Вот в чем меня сейчас, при жизни, и в будущем никак уж нельзя упрекнуть, так это в заразе частнособственничества, то бишь жадности, накопительства, а по-рус­ски — скопидомства. Хотя нет, эта журналистская западная, а может и своя, сволочь и их политические заказчики-хозяева наизнанку вывернутся, но что-нибудь да придумают. Ха, зальются в бумагомарательском восторге: знаем мы эту сталинскую по­тертую шинель и подшитые валенки, три пары нательного белья, рабочий френч и казенный парадный мундир, не более двух-трех раз в год надеваемый! Все это маскировка, показуха для одурманенных масс в СССР и за рубежом. Дескать, можно укрываться царицынской шинелью, носить в Кремле по нескольку лет одну пару сапог, а на ближней даче — самолично подшитые валенки, при этом имея в полной собственности 1/6 Земли, суши и в при­дачу Восточную Европу с половиной зарубежной Азии! Это как у русских самодержавных царей было.

Дурачье. Нет, не глупое, даже по-своему умное, иначе бы их не держали на приличном жаловании. А дурачье — если рассматривать с позиций истинного положения вещей, исторического предиката, как писал Фейербах. Попали пальцем в небо! Видишь ли, с царем сравнили. Как раз российские самодержавцы не абстрактно всей империей владели, а являлись крупнейшими частными собственниками в самом прямом смысле: от земель общей площадью с небольшое европейское государство до фабрик, дворцов и прочей недвижимости. Настолько большое личное хозяйство с многомиллионным оборотом, что для управления им существовало специальное министерство двора со своим министром типа графа Фридерикса при Николашке. Да цари этого и не скрывали. Как та же Екатерина Вторая, что подписалась под антипугачевским манифестом «казанской помещицей».

А вот он, товарищ Сталин, живет всю свою жизнь на зарплату: в юности разнорабочего в обсерватории; десяток с лишним лет революционного подполья жил на скромные деньги партии, а во время тюремных отсидок и ссылок на царевом содержании. В двадцатые годы — пайковый партмаксимум, не гуще зарплата была и в тридцатых — жене с детьми в Крым посылал сто рублей, извиняясь, что больше нет. Оклад генералиссимуса поболее, но почти весь он и гонорары за издание книг уходят в фонд Сталинских премий. Василию его генеральских хватает, а Светлану пусть ее сменяющиеся мужья опекают.

Нет у него ни счетов в банках, ни какого-либо собственного жилья. Кабинет в Кремле — казенный, дачи — казенные, а мебель в них вся с инвентаризационными бирками. Пять тысяч томов его библиотеки, все прочитанные или внимательно, выборочно просмотренные не раз, тоже с казенными штемпелями по-преимущест­ву. А все подарки — в специальном музее. И при этом никакого лицемерия.

Того не могут понять щелкоперы, западники и отечественные скопидомы, что не притворяется он бессеребренником ради политических выгод. Да, он подлинный, ра­чи­тельный хозяин огромной страны и еще трети мира, но лично ему ничего не нужно кроме минимально потребного обычному человеку.

А ведь он с Кавказа, хотя и православного, с ослабленным религией стремлением к кулацкому накопительству, но все же с Кавказа с его аульным, хуторским принципом жизни, сугубо индивидуалистической, что есть первооснова частнособственничества.

Конечно, значительную роль здесь сыграли несколько десятилетий неустроенного существования, но все же главное — он сумел подавить в себе этот биологический атавизм человечества, переключив его на исполнение роли хозяина великой страны. Да, он лишней копейке не даст пропасть, тем более украсть, но все, суммирующееся в итоге в миллиарды твердых сталинских рублей, пойдет стране и ее народу. Это и есть феномен государственного стяжательства. Такими до революции были купцы-промышлен­ники из старообрядцев. Заниматься чем-либо иным, исключая землепашество, властями и православной госцерковью им было запрещено до семнадцатого года. Они тоже выжимали каждую копейку, но полученные таким стяжательством миллионы возвращали народу. Отсюда и самые знаменитые меценаты царской России: Третьяковы создали галерею лучших картин; Савва Мамонтов, железнодорожный магнат, открыл в Москве свою оперу с главным дирижером Рахманиновым; правда, его в 1904 году разорили чиновники... Кто-то строил церкви и монастыри, а Морозов субсидировал грядущую революцию.

