Послѣ Грецiи у Салабина оставалась почти цѣлая недѣля отпуска – полные пять дней. Естественно, они принадлежали Петрограду. Дочка поступала въ институтъ и встрѣтить папу не обѣщала, поэтому Салабинъ въ день прилёта чувствовалъ себя одиноко и свободно.

Маруся рѣшила поступать въ одну изъ постсоветскихъ «академiй», обучающихъ молодёжь сложной комбинацiи «народнаго хозяйства, права и управленiя», такъ что было непросто догадаться, кѣмъ она оттуда выйдетъ. У непростыхъ родителей дѣти станутъ госчиновниками, бюрократами – но кѣмъ станетъ его дочь?

А отцу – платить за это непонятное «образованiе» цѣлыхъ пять лѣтъ. Не то чтобы жалко денегъ; жалко обманутыхъ студентовъ, которыхъ обучаютъ растерянные либо циничные преподаватели. Есть, правда, этакая безстыжая истина: дѣвушкѣ важна не компетенцiя, а документъ и счастье въ жизни.

Скоро исчезаетъ причина, по которой онъ оказался въ Турцiи, – расплата за квартиру. А теперь появляется другая, хотя – не столь обременительная; можно думать и о трудоустройствѣ дома, а не на чужбинѣ. «Завтра спрошу на сей счётъ Дмитрiя Красова. Авось подскажетъ.»

Они съ Красовымъ условились встрѣтиться на выходѣ изъ метро «Невскiй проспектъ» и въ назначенное время Салабинъ увидѣлъ его со ступенекъ эскалатора. Уже подходя къ Дмитрiю Михайловичу, онъ почувствовалъ, что кто-то тронулъ его за локоть. Салабинъ обернулся: сѣрые, а можетъ – голубые, а можетъ – и стальные глаза Ирины смотрѣли на него.

- Сколько лѣтъ, сколько зимъ, вѣрно? – пропѣла она, глядя на Салабина.

- Ира, ты ли это? Звонить не звонила, и вдругъ – подходишь!..

- Почему не звонила? Трубку никто не бралъ. Телефонъ измѣнился?

- Нѣтъ, не мѣнялся. Я ужъ думалъ, ты давно заграницей. Въ родѣ какъ та подруга твоя... 

И Салабинъ обратился къ Красову, рядомъ съ которымъ стоялъ ещё кто-то незнакомец:

- Вы видите, въ какое время живёмъ? Молодёжь предпочитаетъ мобильники, а старшiе оглохли – трубку не снимаютъ.

Геннадiй былъ замѣтно взбудораженъ.

- Всѣмъ добрый день, – сказалъ онъ, чтобы замять неловкость. – Дмитрiй Михайловичъ, рекомендую: ненаглядная Ирина Анатольевна.

- Можно безъ фамилiи! – быстро возразила та, и Салабинъ поразился быстротѣ реакцiи парашютистки.

- Очень прiятно! – откликнулся Красовъ. – А мнѣ доставляетъ удовольствiе познакомить васъ, и васъ, съ Петромъ Николаевичемъ Рославлевымъ.

Такъ, отчасти сумбурно, произошло это знакомство.

- Господа, - сказалъ Пётръ Николаевичъ, – предлагаю покинуть шумный Невскiй и пройти хотя бы къ Миллiонной или къ Манежной площади. Ирина Анатольевна, вы съ нами, надѣюсь?

- А я не помѣшаю?

- Напротивъ, только украсите общество трёхъ холостяковъ, – начальственно произнёсъ Пётръ Николаевичъ на правахъ устроителя банкета, а если кто и не былъ вполнѣ холостякомъ, то въ этомъ не сознался.

Они приближались къ пекарнѣ-кафе на каналѣ Грибоѣдова, и Красновъ предложилъ князю остановиться здѣсь, не мудрствуя лукаво.

- Князь? – Ирина округлила глаза. – Почему князь?

- Ап... – прижалъ пальцы ко рту Дмитрiй Красовъ. – Да потому что Пётръ Николаевичъ прямой потомокъ князей Рославлевыхъ.

Ирина зачарованно уставилась на князя, который тѣмъ временемъ Красову возразилъ:

- Я думаю, не грѣхъ намъ посѣтить что-то болѣе капитальное. Отмѣтимъ новыя знакомства и возобновленье старыхъ...

- Вотъ это по-княжески!.. – жарко прошептала Ирина, но мужчины деликатно не замѣтили этого.

Однако гости князя ещё не знали, чтò имъ предстоитъ. Въ первомъ же ресторанѣ князь ожесточилъ губы и нахмурился:

- И здмсь я слышу англоязычную попсу! У васъ тутъ найдётся русская пѣсня?

- Минуточку, – сказалъ человѣкъ, похожiй на швейцара, – сейчасъ я попрошу администратора...

Администраторъ, длинный мальчикъ съ худосочными усиками, объяснилъ, что заведенiе связано договоромъ съ правообладателями исполняемой музыки и посторонняя музыка исключается.

- Это русская-то пѣсня – посторонняя?! – вскипѣлъ князь. – Я прiѣхалъ въ Россiю и хочу слышать русскую музыку!

- Вы бы сразу и сказали, что вы прiѣхали!.. – съ поклономъ осклабился администраторъ. – Одну минуточку!..

- Спасибо, милѣйшiй! Мы уходимъ! «Гдѣ оскорблённому есть чувству уголокъ?!»

Компанiя вышла вслѣдъ за Петромъ Николаевичемъ, не на шутку разсвирепѣвшимъ: онъ даже побагровѣлъ.

- Я бы стерпѣлъ въ Россiи ещё французскую, нѣмецкую, въ концѣ концовъ – но англо-американскую?!. Извините, господа!

- Но вы вѣдь, Пётръ Николаевичъ, прибыли изъ самой настоящей Англiи!.. – мягко обратился къ нему Красовъ.

