера, но история не меняет законов своего движения, тем более при переходе от одной формации к другой. Это диалектика Гегеля Георга Вильгельма Фридриха, а диалектика не досужее изобретение умного немца, но выверенное учение, которое даже злейшие и умнейшие враги диалектического материализма даже не пытаются опровергнуть.

А раз история не меняет своих законов, то почему переход к новому социальному строю должен по своей запутанности отличаться от предыдущих смен формаций? Далеко ходить не будем, все одно и то же, возьмем переход от феодализма к капитализму. Да, Англия и Голландия тогда являлись провозвестниками. Но Голландия не в счет; во-первых, только-только от Испании отложилась, во-вторых, мелкая слишком страна. И даже Англия, будущая «мастерская мира», тоже не в счет: отъединена морем от Европы и как-то там умело смогли сочетать, кстати до наших дней, черты феодализма и товарного капитализма.

Все кардинально решалось именно в материковой Европе. И провозвестником здесь была Франция. Это только в школьных учебниках истоки капитализма относят к Голландии и Англии. В отношении форм собственности на средства производства, вывоза капитала позднее и прочей экономики-финансов такое первенство допустимо. Но ведь переход к новой общественно-экономической формации всегда ставит ударение (хм-м, хотел сказать по-ленински «акцент», но вспомнил о борьбе с космополитизмом) именно на первом слове. Так вот, роль общественного, то есть социального, идеологического и политического в своей совокупности, движителя новой, капиталистической формации сыграла как раз Франция. Даже из того видно, что второе название формации происходит от французского «буржуа» — ведь не от однокоренного немецкого «бюргера», не от каких-либо английских и голландских самоназваний частнособственников, верно?

Вот Франция... Начали с разрушения Бастилии, казни короля и лозунгов о свободе-равенстве-братстве, а завершили созданием нынешнего классического государства буржуа и рантье. А в первые полвека от своей, действительно Великой, революции не мытьем, так катаньем, более всего через революционные и наполеоновские войны, нескончаемыми парижскими баррикадными боями обуржуазили-таки всю континентальную Европу. В конце концов царскими займами и Российскую империю туда же втянули. Попутно через Парижскую коммуну провозгласили и скорую кончину капитализма.

Вот Франция — истинный создатель мирового капитализма. Вот вам и соотношение базиса и надстройки. У Ильича, да и у Маркса, все это слишком просто представлено было. И у меня в «Кратком курсе»; не упрощал я, работая над катехизисом социализма, ибо сам был того же убеждения. Но простота хуже воровства. Нет, не так все просто. Но это вновь из области потаенных размышлений. Еще рано, еще не время этот вопрос обнародовать — хотя бы в среде академиков-обществоведов. Не дай, бог, с тем же Презентом, что около Трофима Лысенки вьюном вьется, на эту тему разговоры разговаривать.

Опять же, возвращаясь к исходному: а разве движитель буржуазного строя Франция так прямо взяла и от феодализма шагнула в капитализм, попутно отправив на гильотину миллион ихних контриков? — Как бы не так: от революционного Конвента к Первой империи Наполеона, потом к реставрированной монархии Луи-Филиппа — с коротким перерывом на «сто дней», затем ко Второй империи Наполеона Третьего... Парижская коммуна, президентская буржуазная республика. Все через революции, через баррикады, казни. И маятник грядущего капитализма туда-сюда полвека качался. Заодно всю Европу раскачивал. Так раскачал, что после череды волнений 1848-го года Западная Европа дружно шагнула в капитализм. Окончательно — до его естественного окончания, что еще предстоит.

Не сомневаюсь, что и Ильич не раз и не два задумывался: неужели и нашей стране, подобно Франции, предстоит пройти такой же путь, что уготован и движителю капитализма, и передовому отряду социализма? Но если и думал (думал, конечно, думал!), то заставлял себя, вцепившись левой рукой в правую, ни словом, ни намеком этого не выдать. Даже еще в эмиграции, до революции, в нестесненных государственностью и ответственностью ситуациях Ленин напрочь отвергал доводы Плеханова, Мартова и других своих постоянных оппонентов о перенесении реалий становления капитализма в Европе на грядущий переход от него к социализму, где «роль» Франции будет исполнять уже их Россия.

Больно, больно и мне думать о возможных терниях. Грущу о будущем, скорее всего — неизбежном. Марксова правота. И есть ли лучик надежды на смягчение этих терний?

Тебе я сердце с трепетом открою

И руку протяну,— мне не до сна,

Когда в ночи в душевном непокое

Тебя я вижу, светлая луна.

Но главное — нельзя явно предупредить свой народ, вообще никому и никогда никакого намека. Это все равно как если бы он во время войны отменил приказ № 227. Страшная тайна, аллюр два креста.

Сложно сейчас фантазировать на тему: каким образом свершится в двадцать первом — двадцать втором веках этот всеобщий переход к единому мировому социальному государству. Но вот как произойдет (не дай, бог!) контрреволюция в СССР, как страна на достаточно длительное время уподобится Франции Луи-Фи­лип­па после Ватерлоо — здесь ломать голову нечего.

