О-хо-хо, старость не радость. Все же эти простуды и ангины не только и не столько наследие Курейки, других ссылок и тюрем, лихолетья и неустроенности Гражданской... Нет, Сосепо, как тебя мама звала, вот и возраст начал сказываться. Чему тут удивляться, если к твоим семидесяти трем добавить с десяток лет, что добавила ему война — год за три! — вот он и возраст.

То-то горе! А ведь было:

Был могучим хлебороб,

По полям гуляла сила,

Серп сверкал, валился сноп.

Даже, если учитывая его кавказское происхождение и устоявшийся образ жизни, не столько его самого, а страны, ему и отпустится еще лет десять-пятнадцать жизни, то все одно после исполнения восьмого десятка надо отходить от управления страной. Слишком большое хозяйство, которое все более усложняется — веление времени, прогресс в науке, в промышленности, во всем. И международная политика хитрит, нарочито запутывается империалистами. Еще на себя и страну взвалил соцлагерь на западе и востоке. И неизвестно с кем хлопот больше: «Запад есть запад, восток есть восток, и вместе им не быть»,— как абсолютно правильно сказал Редьярд Киплинг, которого у нас припечатали как певца колониализма. Вот и бывшие колонии, та же нищая Индия, к нам потянулись: кто из корысти, кто по необходимости, очень мало по убежденности. Третий мир — еще она докука.

Да-да, на девятом десятке непременно либо на покой, если только свои же не ухлопают, или же уподобиться английской королеве. И должность-то подберут соответствующую: Почетный председатель СССР. Как Мао Цзедун, но только тот вовсе не почетный, а самый что ни на есть настоящий.

Но где взять преемника, которому без скорби душевной можно передать созданную тобой сверхдержаву с ядерным оружием, огромной промышленностью, танковыми армадами и воссозданным флотом. Вспомнил как-то услышанное от адмирала Кузнецова, поморщился: с флотом-то еще строить и строить. Адмирал с характерной для него прямолинейностью не раз и не два доказывал необходимость резкого увеличения расходов на флот в этой и в грядущей пятилетках. И горькую присказку, бытующую во флотской среде, рубанул: дескать, четыре флота у нас, СФ, ТФ, ЧФ и БФ, но это не просто Северный, Тихоокеанский, Черноморский и Балтийский флота, а Современный флот, Тоже флот, Чи флот, чи не флот и, увы, Бывший флот!

Но как дорого стоят эти красивые линкоры, крейсера и эсминцы? Уже что говорить о подводном флоте, проектируемых в Ленинграде атомных подлодках... Деньги-деньги, ваша проклятая власть и при социализме долго еще будет довлеть.

Флот-то можно, хотя и с напрягом всей страны, сделать океанским, сравнять с натовским, а вот где взять преемника? А ведь искать его, готовить следует уже сейчас, не дожидаясь пока аукнется. Да-да, вот именно: как аукнется, так и откликнется. Как же трудно быть первопроходцем, создавать новую, ранее незнаемую в мире и в истории государственную систему! Во всем заботы и неординарные решения, не знакомые ни царям, ни западным президентам и премьер-министрам.

У царей династия, длящаяся сотни лет, а в восточных странах и того больше; как ему рассказывал ханойский посол: последняя вьетнамская династия императоров Ма Динь правила восемьсот лет. А в династии будущего престолонаследника готовят по выверенной теми же веками программе с самого младенчества. Главное — кровь одна, воспитание одно, характеры и ум одни и те же у уходящего с престола и вновь его занимающего. Неразрывная цепь. Но уж если разорвется, то это дорого стране обходится, как у нас при смене Рюриков Романовыми: Семибоярщина, безумный Борис Годунов, Смутное время... Но это исключение, которое подтверждает правило.

Достаточно отлажена на современном Западе президентская система смены власти и премьер-министерская в номинальных монархиях. Здесь наследника власти готовит даже не партия, это для оболваненных масс народа, а правящая верхушка страны. Но все равно работает отлаженная система подбора преемника.

У нас же есть многомиллионная, действительно всенародная партия, без лицемерного «демократического» антуража, есть и — куда от этого деться? — правящая верхушка, но нет главного: системы подбора преемников. Нет, преемника, конечно. Ибо коллегиальная власть, управление страной не в традициях нашего народа, исторически привыкшего к «царю-батюш­ке». Даже если тот именуется генсеком, предсовмина или председателем Верховного совета. Традиция — тонкая вещь. Субстанция, как любил говорить Ильич. Ее декретом не отменишь, не переиначишь. Только навредишь. Традицию можно изменять постепенно, не дуроломством.