- Ахъ, вы не понимаете!.. – вздохнулъ Рославлевъ. – Именно поэтому!

- А я чуть не подумала, что это такой новый трэндъ! – просiяла Ирина въ сторону князя.

- Ещё не «трэнд» сокрушающiй, – отвѣтилъ ей Салабинъ, ­– но старая добрая тенденцiя!

И онъ оборотился къ Рославлеву:

- Пётръ Николаевичъ, эта заминка съ русской пѣсней, къ сожалѣнiю, будетъ вездѣ. А вотъ на Малой Морской есть греческая таверна...

- Это годится! – поддержалъ Рославлевъ. – И, кстати, я вамъ разскажу, господа, какую роль сыграла Грецiя... въ моёмъ возвращенiи на родину.

- Это интересно! – выразила общее мнѣнiе Ирина.

- Малая Морская!.. – пробормоталъ Салабинъ. – Когда либероиды сняли имя Гоголя ради

Малой Морской, никто въ Союзѣ писателей не вздрогнул! Стыдъ и позоръ!

- Но вы, я слышалъ, тоже вѣдь писатель? – посмотрѣлъ съ недоумѣнiемъ князь.

- Тогда ещё меня тамъ не было... И весь былъ поглощёнъ борьбой въ иной средѣ*.

- Но вѣдь Малая Морская – историческое названiе, или я неправа? – спросила Ирина.

- Имя Гоголя – не менѣе историческое, потому что городомъ присвоено въ 1902 году – къ 50-лѣтiю со дня смерти Николая Гоголя.

- Но Малая Морская – болѣе старинное, – со страннымъ желанiемъ противорѣчить Салабину, сказала Ирина.

- Да, Ирочка, – согласился тотъ. – А Троицкая улица – болѣе старинное имя, чѣмъ улица Рубинштейна.

- А это одна и та же улица? – удивилась Ирина.

Красовъ и Рославлевъ слушали, не вмѣшиваясь въ эту пикировку старыхъ близкихъ друзей.

- Ну, Рубинштейна... – откликнулся Красовъ, – надо понимать, при нынешнемъ порядкѣ вещей, что это имя неприкосновенно... Ась?

- И намедни, и вчерась! – въ тонъ ему отвѣтилъ Салабинъ.

Когда они разсѣлись за тёмнымъ деревяннымъ столомъ подъ непривычную для Ирины греческую мелодiю и сдѣлали, съ помощью офицiанта,  увлекательный выборъ незнакомыхъ блюдъ, а Пётръ Николаевичъ тѣмъ временемъ выбиралъ вино, Салабинъ напомнилъ князю объ его обѣщанiи...

- Да, да, я помню... Чѣмъ помогла мнѣ Грецiя... Собственно, всё укладывается въ одну фразу: послѣ Англiи, прежде чѣмъ вернуться на родину, понадобилась Грецiя. Иначе случилась бы кессонная болѣзнь. Это у водолазовъ бываетъ – при несоблюденiи правилъ безопасности. Или у космонавтовъ при разгерметизацiи: кровь закипаетъ отъ упавшаго давленiя... Въ Англiи я вращался въ опредѣлённыхъ кругахъ, гдѣ постоянно ощущалось давленiе, скажемъ, не менѣе восьми атмосферъ, а ещё и языковая среда создавала тоску по русскому слову, по нашей интонацiи... Отецъ у меня рано погибъ, и я вопитывался въ закрытой школѣ, отдыхая только на каникулахъ у бабушки. Перейдя изъ англомѣрнаго мiра въ нашъ многомѣрный... сердце могло не выдержать. Нужно было пожить какое-то время среди болѣе свободныхъ людей, чѣмъ британцы, но всё же болѣе западныхъ, чѣмъ русскiе... и я, к тому же, не былъ ещё увѣренъ, что россiйскiй режимъ приметъ бѣлоэмигранта...

- Но всё хорошо, что хорошо кончается! – подъитожила Ирина.

- Увы, всё никакъ не кончится, – вздохнулъ Рославлевъ. – Часто слышимъ о двухъ пресловутыхъ «русскихъ вопросахъ»: кто виноватъ? – и что дѣлать? А вѣдь жизнь давно отвѣтила на эти вопросы. Настоящiй русскiй вопросъ одинъ: когда всё это кончится?

Эти слова прозвучали столь серьёзно, что никто не нашёлся что сказать. Только у Красова поднялась рука и снова легла на столъ.

Рославлевъ почувствовалъ перемѣну настроенiя, которую самъ же и вызвалъ, и рѣшилъ отыграть назадъ:

- Ну-ка, кто предложитъ тостъ? Не гостья ли наша?

- Да, съ удовольствiемъ! Вы знаете, господа, что я почувствовала? Что вы, трое мужчинъ, по-хорошему, что называется, спѣлись... То есть хочется предсказать: у вашего знакомства впереди большая дружба! Вотъ давайте за это и выпьемъ!

«Интересно, что произошло въ ея жизни, разъ она способна на такiя слова? – подумалъ Салабинъ. – Или всё какъ разъ оттого, что ничего не произошло?»

Двѣ бутылки на четверыхъ – это нормально, это умѣренно...

Стали искать русское выраженiе взамѣнъ «кессонной болѣзни». Ея другое названiе, болѣе правильное – декомпрессiонная болѣзнь. Попробуй-ка переведи!

- Кессонъ – это слово французское, – сказалъ Салабинъ и Рославлевъ согласно кивнулъ. -

              [  * См. романъ «Площадь Безумiя».   ]

Это большой коробъ, ящикъ, фургонъ, водолазная камера-«колоколъ»... А въ архитектурѣ – ячейка дворцовыхъ потолковъ. У водолазовъ прижилось однимъ словомъ: «кессонка». Но жаргонъ профессiоналовъ – тоже не для насъ. По крайней мѣрѣ – не для словесниковъ, коими я признаю Дмитрiя Михайловича и вашего слугу покорнаго...