Откуда в его памяти засело это определение: частная собственность — биологический атавизм человека? И связанное с ним же словосочетание «мелкобуржуазная биомасса». Второе явно из какой-то книги, а вот про атавизм — скорее всего его формулировка. Но родилась она под влиянием бесед с умными людьми.

Вспомнился пятилетней давности разговор с академиком Орбели, который попросил принять его по вопросу открытия нового биологического исследовательского института. Он тогда несколько поколебался, но все же принял. Вопрос с институтом решился быстро, но так сразу распрощаться с именитым академиком, тем более земляком, показалось малоудобным. Зашел разговор на темы биологии, генетики, бесконечных дискуссий в ВАСХНИЛ, смелых работ Трофима Денисовича Лысенко в селекции, спекулятивности вейсманизма-морганизма.

От научно-политических моментов Орбели умело уклонялся, постарался перевести на спорные теории биологической науки. «А знаете,— слегка улыбнулся академик,— только что отпустили в Германию военнопленного, бывшего младшего офицера вермахта Конрада Лоренца*. Он честно отработал три с половиной года на стройках в Армении. Я о нем слышал еще до войны — университетский профессор, признанный создатель биологической науки этологии. А в армию попал в наказание за то, что на одной из лекций неумышленно передразнил позу фюрера...».

Далее Орбели рассказал: «Этот Лоренц уже в советском плену написал трактат по этологии и с разрешения местных чекистов отпечатал его по-немецки в двух экземплярах — один им для передачи по ведомству куда следует, а второй переслал мне. В частности, учитывая что этология — это социобиологическая наука о поведении. Любопытно он изложил свою версию агрессивности, различие ее у животных и человека. Если у первых, тех же волков, медведей, агрессия взаимных, внутривидовых распрей длится определенное время, а затем автоматически глушится, чтобы вид сам себя не истребил, то у человека этого естественного останова нет. Поэтому люди и истребляют друг друга с первобытно-пещерных времен по сию пору. И чем дальше, тем в больших масштабах. И Вторая мировая это еще не апофеоз! Увы, но это так.

А причина отсутствия у человека — и только у него одного из всего животного мира — естественного механизма самоограничения агрессивности состоит в том, что все животные последовательно прошли в своих предшественниках и в своем виде все этапы эволюции, а человек, наделенный разумом, опередил время эволюции, нарушил тем самым необходимую последовательность ее этапов. Итак, формирование механизма останова агрессии не успело за ускоренным и все ускоряющимся формированием хомо сапиенс».

...Тогда он особого внимания на эту любопытную теорию военнопленного немца не обратил, более обеспокоенный разговорчивостью академика, явно вознамерившегося рассказать Вождю о всех тайнах биологии. А Поскребышев по телефону уже мягко напомнил, что в приемной у него уже с полчаса томится группа авиаконструкторов и военлетовских генералов с главным маршалом авиации во главе. Потому он вежливо выпроводил академика и от высот эволюционных теорий перешел к практическим делам дальней бомбардировочной авиации — под готовящуюся атомную бомбу.

А вот сейчас вспомнил ту давнюю беседу со знатоком биологии, теорию неостановимой агрессивности человека — и тотчас нашел решение давно уже мучившего вопроса о проклятом частнособственническом инстинкте, конца действенности которого и с вавилонской башни не видно. Да, причина та же, что и в случае агрессивности: человек в своем скором развитии обогнал естественную эволюцию.

Ведь любая философия — от субъективного идеализма до марксистского материализма — свидетельствует однозначно: частная собственность есть тормоз на пути высшего социального развития человечества. Но ведь она была. Есть и еще очень долго будет довлеть над человеком. Да, так бы оно и было, так бы инстинкт частнособственничества сошел бы на нет, пройди человек строго последовательно все этапы эволюции человека как животного. Но он опередил эволюцию, сломал эту последовательность, потому и сохранилось устремление к частной собственности — биологическому атавизму человека.

Ну, так что? — Он в этих терминах должен объясняться с Семеном Буденным, Климом, Маленковым, бесхитростными рабочими и крестьянами? И что они ответят ему на такую правду?

«Пей, осуши, проклятый,

До дна эту чашу! До дна!

Чужая твоя нам песня,

И правда нам не нужна!»

