Одно хоть как-то утешает: не хвастаюсь, но такой разбег стране дал, такую мощную экономическую, политическую, нравственную базу мы с нашим народом создали за тридцать лет, что если после меня высшим руководителем окажется не полный идиот или прямой враг, замаскировавшийся троцкист, то такого наследства хватит для поддержания статуса страны в мире и улучшения жизни народа лет на сорок-пятьдесят. Вот она — спасительная мысль: за эти годы, а это большой в современной истории срок, ну... один, два, даже три неудачных воспреемника окажутся в Кремле, но здравый-то смысл должен же возобладать в верхушке госруководства и партии? Да-а, товарищ Сталин, настоящим ты русским мужиком стал, раз на авось надеешься. Хм-м, а что остается? Да потом и авось — это не «орел-решка» при подбрасывании монетки, а вполне наукой одобряемый подход: саморегуляция сложного механизма, как пояснял по какому-то важному поводу ему, Лаврентию, адмиралу Кузнецову и Василевскому ракетчик Королев. Хорошо им, академикам, все умеют объяснить, растолковать, обосновать. Заодно и самих себя успокоить и настроить на получение Золотой звезды на грудь!

Хм-м, мы тоже не лыком шиты, сами на кителе имеем звезду с серпом и молотом. Единственную ее и носим. Потому что за личный труд дана. А вторую, что за войну, пусть себе Георгадзе в ящике стола держит: не взял и брать не буду, ибо войну не я выиграл, а двести миллионов ее сломали; хорошее слово — сломали, мудрое, как все от народа идущее.

Маркс вот академиком не состоял, не положено было у немцев и тогда сына раввина в академики или действительные тайные советники производить, тем более крестами с бриллиантами награждать...

Вот вспомнил о Марксе — и еще одна проблема, не хуже постоянных досадливых мыслей о преемнике. Да, совсем я русским стал — у русских чем человек старше годами, тем разумнее становится. Это не национализм, просто русские — державный народ, с глубокой историей. И у других державных народов к старости умнеют. Не в том смысле, что память лучше становится, нет, естественным образом, наоборот, слабеет, приходится и слова все чаще с усилием вспоминать. Но умнеют, мудреют в смысле более глубокого понимания, осознания неких фундаментальных истин, которые в более молодом возрасте таковыми им же не казались.

Сколько копий было сломано им с сотоварищи в дореволюционные годы на тайных сходках, в тепло натопленной избе в Курейке и других ссылках, на малочисленных тогда съездах РСДРП, а после революции и перипетий Гражданской на уже тысячных съездах партии, на пленумах и всевозможных бюро-заседаниях в части утверждения Маркса об успешности перехода к социализму только в результате мировой революции. Причем Маркс не обязательно — это в поздних его работах — имел в виду вооруженную революцию, восстание.

Его уже тогда брало сомнение, что социализм может победить в отдельно взятой стране или группе стран, на чем уперто во всех дискуссиях стоял Троцкий. Кажется, и Ильич сомневался, это из его дореволюционных книг и статей в «Искре» четко прослеживается, но успех почти бескровного Октября и недюжинные способности Троцкого убеждать — Геббельс бы позавидовал — склонили Ильича к «отдельно взятой стране». Даже не принял во внимание, что тот же Иудушка до начала двадцатых годов, до позорного поражения РСФСР под Варшавой и еще более позорного Рижского мира, а перед этим неудач в Венгрии, Германии, Эстонии и Персии, являлся не менее убедительным, прямо-таки яростным сторонником Маркса, мировой революции: «На погибель всем буржуям мировой пожар раздуем!»

Вне всякого сомнения, умом ихний бог Троцкого не обделил. В отличие от его соплеменников Зиновьева и Каменева, его марионеток. Скорее всего он в период убежденности в правоте Маркса не просто на авторитет молился, но осознавал правоту основоположника научного социализма — если только, конечно, не выполнял «заказ» масонов, сионистов и вообще неведомых нам доселе тайных сил.

А вот с легкостью необыкновенной в другую крайность перескочил — так это уже точно заказ, за исполнение которого ему была обещана вотчина размером в 1/6 земной суши. С прилегающими к ней морями и половиной Северного Ледовитого океана.