Вот поэтому у нас в тридцатых годах сравнительно быстро получилось с коллективизацией... хотя и здесь много дров наломали ретивые, но глуповатые исполнители. А-а-а, все одно на меня свалят. А получилось потому, что крестьянство вернулось к своей исконной, тысячелетней общине, от которой их не смог отлучить ни Столыпин-вешатель со своими хуторами и отрубами, ни ленинский декрет о земле — земля, значит, крестьянам.

А вывод из такого сравнения прост: надо так же умело использовать в новых условиях и традицию единоначальника, ответственного хозяина страны. Но... а вот здесь круг досадливо замыкается: нет опыта «престолонаследия» в советской стране; как и кому передавать нелегкую шапку Мономаха? И как застарелая ревматическая боль-докука: где взять преемника?

Он, на палку опираясь,

Выйдет, внуками любим,

И, весельем загораясь,

Улыбнется молодым.

Может, следуя библейскому наказу, а библия вобрала в себя весь предыдущий опыт человечества, отбирать такого, семижды семьдесят раз предков «на вшивость» проверив? Усмехнулся, вот она — практическая генетика: проверить в цепи предшествующих поколений: нет ли вырожденцев, кровосмесителей, шизофреников, маньяков, извращенцев? Все ведь это, вся эта зараза, раз попав в родовую последовательность, неизбежно передается по наследству, порой всплывая и через десять-двадцать поколений. Вспомнились читанные еще в молодости книги Ломброзо и Макса Нордау. И эти шумные, с громогласными оргвыводами скандальные сессии ВАСХНИЛ, совсем недавние. Он внимательно читал книги-стенограммы этих сессий, на которых Трофим Лысенко яростно сражался с вейсманистами-морганистами. А чего сражался? — И так всем известно, что за народным академиком весомая прибавка урожая, грамотная селекционная работа — и все в масштабах страны. А за этими... морганистами только пустопорожние словоизлияния. Но и самого Трофима Денисовича его лжедрузья навроде академического членкора, обществоведа Презента изрядно подставили: гороховые законы, генетика — проститутка империализма! Нет, генетика вовсе не проститутка, и Мендель не шарлатан. Но не надо все так сугубо теоретизировать, впадая в средневековую схоластику. Правильность той или иной генетической теории рано или поздно будет доказана. Наука не останавливается в своем развитии. И будущее покажет — кто прав в вопросе о хранилище генетической информации в организме: сосредоточена ли она в каких-то отдельных «клубочках», как утверждают вейсманисты-морганисты, или каждая клетка растения, представителя фауны несет ее в себе, как утверждает Лысенко*?

Нет, все это смешно — по наследственности проверять. Только в простудном ночном возбуждении, когда мысли по всей голове в беспорядке, сталкиваясь, мечутся, такое может привидеться. Да это и, так сказать, технически невыполнимо. Во-первых, наши выдвиженцы не голубой крови, не дворяне с родословной, дальше деревенских деда-бабки не докопаешься. Тем более, троцкисты в двадцатых и неразумные комсомолисты в тридцатых церкви все разорили, крестильные книги на самокрутки пустили. Во-вторых, мигом тебя с Гитлером уравняют: дескать, товарищ Сталин то ли в старческий маразм впал, а может, и вовсе перенял арийско-расистскую методу бесноватого фюрера... хотя не сомневаюсь: меня и так со временем с Адольфом в правах «уравняют».

И как это себе можно представить? — Дается поручение Лубянке, а тамошние работнички пятого управления, соскучившись за последние спокойные годы по боевым делам, такое сотворят, что и Ежову в его запойных снах не привиделось бы. Заодно и внеплановую чистку устроят. Лет пять потом расхлебывать придется.