Здѣсь Салабинъ выжидательно посмотрѣлъ на Петра Николаевича.

- Я – нѣтъ, я инженеръ... Но патрiотъ-словесникъ, тѣмъ не менѣе.

Вступилъ со своимъ словомъ Красовъ:

- Жаргонъ, какъ правило, служитъ плохимъ спецiалистамъ для сокрытiя профнепригодности! У философовъ это очень наглядно! Если полная бездарь, то обязательно обвѣшается «активной защитой»: дискурсы, парадигмы, деконструкцiи, деструкцiи, операбельность, нарративъ... Кошмаръ! Я четыре года былъ научнымъ редакторомъ въ библiотекѣ Академiи наукъ: начитался-насмотрѣлся пустышекъ. Иждивенцы полные! На нашей съ вами шеѣ!

- Я не противъ профессiональныхъ терминовъ! – заявила Ирина. – Мы, напримѣръ, медики... Или, говоримъ же мы: парашютъ! Слово тоже нерусское.

- Уже русское! – возразилъ Салабинъ. – А декомпрессiонная болѣзнь – это ударъ по сосудамъ: сосудистый ударъ при чрезвычайномъ паденiи давленiя. Или, слышалъ я, говорятъ дефинитивный – вмѣсто конечный, окончательный.

- А таргетированiе вмѣсто цѣлеполаганiя? – воскликнулъ Красовъ. – Это просто отвратительно.

- Безусловно, это ещё хуже: какъ всякiй англицизмъ по сравненiю съ латынью, – согласился Салабинъ.

Ирина придвинулась къ нему и шепнула:

- А самъ ты развѣ не англiйскiй преподавалъ?

- Грѣхъ молодости!..

Она въ отвѣтъ повернула палецъ около виска. «Нѣтъ, ничего въ ея жизни не произошло!» – рѣшилъ Салабинъ.

- Какъ твоя Юля? Какъ родители?

- Мама умерла годъ назадъ. Юля въ Сбербанкѣ.

Онъ молча накрылъ ея руку ладонью.

«Онъ, кажется, порасторопнѣе сталъ!» – подумала она.

Опять вступилъ въ бесѣду Красовъ:

- Когда философа Хайдеггера спросили, почему онъ, владѣющiй древнегреческимъ, латынью и японскимъ, не знаетъ англiйскаго, тотъ отвѣтилъ, что ему неизвѣстно, чтò такого написано по-англiйски, чтобы стоило изучить этотъ языкъ!

- Круто! – восхитилась Ирина. – Я среди васъ – какъ будто лечу на парашютò!

- Ирина – воспитанница аэроклуба, – пояснилъ Салабинъ.

- Снимаю шляпу! – поклонился князь. Ирина зардѣлась. Красовъ подождалъ вниманiя:

- А былъ ещё случай, когда удивились, на что Хайдеггеру японскiй, и онъ объяснилъ, что ему интересенъ дзенъ-буддизмъ, который невозможно выразить ни однимъ субъектно-предикатнымъ языкомъ Европы: переводы безсильны.

- Переводы вообще безсильны! – отозвался Салабинъ. – Надо знать языки.

- Что за странный типъ! – изумилась Ирина.

- Кто – я? – дѣланно обидѣлся Салабинъ.

- И ты тоже.

- Вообще Хайдеггеръ быль очень высокомѣренъ, – продолжилъ Красовъ. – Можно даже сказать, человѣконенавистникъ. И женоненавистникъ, несомнѣнно.

- И вы тоже изъ нихъ? Вѣдь это вашъ любимый философъ?..

На губахъ у Красова появилась лукавая усмѣшка.

- Я – напротивъ. Я цѣнитель женщинъ.

- Да мы всѣ, я думаю, цѣнители, – задумчиво произнёсъ Салабинъ. – Женщины – это цвѣты. Кто-то ихъ вяжетъ в букеты, а кто-то только любуется.

- Ну, наверно, и нюхаетъ же! – предположила Ира.

Пётръ Николаевичъ съ довольнымъ видомъ оглядѣлъ собравшихся:

- Пока рѣчь не зашла о женщинахъ, нельзя считать вечеръ удавшимся! Надѣюсь, у насъ ещё будетъ подобный симпозумъ... Ахъ, простите, это же иностранное слово!

- Владимiръ Ивановичъ Даль не относилъ греческiя слова къ чужероднымъ, – отозвался Салабинъ.

- Ну хорошо, надѣюсь, вы, Дмитрiй Михайловичъ, въ слѣдующiй разъ намъ разскажете поболѣе о знаменитыхъ философахъ.

- О, съ удовольствiемъ!..

Ирина сморщила носикъ.

                *       *        *

На слѣдующiй день Салабинъ пребывалъ въ состоянiи, которого самъ не могъ истолковать. Случайная встрѣча съ Ириной и то обстоятельство, что она тотчасъ измѣнила свои планы, принявъ приглашенiе Рославлева, не обязательно должны были его радовать. Скорѣе наоборотъ, могъ радовать предстоящiй черезъ два дня вылетъ на Босфоръ. Онъ былъ не готовъ къ столь внезапной перемѣнѣ своей участи и опасался сосудистаго удара отъ декомпрессiи.

Кромѣ того, его безпокоилъ Ростиславъ, котораго онъ слишкомъ давно не видѣлъ. А вопросъ будущаго трудоустройства можно будетъ обсуждать съ Красовымъ и заочно, по электронной почтѣ... Но сына надо было повидать.

Ирину онъ вчера, конечно, проводилъ домой и она даже вслухъ отмѣтила, что онъ здорово измѣнился: раскованъ, находчивъ – но непонятенъ.

- Ты что-то скрываешь отъ меня?