Да, голая правда никому не нужна: ни подпольным миллионерам, ни пролетариям с их единственным имуществом — цепями. Не говоря уже о крестьянах. Ни в ком из них этот атавизм-инстинкт не убит, а всего лишь заглушен тридцатью пятью годами советской жизни. Но ведь это ничтожно малый срок по сравнению с эволюционным временем!

И не дай, бог, если власть в стране возьмут хитростью или в результате планомерной подрывной работы западных спецслужб последыши троцкистов или просто агенты влияния Запада! Мне до сих пор кажется, или это чистый мой вымысел, что одной из истинных причин введения Владимиром Ильичем НЭП’а, наряду с главной — экономической, было его желание узнать: а как скоро хотя и молодое, но уже бесклассовое советское государство вернется к частнособственничеству? — Вышло, что мгновенно: вечером лег спать смиренным совслужащим или кустарем-одиночкой, а проснулся поутру купцом-ухарем, матерым спекулянтом, владельцем лавки или свечного заводика. Спасибо Ильичу за раннюю науку.

Да что уж так далеко, к Ильичу, ходить. Свой опыт, перемешанный с кровью, налицо: один из неприятных итогов Великой Отечественной войны. Наряду с невиданным доселе в мировой истории массовым героизмом, бескорыстием и стойкостью явился и всплеск биологических атавизмов, прежде всего агрессивность и частнособственничество. Первое — это бандитизм во всех его вариантах, второе — безудержное накопительство, спекуляция, воровство, хищения, мародерство. Да что говорить о полулегальных купчиках, если наши маршалы, генералы и интендантские полковники активно «прочистили» капитулировавшую Германию. Пришлось и генералитет одернуть, вплоть до разжалований и отсидок, и денежную реформу провести.

...Несомненно, в будущем мне «зачтут» и якобы безвинно пострадавших героических генералов, и денежную реформу. При этом забудут, что у честного человека, а таких в стране подавляющее большинство, в реформу и копейки не пропало, зато в целом реформа привела в порядок финансовую систему и пресекла безудержную спекуляцию. Но ведь вопрос-то шире стоит.

Как ни внимательно он читал Маркса с Энгельсом, Фейербаха, Гегеля, не говоря уже о Владимире Ильиче, Плеханове, даже князе Кропоткине, но ни у кого не находил что-либо конкретное о биологической первооснове частнособственничества. Близок к этому был, естественно, Энгельс в своем «Происхождении...», но до теории Лоренца оставалось еще сто лет!

А получается, в общем-то, примитивная картина. Капиталистическая общественно-эконо­мическая формация, особенно в протестантской Северной и Средней Европе, в США, британских доминионах, есть вершина, апофеоз частнособственничества. Оно стало новой религией, пришедшей на смену христианству, пожалуй, единственной мировой религии, которая категорически отрицает накопительство, а значит, и саму частную, не личную, собственность: притча о верблюде и игольном ушке. Какой вывод из этого следует? Самоочевидно, что, во-первых, дальнейшее развитие ка­пи­тализма-империализма упирается в тупик, ибо основываться на постулате биологического этапа эволюции — частнособственничестве в действенном ныне этапе социальном — значит отказаться от естественной логики, поставить все с ног на голову.

Во-вторых, неизбежный диалектически переход от капитализма к социализму, далее к коммунизму, к сожалению, не так скор, как представлялось классикам марксизма, как мы сейчас говорим советскому народу, людям всего мира. Это мои самые потаенные мысли, которые, как говорится, я и фуражке своей не доверю. На этом пути перехода еще много будет испытаний, временных отступлений, эйфорий как временно восторжествовавшего капитализма, так и тоже временного торжества общества социальной справедливости. Почему так затянется этот, объективно неизбежный, переход? — А потому, что движению истории потребно какое-то время, чтобы хотя бы ускоренно, но все же скомпенсировать обгон человеком биологического звена эволюции. Ведь то же самое из той же истории мы видим и при переходе от рабовладения к феодализму, и от феодализма к капитализму. И хотя история, что не подлежит сомнению, с движением времени ускоряется, но это не может быть отнесено к переходу от капитализма к социализму. Вполне возможно — это переход, с учетом масштаба ускорения исторического времени, займет большее время, чем при смене предыдущих общественно-экономических формаций. Причина же такого явления, нарушающего выверенную логику диалектики, объяснима только одним, но весьма существенным: если при всех предыдущих сменах формаций роль частной собственности только усиливалась, отнюдь не прерываясь, то при переходе к социализму эта собственность уничтожается: и как явление социального этапа эволюции, и как биологический атавизм.