Что он, тогда не имеющий никакой власти нарком национальностей и секретарь партии — тогда действительно едва не технический секретарь,— мог противопоставить риторике Иудушки и уже сложившемуся убеждению Ильича? Да и что он мог сказать? — Дескать, товарищи, Маркс-то прав, социализм может устойчиво победить только при условии его всемирности. А мы, мол, коммунисты-большевики, власть в огромной стране взяли, белую контру и Антанту в деревянные бушлаты поодевали, но вот незадача — не смогли устроить мировую революцию. Поэтому, товарищи, давайте на неопределенное время отложим наш социализм, вернемся к капитализму и будем ждать — согласно руководящим указаниям геноссе Карла Маркса — настоящей мировой революции.

...Даже Ильич бы не возражал против помещения товарища Сталина в Кащенку — до свершения мировой революции.

Но время дебатов и политических баталий закончилось, началось время действий: пятилетки, индустриализация, коллективизация, укрепление военной мощи, война, восстановление, строительство океанского флота, создание ядерного оружия, семимильное развитие науки и образования. И отступили прежние сомнения: мол, Маркс прав в общем, умозрительно, а Ильич оказался первопроходцем и на практике показал, что частное не отменяет общее, что оказалось возможным построить социализм в отдельно взятой стране, к которой сейчас еще целый ряд стран присоединился. А со временем и пойдет, и поедет, и весь мир — уже по Марксу — станет единым царством социальной справедливости.

А вот недавно снова все повернулось вспять в его размышлениях. Откуда в нем это упорное сомнение в очевидном, вера в правоту сугубого теоретика Маркса? Здесь даже не конспирология тайных сил, управляющих ходом мировой истории, начиная с Великой Французской революции, роль свою играет. Нет, это стариковская мудрость к нему пришла, по-русски мыслить начал. И еще два существенных момента. Может, даже и определяющих в этом сложном вопросе. Один из них — влияние среды начала жизни: детство, отрочество, юность. Хм-м, прямо как у Льва Толстого получается. А второй — это и есть наступившая политическая, житейская и любая какая угодно мудрость.

Родился-то и вырос не в традиционной русской общинности, а на Кавказе, где господствует аульный принцип — историческое наследство от специфики этих мест, где людей тысячи лет разъединяли горы. И в крови, в этих дискуссионных генах — все это в юном Сосепо Джугашвили имелось. Этой кровью и генами он всецело осознавал аульный принцип: каждый род, семья только для себя, каждый человек имеет только свое мнение. И гордится этим — отсюда и вошедшее в обиход: гордый кавказец! Словом, личностный или семейно-родовой индивидуализм.

Когда он еще в семинарии впервые прочитал Марксов «Манифест» и несколько других его работ, то бы потрясен гениальностью отца социализма — особенно в отношении утверждения о мировой революции, как единственном пути в социализм — для всей планеты. И по юношеской непосредственности, юношеским, не натренированным еще в тонкостях анализа, разумом спроецировал утверждение Маркса на окружающий его мир, очерченный горами и долинами Кавказа. Попробуй один аул провозгласить у себя социализм — и что будет? — Соседние села тотчас объединятся, хотя бы на время, и сотрут с лица земли изгоя. А в рамках племени, национальности? — Ту же взбунтовавшуюся Мингрелию или горных сванов тотчас вернут к «правильной» жизни соседи: грузины, абхазы, аджарцы. И ставшую в одночасье коммунистической Табасарань в Дагестане все ее двенадцать языков во главе с аварцами и даргинцами голодом заморят, огородив карантином...

И на том же Кавказе советскую власть удалось установить для всех вместе только внешней, русской силой: в Закавказье создав несколько формальную ЗСФСР* «под сенью дружеских штыков», а на северной стороне от Кавказского хребта разместив 11-ю Красную Армию.

А вот что касается стариковской мудрости, то именно она позволяет ему несколько по-другому, в корень, смотреть на ранее бывшие события и судьбоносные решения молодой советской власти.

...Кащенко Петр Петрович не Кащенко, но НЭП Ильич, все же, вводил, убивая далеко не одного зайца, не только из экономических соображений, но и чтобы сбить невероятный темп перехода от капитализма к социализму. Как у него сейчас на второе «полное собрание сочинений» потаенных мыслей набирается, так и у Ленина их было явно предостаточно. В том числе и о задачах НЭП’а — гениальном ходе Вождя революции, по своей значимости для будущего построения социализма в стране равноценным самой революции, выигранной Гражданской войне и образованию СССР.