Да и противники наши не скрывают методов разрушения СССР: не раз и не два перечитывал декларативную доктрину Алена Даллеса и директиву Совета национальной безопасности США. Хм-м, Лаврентий очень гордился: эти тексты сорок пятого и сорок восьмого года легли ему на стол еще до того, как с ними ознакомилось руководство США и сам президент. Умеем если захотим, а хотим мы многого,— но все исключительно на благо страны.

Самое ужасное, или паскудное скорее, состоит в том, что без железной руки, врагов, в том числе потенциальных, карающей, но преданных людей привечающей, к власти в стране подберется всякий сброд, который и упустит эту власть, прямо в руки врагу ее отдаст за понюшку махорки. Да им поможет это сделать и взращенная врагом легальная агентура; она, как плесневый гриб, мигом наплодится.

Но главную роль, увы, сыграет сам наш народ. Даже не сам народ, а опосредованно через него вмиг возрожденный, доселе глубоко нами упрятанный, но нарочно возрожденный пре­дателями при власти биологический атавизм — инстинкт частнособственничества. Против биологического инстинкта сложно устоять, если ему злонамеренно дают полную свободу. И он захлестнет всю страну с такой ужасающей быстротой и размахом, так заполнит души и головы до этого бескорыстных бывших советских людей, что даже насквозь торгашеский, частнособственнический Запад... да и Восток с ужасом и отвращением будет взирать на трагедию духа и воли 1/6 части земной суши.

...Это как у запойного пьяницы: год трезвым, чистый телом и мыслями, воодушевленным и верящим искренне в свою светлую жизнь ходит, едва не приплясывает и напевает, но вот дорвался до злодейки с зеленой наклейкой и пошло-поехало. Уже через пару-тройку дней видим мы отдаленное подобие человека, почти свинью: внешне и внутренне. И похохатывает соседка Клавка по коммуналке, что мстя по каким-то бабским обидам жене этого бывшего человека, и подсунула ему ту разгонную бутылку.

Да, бабы-бабы! Именно они первыми бросятся в накопительство и не мытьем, так катаньем всех своих семейных собьют с панталыку и сделают добытчиками денег — нового символа существования.

А наемные борзописцы из когорты второй древнейшей профессии круглые сутки, годами, десятилетиями будут вдалбливать и вдалбливать бывшему советскому народу, что СССР был химерой и держался единственно «сталинскими репрессиями и расстрелами, чистками и постоянными угрозами». И так далее.

Пройдет лет двадцать-тридцать контрреволюционной власти, подрастут и займут лидирующее положение поколения, иной жизни уже не знающие. И все. До новой революционной ситуации, до реставрации социализма, но уже в мировом масштабе. Это как реставрация, уже окончательная, буржуазного строя во Франции после Парижской коммуны и франко-прусской войны. Очень явная аналогия.

Итак, народ наш выдержал испытание голодом, непосильным многолетним трудом, самой кровавой в истории войной, но, скорее всего, не выдержит испытания сытостью и относительным покоем. А они наступят уже лет через десять-пятнадцать, учитывая взятый нами разбег.

Но самое-то обидное, даже скулы сводит, что хитроумные враги разрушат нашу страну именно тогда, когда мы фактически уже построим реальный социализм. Ах, как обидно: за страну, за идею, за народ... и за себя тоже. Увы, мимо законов истории не проскочишь. И проклятый Иудушка: как навозная муха отложил ты свои семенные яйца по всем углам и закоулкам. В каждом поколении неизменно возрождается твое потомство! Где ж на них верных Меркадеров набраться! Я не кровожаден, но в смертельных ситуациях другого выбора нет.

Главное, этим новым поколениям, детям контрреволюции, уже невозможно будет объяснить, что построили мы социализм первые и на голом месте. Да еще в такой специфической стране: сто народностей и наций с уровнями цивилизации едва ли не с каменного века до европейской. Еще существеннее, что ведущий, русский народ не похож ни на какой другой в мире: сочетание мужественности и детской доверчивости, жертвенности и опять же какой-то почти детской страсти к отличиям-побрякушкам и так далее. На сто человек не более двух-трех мерзавцев, но зато каких!

И вы скажете, что в такой стране можно было построить практический, не декларированный, не показушный социализм — социализм не для собственного возвеличивания, уподобления Христу, а для сотен миллионов,— оставаясь этаким либеральным доброхотом? Этаким дедушкой Ильичем, адаптированным для букварей школьников первой ступени или всесоюзным старостой с бородкой клинышком, вручающим безостановочно ордена ударникам труда, да?

Сюда же добавить, что за считанные десятилетия пришлось ломать все тысячелетние традиций государственности, а главное — прививать отрицание накопительства и частнособственничества в «пользу» социального равенства и справедливости. В одном повезло: не пришлось учить народ коллективизму, без которого институт социального государства немыслим. Повезло, потому что русский крестьянин и в двадцатый век вошел общинником; даже отец кулачества, вешатель Столыпин, не смог разбить сельскую общину. А это до девяноста процентов русского населения России ко времени революции. И рабочий класс, пролетариат, не говоря уже об армии, не отошел в душе от общинности. Смешно было слушать теоретиков Мартова с Зиновьевым о сугубой пролетаризации русского рабочего. А он-то, рабочий, хорошо если во втором поколении в городе живет, да и то норовит на посевную и жатву в родную деревеньку сбежать! Да и Горький явно поспешил в революционное межсезонье деклассировать часть народа, ставших челкашами. Но он человек твор­ческий, увлекающийся...