Вроде как все сам себе объяснил, разложил по полочкам, но осталось два вопроса: почему достаточно прогрессивная капиталистическая формация избрала частную собственность основой своего существования и исторического развития и, собственно говоря, в чем и кому вред от частнособственничества? Что же, и здесь все по полочкам укладывается.

Вред — всем и вся, даже самим частнособственникам, поскольку весь смысл их жизни упирается в накопительство любой ценой. В этом смысле американцы, по молодости своего государства и происхождения из неудачливых у себя дельцов Европы, по большинству из которых во времена переезда в Америку тюрьма плакала, придумали откровенный, нелицемерный термин business. Его у нас неверно переводят как дело, предпринимательство. Истинный же смысл этого слова-понятия, как Ильичу, ему, и, кажется, Зиновьеву, со смехом рассказывал в семнадцатом году Иудушка Троцкий: личная нажива любым способом, причем род конкретного занятия выбирается по принципу наиболее легкого и прибыльного накопления долларов и недвижимости.

Это вам не лицемерная старая Европа! Но все же главный, основополагающий, так сказать, вред частнособственничества — это явное, наглядное противоречие в социальной составляющей развития человека, всего человечества. Частная собственность порождает и полярно разделяет классы в обществе. А классово разделенное общество, государство, весь мир — не имеют будущего в смысле социальной гармонии, которая единственно и оправдывает цель эволюции человека. Враждебная классовость — это бесконечное топтание на одном месте. И изгаживание этого места. «Шаг вперед — два шага назад»,— как метко сказал Ильич. Хотя и по совершенно другому поводу. Словом, ситуация, какую он себе представил в юности:

Когда несчастных тружеников доля

Тебя, певец, так тронула до слез,

Немало горя, мук, жестокой боли

Тебе с тех пор увидеть довелось.

Это вред. А вот насчет первого вопроса? — Здесь Энгельс и Плеханов достаточно поразмышляли. Но и мы, сиволапые, не совсем лыком шиты, не только можем марксистские библии почитывать, но и свою какую-никакую голову на плечах имеем. И не надо ничего усложнять, как это любят делать немецкие философы-политэкономы и наши ортодоксы от марксизма-ленинизма, те же Деборин и Презент. Хотя без этих болтунов в данное время нам не обойтись. Самые сложные вопросы имеют простые ответы. Равно как и самые основополагающие законы мироздания.

Все дело опять же в том, что с капитализмом завершается череда общественно-эконо­ми­ческих формаций, начиная с поздней первобытной общины, где движущим элементом развития является классовость, внутри- и межгосударственная агрессивность и, разумеется, частнособственность. С переходом от одной формации к другой в этой череде внутренние противоречия в классовых обществах накапливаются, тем самым готовя качественный переход-скачок к социальной, бесклассовой формации. А перед любым качественным скачком, как это хорошо видно из самых обыденных вещей и событий, внутренние противоречия должны достигать максимума. Поэтому, какими бы прогрессивными качествами ни обладал капитализм в высшей стадии своего развития, ничего он изменить в своем базисе — частной собственности не может. Именно поэтому мирное перерастание капитализма в социализм весьма и весьма проблематично. И не обязательно через революцию. Скорее всего уже лет через двадцать-тридцать и сами революции, так сказать «технически», в крупных, развитых капстранах станут невозможными по многим причинам: гибкая классовая нивелировка — подкуп части рабочего класса, сильная полиция, отсутствие условий конспирации и так далее. Неизбежный же качественный скачок произойдет другим путем. Каким? — Историю наперед не переглядишь.

Как это ни странно, но провозвестником отрицания частной собственности стал не СССР, а Иисус Христос и созданное им христианское учение. Но разве можно ему, Вождю передового человечества, хоть полслова даже умнейшим из соратников об этом сказать?

Когда, своей отчизной вдохновленный,

К заветным струнам прикасался ты,

То с пылкостью, как юноша влюбленный,

Вверял ей сокровенные мечты.