Понятно, что Ильич даже полнамека ни ему, ни особо доверенным из старой гвардии не сделал относительно тайных задач новой экономической политики, но сейчас, по прошествии трети века, это явно видится: Ленин намеренно затормозил наш стремительный разбег в сторону социализма, на время вернул стране хотя и жестко контролируемого государством, но главного врага советской власти, власти социального равенства — частную собственность на средства производства и торговлю. Экономика экономикой, но подспудный смысл этого шага никто не понял: даже умный Троцкий. Что уж тут говорить о рядовых партийцах? — Кое-кто из них действительно от отчаяния застрелился, запил, разочаровался во всем и всея.

Зато были выпущены пары, излишне скопившиеся в мчавшемся с двойной скоростью курьерского паровоза, у которого намечена только одна остановка — в коммуне, в коммунизме.

Но откуда такой пессимизм, товарищ Сталин? — А это не пессимизм, это признание гениальной правоты Маркса. Ведь ход истории только в школьных учебниках, составленных по кастрированной пролеткультовцем Покровским отечественной истории, ясен и прямолинеен в своей последовательности. Так по ней получается, что первые стихийные большевики уже выпускали подпольную «Искру» при Владимире Красное Солнышко, а Болотников (кстати, польский холуй), Стенька Разин и Пугачев примеряли кожаные тужурки «комиссаров в пыльных шлемах».

Да и пролеткультовец Покровский имел достойных предшественников в своей ученой специальности. Прежде всего Карамзина, который по негласному заказу обслуживаемых им царей так переписал историю Российского государства, что получалось: семьсот с гаком лет князья и цари из Рюриковичей своими приборами груши отрясали, воду мутили и брели без цели, мечтая о том сладостном времени, когда бразды правления возьмут в свои шлезвиг-голштинские руки цари и императоры Романовы и приведут все дела в идеальный порядок.

Но Карамзин и Покровский — работники по найму, препарировали историю под заказ: первый — императора Александра Павловича, а второй — комиссии Луначарского — Крупской. Но в том-то вся беда, что и относительно независимые Татищев, Соловьев, Костомаров не избежали все той же прямолинейности и последовательности в цепи событий истории. Да и западники, те же Мишле, Томас Карлейль, французские энциклопедисты все туда же смотрели. А история, расширенно понимаемая, петляет во времени почище самого хитроумного зверя или его жертвы, запутывающих по снегу свои следы...

Несомненно, гениальный Маркс это хорошо понимал. И, делая умозаключение-вывод из своей теории перехода к бесклассовому обществу только всеми странами вместе, он, конечно, имел в виду непрямолинейность этого перехода. Будут страны-провозвестницы, как наш СССР... усмехнулся: и примкнувшая к нему на первых порах Монголия, а в сорок третьем году горная Тува — Лаврентий с Курчатовым настояли: там залежи урановой руды под будущую атомную бомбу.

Будет ситуация равенства сил между капитализмом и социализмом, но будет и временное поражение социальной идеи. Увы, возможно, и нашу страну это не минует. Надо холодно ожидать любой удар. Ко всему надо быть готовым. Активно защищать себя, но и не роптать на очень крутые извивы истории.

А что ход истории в направлении всемирного социализма будет ох каким извилистым, запетлеванным, хорошо видно из мировой, преимущественно европейской, истории 20—40-х годов этого бурного века, а именно: выбор историей наиболее жизнестойкой модели социализма.

Ведь вовсе не случайно в первой четверти этого века в потрясенной мировой войной Европе сформировались и государственно оформились три варианта перехода к социализму. Конечно, первым и наиболее впечатляющим стал наш интернациональный социализм с четко поставленной целью: построение коммунизма. Не менее мощным, по темпам построения таким же стремительным, как и у нас, явился германский нацизм, то есть национальный социализм*, социализм для одной нации, объявленной избранной. Хм-м, поэтому — хотя это, конечно, не главное — быть может новая избранная нация так жестко и жестоко повела себя в отношении другой, богоизбранной по Ветхому Завету нации. Наконец, это и третий вариант социализма, не сугубо национальный, но и не интернациональный: итальянский фашизм — с целью создания социально ориентированного государства.