- Только мѣсто своей работы. Она не въ Питерѣ. Я здѣсь проѣздомъ.

- А почему скрываешь?

- Хочу быть такимъ же загадочнымъ для тебя, какъ князь Рославлевъ! – свои слова онъ смягчилъ лёгкимъ смѣшкомъ.

- Ты что – не радъ, что я подошла?..

- Почему не радъ? Я очень радъ тебя видѣть. Ты же ненаглядная моя – смотрѣлъ бы и смотрѣлъ! Только у насъ, у русскихъ, такое чувство можно выразить однимъ словомъ. Въ остальныхъ языкахъ понадобится цѣлое предложенiе.

- Опять тебя въ теорiю кидаетъ. А мнѣ какое дѣло до остальныхъ языковъ?

- Вѣрно: никакого.

Она подняла глаза къ окнамъ своей квартиры:

- Юля дома. Ты зайдёшь?

- Нѣтъ. Лучше въ слѣдующiй прiѣздъ.

- Какъ знаешь. Пока.

- Пока.

Онъ могъ бы и ещё стоять и разговаривать съ ней, но только не заходить въ домъ. Что-то произошло въ его жизни, но онъ ещё не зналъ, что именно.

        *        *         *

- Маруся, ты съ Ростикомъ давно не общалась?

- Давно!

- Даже по телефону?

- Какъ-то такъ...

Когда ей было годъ-другой, – говоритъ себѣ обезкураженный отецъ, – а Ростиславу одиннадцать-двенадцать, то онъ обращалъ ещё на сестрёнку вниманiе... А я вѣдь Наталью побудилъ родить второго ребёнка, уже когда не дорожилъ Натальей, а только хотѣлъ, чтобы Ростикъ не остался въ мiрѣ одинъ.

А онъ выбираетъ одиночество.

Какъ совладать съ этой жизнью? А никакъ. Быть, какъ ты есть. Уже столькихъ суетильниковъ разума повидалъ Салабинъ, а конецъ одинъ. Уже и великiй ужасный Кацкунъ истлѣваетъ въ могилѣ – бывшiй богъ морей, а потомъ карабасъ постсоветскихъ колбасъ. Земной конецъ – одинъ. А далѣе – не намъ судить.

Телефонный номеръ сына онъ набираетъ, самъ замѣчая, что волнуется.

- Ростикъ, это отецъ. Какъ дѣла?

- Нормально.

- Ты уже освободился?

- А ты чего хотѣлъ?

- Услышать, узнать... Я въ городѣ проѣздомъ. Послѣзавтра улетаю.

- Счастливо!

- Думал, повидаемся.

- А зачѣмъ?

- Ну, какъ?.. Мы же родные люди.

- Нѣтъ. Мы чужiе.

- Ростикъ, ты что говоришь?

- Ну а что мнѣ говорить?

- Это кто тебя научилъ?

- Меня никто не училъ.

- Дуся-Маруся тебѣ привѣтъ передаётъ.

- Будетъ надо, я ей позвоню.

- Ожесточённый ты... Ладно, Богъ съ тобой!..

- Какой ещё богъ?

- Счастливо.

- Пока!

Дѣти намъ не принадлежатъ, это понятно. Но мы имъ хотимъ принадлежать. Только какъ этого хотѣть, если мы имъ не нужны и эту жизнь они воспринимаютъ не какъ поступательную порчу, а какъ норму вещей. Вотъ сынъ уже вычисляетъ, сколько ему лѣтъ до пенсiи. А отецъ прикидываетъ, успѣетъ ли что-нибудь стóящее написать. А читать будетъ кто?

Однако же и заявленiе, что я ему чужой... Это съ голоса Натальи. Съ нея могло статься и такое: сказать сыну, что не онъ ему отецъ. Раздѣляй и царствуй!.. Однако подлость, подлость!..

А вѣдь онъ уже, Ростикъ, не поздравилъ отца съ днёмъ рожденiя – въ первый разъ такое. Салабинъ дней рожденiя своихъ не отмѣчалъ и поздравленiй себѣ не бралъ на замѣтку, но отъ Ростика – нѣтъ, не помнитъ.

Эхма!.. Не поѣхать ли въ Рыбацкое къ Красову? Когда ещё увидимся? Поѣду!

Изъ Ульянки до Рыбацкаго – полтора часа на метро. Достаточно, чтобы оглохнуть отъ грохота вагона и прiйти въ философское состоянiе духа. Потому что наше метро самое гремящее въ мiрѣ – только кiевскому уступаетъ...

       *       *       *

Созвонившись съ Дмитрiемъ Красовымъ, который искренне ему обрадовался, Салабинъ сначала выслушалъ не очень краткую лекцiю съ критикой нечистаго разума, а когда предложилъ «не по телефону», тотъ пригласилъ его къ себѣ, поскольку ему «суставы прихватило».

«Молодъ ещё жаловаться на суставы! – удивился Салабинъ. – Хотя у каждаго своя бiографiя съ бiохимiей...»

Домъ, гдѣ была квартира Красовыхъ, стоялъ на высокомъ берегу Невы, отдѣлённый отъ рѣки только проѣзжей частью проспекта. «Красота!» – отмѣтилъ Салабинъ.

День былъ выходной, были дома и Красовъ, и его жена; отсутствовала только дочь 25 лѣтъ. Едва представивъ гостя женѣ, Верѣ Александровнѣ, Красовъ потащилъ его въ свой кабинетъ, на ночь очевидно преобразуемый въ спальню. Квартира была типичной двухкомнатной, зато кухня въ два съ половиной раза превосходила салабинскую.

- Пока тамъ жена столъ готовитъ, мы тутъ побесѣдуемъ!..

Хорошо, что Красовъ по телефону упомянулъ про жену – и Салабинъ не ударилъ въ грязь лицомъ: прибылъ съ виномъ и цвѣтами.