А если серьезно, то жалко терять преданных и умных людей, сделай он хоть самый прозрачный намек, даже не словами, а действиями: мигом кому надо уберут с этого света. Примеров уже предостаточно. Мироныча самым грубым, примитивным образом убили, как только он после Зиновьева стал решительно наводить порядок в Ленинграде. Погубил я и славного Чкалова, когда решил сделать его наркомвнудел. Вот и Андрей Александрович — и опять Ленинград! — в пятьдесят с небольшим как-то странно ушел из жизни. А ведь товарищ Жданов умнейшим был человеком, даром что в роду его учителя сплошь, а отец и вовсе в Мариуполе состоял инспектором народных училищ. И здесь он намек дал, расширив его зону ответственности в ЦК в конце войны, после чего и четырех лет не прошло...

И так долго можно вспоминать-перечислять этот скорбный мартиролог: кого замаскировавшиеся троцкисты убили, а других встревожившиеся потерей теплых мест карьеристы оболгали, подставили, рассорили с ним.

Странное порой — а чем дальше, чем чаще — возникает ощущение: он полноправный хозяин страны, а в определенном смысле и трети всего мира. Его слово — закон, благо слово это выверено и произнесено после всестороннего обсуждения с руководством партии и страны. И в войну отнюдь не только на плакатах «За Родину, за Сталина» значилось. И Лубянка не даром свое повышенное жалованье получает. Народ на него молится почище чем на сохранившиеся и им восстановленные церкви. Кстати, этим же народом ранее разрушенные. Но в то же время это странное ощущение контроля над ним. Как акулу рыбы-прилипалы ведут, не давая отклоняться. Кто они эти контролеры, что не дают подготовить к преемству власти надежного и умного человека? — Избалованная старая гвардия, троцкисты, масоны, сионисты, сверхагенты империалистических разведок?

И так его отслеживают с двадцатых годов, когда он сумел-таки оттеснить Иудушку от власти. Именно тогда он забеспокоился, даже неосторожно поинтересовался у академика Бехтерева, которого вызвал проконсультироваться по поводу сохнущей руки, конечно, косвенно, о навязчивых мыслях. Относительно руки тот его почти успокоил: следствие застарелого артрита. Излечить полностью нельзя, но периодически проходить процедуры, например, во время отдыха на юге, желательно. «То есть совсем не отсохнет, Владимир Михайлович, да?» — Академик улыбнулся: «Не отсохнет, товарищ Сталин. А навязчивые мысли... как вам сказать? Это и чисто поведенческим быть может, в той или иной степени свойственным в определенных жизненных ситуациях почти всем людям. А если патология, то это видно по клиническим проявлениям еще с отроческих лет, с переломного возраста. Этого ни от кого не скроешь; такой несчастный человек стопроцентно исключается из обычной, нормальной социальной жизни».

Да, долго он потом себя за глупую неосторожность корил. Со временем понял, что это никакая не навязчивость, но расплата любого, взявшего в свои руки большую власть. Расплата постоянным ожиданием удара, но неясно с какой стороны. Со временем же и приучил себя к холодному, безэмоциональному ожиданию таких ударов. А с Бехтеревым вышло неприятно. То ли он кому без задней мысли в голове рассказал об энциклопедических интересах товарища Сталина, а ведь академик очень уважительно к нему относился и вообще, в отличие, например, от Павлова, горячо принял советскую власть. А скорее всего его странная смерть под новый двадцать восьмой год. Совсем немного времени прошло после той консультации с рукой. По его негласному распоряжению расследование провели квалифицированно: смерть от острого отравления, причем ядом, намеренно заложенным в банку с консервами из академического пайка. И еще известно ему стало, что Бехтерев, увлеченный своей работой, зачастую питался сухомяткой, побыстрее, часто обходился на ужин хлебом и консервами. Кто же яд подложил — не сумели выяснить: ОГПУ-НКВД еще только опыта в тонких делах набирался.

А в западной прессе — с Лубянки переводы доставляли — уже поползли паскудные слушки: академик обследовал Сталина и поставил диагноз паранойи.

Но вместо слов благодарных,

Какие певцу говорят,

В чашу с вином изгою

Собратья подсыпали яд.

— Это уже о Бехтереве. Только после войны, когда нам досталось кой какие из секретных гитлеровских архивов, Берия по своей инициативе приказал подготовить справку о загадочной смерти академика. Тот сам себя в капкан загнал, приняв от немцев дар троянского коня — самую совершенную по тем временам аппаратуру для исследований психики человека, заключил с ними хорошо проплаченный договор на исследования по направленному психическому воздействию на большие массы... Истинно великие ученые в жизни как дети! Итоги работ Бехтерева достались ведомству Геббельса, а самого академика отравили — и концы в воду.