Конечно, разъяснять нашему народу раньше и сейчас различие между итальянским фашизмом и гитлеровским нацизмом — значило бы только запутать его и ослабить действенность нашей пропаганды. Поэтому с легкой руки не очень грамотных газетчиков тридцатых годов (а сейчас они разве грамотные?) и произошло смешение понятий: немецкий нацизм перекрасили в фашизм, который, правильно говоря, по политическим устремлениям расходился с нацизмом. И исторические «маскхалаты» у них слишком разнятся: у Гитлера с его партайгеноссами — возраждение рунического варварства германских племен, объединенных Германом Херуском; у Муссолини — римская тога.

...Да вдобавок в Восточной Европе у сателлитов Третьего рейха просматривались свои социальные течения: в Венгрии, в Австрии до аншлюсса... в Румынии сильно шумел капитан Кодряну... как его? Да ладно, не тот фрукт, чтобы вспоминать. Наши евразийцы из парижских и пражских эмигрантов что-то там горячились. Георг Лукач, раскольник западных компартий — видите ли, ему не нравилась и сейчас не нравится наша якобы большевизация этих партий!

История — она, конечно, проститутка, но в смысле препарирования и переписывания уже прошедшего, но в текущий, зримый момент она есть движитель общественно-экономического и политического бытия. И не хуже самого деятельного ученого профессора и академика сначала все на многих лабораторных опытах проверит, а затем нужное ей выберет. Так и здесь получилось все как по писаному, но, увы — писаному по всей земле Европы людской кровищей... И моменты щекотливые случались: той и другой стороне как-то приходилось разъяснять солдатам, почему во встречном бою сталкиваются бойцы с красными флагами; только у нас с серпом-молотом, у гитлеровцев со свастикой, памятной нашим еще по кредиткам-керенкам. И у нас для политруков соответствующая инструкция была Главпуром составлена, а их «политфюреры» все больше напирали на жидов-комму­нистов, маскирующихся под «священным красным знаменем социализма».

Большой кровью, столкнув руками англо-американских империалистов СССР и Германию с ее сателлитами, история выбрала нас, наш интернациональный социализм как наиболее жизнестойкий, наиболее социально направленный. Но одновременно и предупредила: мировой капитализм еще ох как силен, лицемерен и двурушен. Спиной к нему никак нам поворачиваться нельзя — сразу нож под лопатку всадит!

Но великий эксперимент, лабораторный опыт большой истории продолжается; правда, в условиях нашей круговой обороны. Сколько мы продержимся? — Уже называл себе эту цифру: лет сорок-пятьдесят. Силой нас не возьмут, так хитростью. А они великие мастера на пакостливые хитрости: многовековая школа Макиавелли, Меттерниха, Пальмерстона, Биконсфильда да Чемберлена с союзничком, мать его..., Черчиллем.

Не хочу думать о плохом, но ведь чую, чую, как многоопытный старый барс, что прав Маркс... поторопились. С другой стороны, кто-то ведь должен был обозначить: время капитала, время людоедского частнособственничества близко к закату. История нас выбрала той жертвенной дивизией, что должна первой пойти в атаку на смертельного врага человечества, прорвать передовую линию его обороны, закрепиться — и пасть смертью храбрых, не дождавшись подмоги. Но ведь оборона-то прорвана, вражеские доты и дзоты взорваны, ближний тыл врага хорошо пристрелян, фланги справа и слева обеспечены. И когда в штабах выработают диспозицию, и уже не жертвенная дивизия, а фронт в составе не одной армии перейдет в генеральное наступление, то врагу крышка! А главный удар пройдет как раз через тот самый плацдарм с разрушенной оборонительной линией, где раньше выдвинулась жертвенная дивизия.

Ты знаешь твердо: трудник или воин,

Кто в прах повержен был и угнетен,

Еще Мтацминды будет удостоен,

И пусть надеждой будет окрылен!

И тебе, Сосепо, рано еще мечтать о своей Мтацминде, хотя вроде и заслужил ее; заканчивай свои февральские болячки и в составе той жертвенной дивизии расстреляй по целям весь свой боезапас.

...Нет, точно, расскажи я это своим соратникам, так и до Кащенки дело не дойдет: верный соратник Семен Буденный мигом сбегает до дома, благо недалеко от Кремля квартирует, сорвет со стены свою шашку с георгиевским темляком, вернется и снесет мне голову. И правильно, между прочим, сделает: не сей панику прежде времени, не смущай народ, не нарушай приказ № 227 «Ни шагу назад!».

Главное — опыт нашей страны ни в коем случае даром не пропадет. Без опыта построения и побед СССР вся мировая история бы остановилась и выхолостилась.