Они пробесѣдовали почти три часа – и это тоже было пиршество, хотя прозаическую цѣль своего визита – спросить совѣта о будущемъ трудоустройствѣ – Салабинъ не осуществилъ.

- Я вамъ развѣ не говорилъ, что меня выкинули изъ высшей школы?.. Я теперь люмпенъ – центральный привратникъ Марiинскаго театра.

Салабинъ хлопнулъ себя по лбу.

- Я это какъ-то упустилъ... А про Марiинскiй впервые слышу. А жаль, что я не настолько театралъ, чтобы воспользоваться!..

Посмѣялись оба.

- Былъ забавный случай: я стою на контролѣ, подходитъ мадамъ и шестеро сопровождающихъ... «Я на концертъ моего сына, а эти – со мной!..» И тутъ я опростоволосился. Спрашиваю: «А вы кто?» – Я Солженицына! – «Простите, и что?..» (Тутъ меня толкаютъ и яростно шепчутъ: «Игнатъ Солженицынъ – ея сынъ!»). Ладно, онъ ея сынъ – и что? И вдругъ вижу афишу въ вестибюлѣ: Игнат СОЛЖЕНИЦЫН, фортепиано. Такъ что и въ Марiинкѣ почва подо мной зашаталась!..  А то ещё какъ-то вечеромъ я на улицѣ стою: подкатываетъ къ театру лимузинъ, а изъ театра одновременно выходитъ ну вылитый Генри Киссинджеръ, передъ нимъ распахиваютъ салонъ лимузина, садится, захлопываютъ дверь – и лимузинъ буквально исчезаетъ!.. А потомъ мнѣ коллеги говорятъ, что это былъ-таки онъ!

- Да, философу работать привратникомъ театра противопоказано! – печально произнёсъ Салабинъ. – А вѣдь нѣсколько лѣтъ назадъ, Дмитрiй Михайловичъ,  питерское радiо докладывало, что на какомъ-то форумѣ Киссинджера назначили наблюдающимъ по демократiи въ Петербургѣ и сѣверо-западномъ околоткѣ Россiи. Съ той поры нашъ главнокомандующiй разъ или два обѣдалъ въ домѣ у Киссинджера и даже гладилъ его домашнихъ животныхъ.

- Да, есть вещи, мой другъ Горацiо... – кивнулъ Красовъ.

- А когда одинъ публицистъ, казачiй полковникъ Наумовъ, сталъ возмущаться тѣмъ, что Клинтонъ похлопываетъ нашего главкома по плечу, то его убили на полпути къ подмосковной дачѣ.

- Да, мой другъ Горацiо... – повторилъ Красовъ. Послѣ паузы онъ продолжилъ:

- Философъ можетъ быть привратникомъ подобно Платону, написавшему на воротахъ своей Академiи: «Не-геóметрамъ входъ воспрещёнъ». Потому что безъ математики нé на что привить идею! А идея рождена математикой! И геометрiя – это наглядная часть математики: минимумъ, проходной балл!..

- Да, было время, и было мѣсто, гдѣ проходной баллъ измѣрялся не имущественнымъ цензомъ.

- Да, и время и мѣсто... – повторилъ хозяинъ дома вслѣдъ за гостемъ, задумавшись о чёмъ-то своёмъ...

- А ваши суставы, Дмитрiй Михайловичъ, простите, это не вслѣдствiе службы въ Заполярьѣ?..

- Нѣтъ, нѣтъ, не думаю... Даже знаю, что не въ этомъ причина... Когда-нибудь

разскажу... Было время и мѣсто! Было!..

«Ухмъ!..» – произнёсъ внутреннiй голосъ Салабина.

- Но сначала надо будетъ разсказать вамъ о чудесномъ мѣстѣ на землѣ, о городѣ Полтавѣ... Не бывали тамъ?

- Нѣтъ, въ Полтавѣ не бывалъ!

- Одно изъ прекраснѣйшихъ мѣстъ на землѣ. Но Кравчукъ и Ельцинъ отобрали мою малую родину.

- И у васъ никого тамъ не осталось?

- Осталось, какъ не осталось: пропавшiй безъ вѣсти братъ, куча одноклассниковъ, даже квартира  родителей осталась... Молодая семья снимаетъ, но тѣ деньги, что они должны переводить по договору, такъ обезцѣнились, что теперь они ихъ тратятъ на текущiй ремонтъ.

- А братъ вашъ какъ пропалъ?

- Мой младшiй братъ... Онъ выпивалъ. И вообще любилъ срываться съ мѣста и пускаться куда глаза глядятъ. Куда поѣхалъ – туда не прiѣхалъ... Пропалъ!

Замолчали.

- Благодаря вам я познакомился съ Петромъ Николаевичемъ, но знакомства не получилось, потому что нежданно-негаданно намъ встрѣтилась Ирина... Ничего не узналъ о нёмъ, кромѣ того, что инженеръ, что бѣлоэмигрантъ... Вы давно знакомы?

- Около полугода. Время отъ времени встрѣчаемся, бесѣдуемъ – но никогда о личномъ. Я чувствую въ нёмъ какую-то тайну, нѣтъ – хуже, личную трагедiю...

«Ну, этимъ никого не удивишь...» – молча вставилъ своё Салабинъ.

- ...мнѣ кажется, онъ очень одинокъ.

- Даже здѣсь, въ Россiи?

- Умѣете вы сразу въ точку попасть! Онъ такъ и сказалъ мнѣ, что въ Россiю бѣжалъ от одиночества. Но не расшифровалъ эту фразу, а я не сталъ разспрашивать. Придётъ время – разскажетъ.

- Самое ужасное одиночество – это быть шпиономъ за границей, резидентомъ... Страшнѣе, чѣмъ даже камера-одиночка. А тѣмъ болѣе, инженеръ... Могъ быть даже советскимъ агентомъ, оттого и бѣжалъ. Но это я фантазирую. И не мой это сюжетъ, не мой интересъ...