...Одно время часто посещали мысли: не выбрать ли преемника из военной косточки, из прославленных маршалов войны? Те же Жуков, Рокоссовский, Василевский, Конев. Да нет, Жуков с Коневым слишком прямолинейны, долго не усидят: подставят те же Маленков с Хрущевым, а старая гвардия дружно проголосует за победителя. За лишнюю медальку и госдачу в два этажа. Ну, им простительно, они уже на покое; вот привязалось: «Пора на пенсию — в сенат».

Отсортировал и Василевского; хороший человек, знающий, но он классическое «второе лицо», хотя умело сам командовал и 3-м Белорусским фронтом и главкомом громил Квантунскую армию. Дольше всего он почти что усилием воли склонял себя к выбору Константина Константиновича. Вон как умело сейчас он вечно раздрайную Польшу в руках держит — и как министр обороны, и как зампредседателя Совета министров. Но душа Рокоссовского — это обсуждению не подлежит — не в Польше, а на настоящей родине этого чистокровного поляка, в СССР.

Так-то оно так, но как раз польское происхождение и погубит его в нашей русско-хохлацкой «вышке». Усмехнулся тогда: сам себя за нос водишь, товарищ Сталин. При чем тут польская национальность? — Просто подсознательно, а значит верно, понимает: нельзя во главе сверхдержавы ставить профессионального военного. А тут и давнее высказывание Эйзенхауэра услужливо в голове вертится. Хотя и сам боевой генерал, этот мистер Дуайт как-то в порыве откровенности выразился в том смысле, что генералам нельзя доверять не только управление государством, но и полностью отдавать им на откуп ведение войны. Хорошо, правильно сказал и своей политической деятельностью сам себе подтвердил. Не очень удачной, если хуже не сказать.

Да это секрет полишинеля; он это и без Эйзенхауэра сам прекрасно знает. Чудно все же человек устроен! Сам знает, что нельзя даже Рокоссовского на свое место ставить, а вот поди-ка — для убедительности нужно на сомнительный авторитет американского генерала сослаться!

Где Киров? Где Жданов? И Фрунзе, даже если он тоже в душе и по характеру военный? А потом что это ты, Иосиф, все о себе да о преемниках. Забыл — кто тебя Вождем сделал? Народ тебя выбрал из многих, поверил тебе, доверил себя тебе. Ты о народе-то двухсотмиллионном подумал? Ты, товарищ Сталин, не со Спасской башни, не с колокольни Ивана Великого посмотри на своего возможного преемника, а переоденься, загримируйся, смешайся с народом, походи среди него.

Ходил он от дома к дому,

Стоял у чужих дверей

Со старым пандури из дуба

И с песней нехитрой своей.

И слушай, слушай, слушай — что говорят люди: рабочие и колхозники, пехотные лейтенанты и капитаны, ученые-атомщики и инженеры, миллионы вдов Великой войны, столько ее же инвалидов и раненых. Пройдя же всего две-три деревни и небольшой районный городок, все и поймешь. Разве народ наш при всей его дисциплинированности душой, не внешне, конечно, воспримет на его месте бабаподобного лиса Маленкова, пьющего Булганина, совсем распоясавшегося от привалившей безнаказанности шута горохового Хрущева? Улыбнутся, досадливо махнув рукой, дескать, пропала страна, узнав о верховенстве лихого рубаки Ворошилова. Молотов, Каганович, Микоян... — это совсем не серьезно, даже не смешно.

Куда ни кинь — всюду клин,— то есть, остается только Лаврентий. Но разве он заслужил, чтобы товарищ Сталин отдал его осознанно на заклание? Хотя, может, и вывернется на первых, самых опасных шагах. Если, конечно, поведет себя правильно и осторожно. Возможно, и народ его воспримет. Все же чужая душа потемки, а душа Лаврентия очень сложная, многосоставная. Опять же мингрелец после грузина.— Не будет ли это перебором?

...Самое обидное, что когда меня не будет, и здесь чертей навесят: сам, мол, ревниво отыскивал возможных преемников и отодвигал их подальше. Собирался, значит, вечно жить и царствовать. Ну, господь и их простит, раз по-другому не могут.

Но где же взять преемника? — Вопрос открытый, скорее всего нерешаемый.