Почему-то, оценивая крупных государственных деятелей, почти все пишущие, читающие и обсуждающие ударяются в крайности: либо либерал, либо же диктатор. Меня всенепременно отнесут не просто к диктаторам, но с эпитетами кровавый, коварный... хорошо хоть не трусливый! Я не был и не есть ни тем и ни другим. Не жестоким, но необходимо жестким. Не Наполеоном, не Талейраном, не Калигулой, даже не Ильичем. Троцким тем более. Никем. Только собой — в нужное время и в нужном месте.

Когда луна своим сияньем

В ночь озаряет мир земной,

И тусклый свет за дальней гранью

Мерцает бледной синевой...

Тяжелую ты, Сосепо, ношу на себя взвалил: тусклый свет, что вдалеке мерцает, усилить в тысячу крат и осветить страну и еще много земель и стран еще невиданными, судьбоносными идеями. Или идеалами? Ну кто я после этого? — Конечно, тайный идеалист. И моя жесткость, непримиримость, неуступчивость, беспощадность к смертельным врагам и есть оборотная, немедальная сторона идеализма. Per aspera ad astram* — из семинарской латинской премудрости. Ну и аминь на этом. Кто-то очень умный и мудрый сказал: мне не важно что думают обо мне, главное — что я о себе думаю. Это не мания величия, а трезвая и объективная самооценка деятельного человека, полностью поглощенного раз навсегда выбранной целью. То есть, целеустремленного и в итоге-то приносящего пользу. Не себе,— людям, большому народу большой страны.

...А как исполнится на практике предсказание Маркса о всемирной социализации? Вряд ли об этом знает даже конспирологическое тайное мировое правительство, о котором много ораторствовал в семинарские годы Жора Гурджиев. Явно начитавшись этих колдунов йогов-брахманов, Блаватской и других сумасшедших. Но сумасшествие — палка о двух концах: с одной стороны безумие, с другой иногда и немыслимое прозрение.

Главное и малоутешительное то, что не будет бодрой, почти бескровной всемирной революции где-нибудь в двадцать втором веке, а скорее всего — отмирание мирового капитализма-империализма и вполне управляемый переход к социальной мировой организации. Возможно по необходимости заполнить образовавшуюся после такого отмирания пустоту. А природа пустоты не терпит. Это Лейбниц с полной ответственностью заявлял.

То есть, революция — в этимологии этого слова — будет, но не с баррикадами, а чисто канцелярская. И не будет накануне ее никаких «верхи не могут, а низы не хотят». Скорее всего к дню «икс» власть на Земле сосредоточится в руках ста семей.. или двухсот семей. Власть политическая, а главная — финансовая, экономическая. Они же ставшее легальным тайное мировое правительство. Поскольку же к тому времени все работы на планете будут выполнять механизмы, которые будут конструировать и обслуживать считанные проценты населения, а остальное большинство составят бездельники на госсодержании и обслуживание их халдеи, то будет ста семьями принято решение об упразднении уже условных классов, сведении частной собственности к личной — с определенной градацией: бездельникам меньше, конструкторам машин и их обслуге больше. Словом, как у нас сейчас.

Сто же семей, оставив за собой верховную контролирующую власть над миром, захватив пару сотен тысяч прислуги — от садовников и проституток до дипломированных политиков и деятелей искусств — уединятся от серой многомиллионной массы в каком-нибудь райском месте, желательно на средиземноморском острове. На всякий случай остров — единственный на планете — будет иметь сверхнадежную систему противовоздушной обороны, а по воде, да вокруг кругами будут рассекать лазурное море корабли единственного в мире флота. То есть, получат отступное на себя и на всех своих потомков по нисходящей. Со временем все выродятся и со скуки перебьют друг друга. А на Земле воцарится предвещенный Марксом социализм, потом коммунизм... Ох и скучная жизнь настанет. Я бы застрелился от такого светлого будущего.

Истинно говорил Боэций, стоик и первый схоластик в Древнем Риме, он же и философ-скептик, что жизнь человеческая имеет самооправдание только при стремлении к цели, но теряет его при достижении. Зачем в Древний Рим ходить, когда на книжной полке стоят тома Горького и две книги Николая Островского.

Что-то я совсем расфантазировался. Вроде как Алексей Максимович, а может, и кто другой из пишущей братии говорил: «надо отличать фантазию как жанр литературы от собственно фантазий автора». Первое — писательская техника, второе — чистой воды маниловщина, самый простой по исполнению уход от действительности. Присущ идеалистам. Значит, и я туда же.

...Но все упирается в одно: проклятая частная собственность.

(Продолжение следует)