- Это мой интересъ, – сказалъ Красовъ и показалъ на книги съ торчащими изъ нихъ закладками: «Б.С.Антоновъ. Начальники советской военной развѣдки». «Ованесянъ. Трагедiя 1941 года». – Вѣдь когда товарищъ Ежовъ смѣнилъ товарища Ягóду, Сталину чтò было нужно? Обезопасить агентурную сѣть, состоявшую на девять десятыхъ из лицъ интересной нацiональности, – и плавно её заменить менѣе колоритными персонажами. Но Ежовъ поступилъ грубо и топорно: вызвалъ въ Москву сразу всѣхъ резидентовъ, а тѣ же постоянно обмѣнивались температурными сводками. Быстро сообразили, что къ чѣму. Переметнулись, покупая себѣ жизнь. Одинъ сдал сотню агентовъ-нелегаловъ. Другой – шесть десятковъ. А третiй – ещё сотню!.. А всего по Европѣ было порядка трёхсотъ советскихъ агентовъ. Четвёртый резидентъ, под кличкой Орловъ, предупредилъ московское начальство, что если съ его головы или членовъ его семьи упадётъ одинъ волосъ, то он сдастъ «кембриджскую четвёрку»!.. А цѣнность этихъ агентовъ изъ высшего британскаго общества затмеваетъ всё и вся, что мы знаемъ въ исторiи развѣдокъ! Такъ остались неприкосновенными самые безкорыстные и самые осведомлённые агенты Кремля въ Западной Европѣ. Косвенно и мнѣ развѣдка помогла... – Красовъ хитро улыбнулся.

- Интересно!.. Какъ?

- Когда я былъ старшимъ офицеромъ батареи, у меня произошёлъ конфликтъ съ комбатомъ, рѣдкой сволочью, что признавали всѣ, кто его зналъ. Но это я когда-нибудь потомъ... Въ итогѣ, выходя на гражданскую службу, надѣясь послужить философiи и народному образованiю, я получаю замѣчательную во всѣхъ отношенiяхъ характеристику, кромѣ двухъ послѣднихъ строкъ: «Презираетъ комсомолъ и высмѣиваетъ учебную дисциплину – исторiю КПСС». Всё! Кранты! Каюкъ! Это полная невозможность работать по квалификацiи. Но я съ ослинымъ упорствомъ ходилъ по отдѣламъ кадровъ, и на второмъ году мытарствъ и случайныхъ подработокъ встрѣтилъ наконецъ кадровика, который оказался бывшимъ резидентомъ ГРУ въ небольшой европейской странѣ... Онъ пострадалъ въ результатѣ предательства одного перебѣжчика и былъ вынужденъ срочно спасаться... Но голова-то у него на мѣстѣ! Сталъ вѣдать кадрами въ академической системѣ. А вы знаете, какихъ людей берутъ въ резидентуру? Обладающихъ феноменальной памятью. Онъ можетъ сидѣть съ удочкой въ камышахъ, а въ головѣ у него – чтò, гдѣ и какъ у того и другого, третьяго и сотаго изъ его подотчётныхъ. Вотъ такой человѣкъ первымъ понялъ, какъ и почему я оказался въ безвыходной ситуацiи, а ещё лучше онъ понялъ, что я за человѣкъ – и онъ взялъ меня научнымъ редакторомъ в академическую библiотеку. Тамъ и отработалъ я почти пять лѣтъ. И моя новая характеристика перекрыла прежнюю, армейскую.

- Свѣтъ не безъ добрыхъ людей...

- Онъ просто честный и компетентный. Ну и, само собой, не трусъ, не чиновникъ – полковникъ ГРУ.

- Да, полковникъ ГРУ – это не какой-нибудь «генералъ армiи Крючковъ» во главѣ КГБ и въ составѣ ГКЧП.

- Ой не напоминайте!..

- Дмитрiй Михайловичъ, я собирался спросить, знаете ли вы такого философа – Гурулёва...

- Вы читаете мои мысли! Я уже энное число минутъ хочу спросить васъ о писателѣ Гурулёвѣ!..

Они оба воззрились другъ на друга и невесело разсмѣялись.

- Когда я жилъ одинъ послѣ перваго развода, – началъ Красовъ, – въ тёмной комнатѣ на Чайковскаго... Гурулёвъ приводилъ ко мнѣ изъ Дома писателей молодыхъ вундеркиндовъ для продолженя банкета... Я ихъ наслушался тогда. Лысо-кудреватые городскiе мальчики, трепачи безъ понятiя о настоящей жизни, а непревзойдённымъ среди нихъ былъ, конечно, Гурулёвъ, трепачъ-профессiоналъ...

- Тогда вы не могли не читать его беллетристику, такъ сказать.

- Я пробовалъ. Но не пошло. Поэтому и спросилъ васъ какъ его коллегу – писателя.

- Мнѣ трудно считать его коллегой...

- Вы не философъ, а онъ не писатель – такъ понимать?

Салабинъ задумчиво потёръ переносицу.

- Съ вами, Дмитрiй Михайловичъ, у меня сложились довѣрительныя отношенiя, которыми я дорожу... Не скрою: я болѣе кажусь себѣ философомъ, чѣмъ Гурулёвъ мнѣ кажется писателемъ.

- Совпадаетъ съ моими подозрѣнiями! – подхватилъ Красовъ.

- Конечно, не мнѣ судить доктора философiи, – поскромничалъ Салабинъ (тутъ Красовъ произвёлъ нарочито шумный выдохъ), – но...

Договаривать Салабинъ не сталъ, а Красовъ плавно измѣнилъ предметъ бесѣды.

- Вотъ за кого благодарю судьбу – такъ это за Генриха, за Батищева... – голосъ Красова замѣтно потеплѣлъ. – Онъ всегда говорилъ со мной напрямикъ, безъ обиняковъ, какъ съ равнымъ себѣ. Убѣждалъ, что всё, мной усвоенное отъ него, я долженъ высказывать какъ своё собственное, потому что человѣкъ буквально всё перенимаетъ по-своему... И такъ же напрямикъ онъ высказался онъ высказался обо мнѣ въ письмѣ моему начальству: «съ искрой, но безъ фундамента...». Само письмо Батищева – поступокъ удивительный. Возможно, онъ хотѣлъ облегчить мнѣ выѣзды въ Москву на конференцiи въ Институт философiи, но хорошо уже то, что письмо и не помогло, и не помѣшало... Зато лысо-кудреватые мальчики-философы перемывали мнѣ косточки: «о насъ бы такъ, хотя бы такъ» – съ искрой, но безъ фундамента!..

Вообще судьба мнѣ дарила подарки. Жена у меня – такой подарокъ. Для нея мужъ, безъ преувеличенiя, чтò гарантъ конституцiи. У меня вѣдь случались перiоды, когда я вылеталъ съ кафедры, былъ безъ работы... И хотя бы стонъ или упрёкъ отъ нея!.. Наоборотъ: она добытчица, кормилица, хозяйка лѣсныхъ даровъ и прочая. И умница притомъ! Она видитъ суть лѣса за деревьями. Читали мы съ ней «Войну съ саламандрами», а потомъ случилось читать «Тихаго американца». Она и говоритъ: «Слушай, такъ это же объ одномъ и томъ же!»

«Потому она и мужа понимаетъ!» – молча воскликнулъ Салабинъ.

Имя Гурулёва вскорѣ снова прозвучало.

- Въ питерскихъ философскихъ кругахъ многiе годы правилъ такъ называемый «каганатъ» – по фамилiи профессора Кагана, обладавшаго непререкаемымъ авторитетомъ. Однажды молодой кандидатъ наукъ, Вася Назаровъ, публично всталъ на сторону профессора-марксиста Лифшица въ его спорѣ съ Каганомъ. А потомъ Гурулёвъ молодому Васѣ и говоритъ: «Вася, ты забылъ, гдѣ живёшь? Тебѣ въ Питерѣ дѣлать больше нечего! Уѣзжай!»

- Но это, какъ ни крути, не можетъ прибавить уваженiя къ Гурулёву въ моихъ глазахъ, – сказалъ Салабинъ.

- Ну, онъ просто человѣкъ съ крестьянской смекалкой, хуторской самородокъ. Всегда былъ на карьеру нацѣленъ.

- Тогда зачѣмъ ещё подался въ беллетристику?

- Ха! Въ советское время писатель имѣлъ офицiальный статусъ и котировался какъ властитель думъ, хотя бы въ радiусѣ своего района. Недаромъ Горбачёвъ, не читавшiй книжекъ, вообще говорившiй безсвязно, поѣхалъ въ больницу къ Леониду Леонову поздравлять его розами съ юбилеемъ, а въ «партiйную сотню» горбачёвскаго съѣзда депутатовъ включили пятерыхъ русскихъ писателей.

На это Салабинъ ничего не отвѣтилъ и о писателѣ Гурулёвѣ больше ничего не сказалъ. Но продолжилъ о философѣ. А тутъ и хозяйка призвала ихъ къ столу.

- Когда собчаковцы отмѣнили улицу Гоголя, я сталъ собирать подписи противъ этого рѣшенiя и поѣхалъ въ педвузъ къ нашему Гурулёву. Онъ пробѣжалъ глазами текстъ и сказалъ: «Пусть сначала подпишетъ ΝΝ» – это нашъ общiй знакомый, почти академикъ, только я съ нимъ ещё менѣе близокъ – и отправилъ меня къ тому въ кабинетъ метровъ за двести. Пока я шёлъ туда, Гурулёвъ позвонилъ ему и застращалъ старшаго коллегу; конецъ ихъ разговора я засталъ. ΝΝ покраснѣлъ и сказалъ: «Нѣтъ, не могу!»

Я вернулся къ Гурулёву просто чтобы посмотрѣть на него. А тотъ развёлъ руками: «Вотъ видишь, даже люди намъ не чета подписывать не хотятъ!»

Вѣра Александровна Красова была природной сѣверянкой: свѣтловолосая, съ тонкимъ удлинённымъ лицомъ и свѣтлыми глазами; и оказалась уроженкой тверскихъ лѣсовъ – и даже землячкой великаго князя Александра Невскаго.

На Салабина она смотрѣла какъ на знакомаго, и это поселило въ нёмъ предположенiе, что супруги о нёмъ уже поговорили между собой.

Вѣра Александровна не старалась участвовать въ ихъ бесѣдѣ, но внимательно слушала, слѣдила за предпочтенiями гостя и подкладывала ему на тарелку.

- А вѣдь Герцена тоже отмѣнили, – сказала Вѣра Александровна, – сдѣлали Большую Морскую. Можетъ, поэтому нельзя возвращать имя Гоголя? Есть Большая – должна быть и Малая!

- Да, они это могутъ намъ сказать. И скажутъ ещё! Но у насъ въ городѣ есть Большая Московская, а Малой нѣтъ. Навѣрно, должны теперь её строить?

Вѣра Александровна разсмѣялась.

- А вы молодецъ! Вамъ палецъ въ ротъ не клади!

- Напротивъ: дочка меня жалѣетъ! «Папа, какъ тебѣ трудно живётся! Ты бы у всѣхъ ошибки исправлялъ!» Но она со мной заодно: стала склонять Колпино, Пулково, Купчино...

- Въ Купчинѣ΄? – спросила Вѣра Александровна.

- Да, – упрямо кивнулъ Салабинъ, – такъ было всегда на Руси: въ селѣ Карачаровѣ, въ сельцѣ Шамординѣ и на поляхъ Бородина.

- Ты видишь, Вѣруня, какой боецъ у насъ въ гостяхъ!

- Вижу! – со смѣхомъ откликнулась хозяйка. – Даже хочется ему помочь! Геннадiй Серафимовичъ, вы ещё этого не отвѣдали!..

- Потому что глаза разбѣгаются!.. Спасибо, спасибо!

- Вы кушайте, кушайте...

- Вы спрашивайте, спрашивайте!.. – срифмовалъ Красовъ.

- Обязательно! – отозвался Салабинъ. У него складывалось приподнятое настроенiе: штормъ онъ уже схлопоталъ и, несомнѣнно, штормовъ прибавится ещё, а тутъ и забытая философiя, прямикомъ изъ юности, обидъ не помня, просится въ руки.

- Дмитрiй Михайловичъ, а въ чёмъ расходились Лившицъ и Каганъ?

- Въ чёмъ расходились – это вторично и несущественно. Имъ было что дѣлить: авторитетъ и власть въ такъ называемой наукѣ. Надо понимать, что чистая философiя закончилась давно. Можно сказать, что послѣднимъ настоящимъ философомъ былъ Платонъ. А всё испортили Сократъ и сократики (помните, кто сказалъ?) Философствованiе какъ образъ жизни было испорчено политикой. Вспомните, какъ Сократа заставили принять яду! Правда, британские учёные считают Сократа, наоборотъ, первымъ настоящимъ философомъ, повернувшимся отъ природы къ человѣку...

- Именно британскiе?.. – озадаченно переспросилъ Салабинъ.

- А вы не слышали такое выраженiе? – удивился Красовъ. – Это же фольклоръ, когда надо высмѣять глупую теорiю, заводятъ рѣчь о «британскихъ учёныхъ, которые доказали... ну и молодцы!»

- Митя, да и ты не зналъ бы этого, – вступилась Вѣра Александровна, – если бы не слушалъ «Бизнес-ФМ».

- Вѣрно, – кивнулъ Красовъ. – Такъ на чёмъ я остановлися?.. Сократъ выпилъ яду, а Спинозу лишили средствъ пропитанiя и обрекли на голодную смерть, потому что философiя стала политикой. Въ новое время было одно свѣтлое исключенiе – Григорiй Сковорода...

Салабинъ терпеливо ждалъ, когда Красовъ станетъ отвѣчать на его вопросъ.

- А уже въ наши дни каганы и лившицы боролись за распределенiе чего бы то ни было, а Мамардашвили мнѣ лично сказалъ, что религiозная философiя не можетъ имѣть никакого значенiя, конечно, былъ неправъ, и послѣ этого умеръ.

- Какъ это было?

- Мамардашвили – крупный, въ общемъ-то, философъ, хотя не чуждый эстетизма. Я просто задалъ ему лобовой вопросъ: признаётъ ли онъ значенiе религiозной философiи? Подразумѣвалъ, конечно, что вся русская философiя – религiозна по опредѣленiю. Итакъ, спросилъ... А онъ нервно отвѣтилъ: нѣтъ! Но когда я напослѣдокъ уходилъ, уже при шапочномъ разборѣ, то вижу: онъ ищетъ кого-то глазами – и наши взгляды встрѣтились... Пока я дѣлалъ шагъ-другой къ выходу, онъ смотрѣлъ на меня, не отпуская, словно вотъ-вотъ кивнётъ: да, значенiе имѣетъ. А можетъ - и кивнулъ... А можетъ, показалось... Но думается, онъ пожалѣлъ о своёмъ «нѣтъ». А какъ онъ умеръ, ты въ курсѣ?

- Нѣтъ.

-Гамсахурдiа, оказавшись президентомъ Грузiи, лишилъ Мамардашвили гражданства. Философъ кинулся въ аэропортъ летѣть въ Тбилиси – и умеръ у стойки регистрацiи. Да, вотъ такъ политика портитъ философiю... Марксъ и Энгельсъ политиками были больше, чѣмъ философами – а почему? Потому что уже не истину искали и не чарующихъ размышленiй (по выраженiю Шеллинга), а создавали ученiе, доктрину, систему... И русофобiя была въ ней краеугольнымъ камнемъ. Фобiя – слово ещё слабое! Они оба просто ненавидѣли Россiю...

Для Салабина это новостью не было, и онъ Красова не перебилъ.

- Напримѣръ, свою теорiю классовъ они выдерживаютъ строго, но... Пока рѣчь не заходитъ о Россiи! Они пишутъ, что къ нацiямъ непримѣнимо дѣленiе на реакцiонные и прогрессивные, но могутъ быть исключенiя, говорятъ эти мудрецы: «...напримѣръ, Россiя». И это клейменiе Россiи было такъ прочно, съ такимъ удовольствiемъ усвоено Западомъ, что всѣ соцiалисты приняли его на вѣру, нѣмецкiе соцiалъ-демократы съ энтузiазмомъ голосовали за военные кредиты на войну съ Россiей, а Ленинъ мечталъ о пораженiи Россiи въ этой войнѣ и добивался капитуляцiи уже красной Россiи («Брестскаго мира»), практически въ одиночку выкручивая руки членамъ ЦК, объявляя ультиматумъ: «Иначе я обращусь прямо къ народу!» Запугалъ!.. Вѣдь всякая «кухарка, управляющая государствомъ», абсолютно не хочетъ войны! И сегодня мы видимъ, какъ русофобiя – нѣтъ! – русоненавистничество! – опредѣляетъ ходъ мiровой политики.

- Я зналъ иностранцевъ, влюблённыхъ въ Россiю... И даже – просто въ русскихъ, – сказалъ Салабинъ.

- Но не въ Турцiи же?

- Въ Турцiи любятъ русскихъ невестъ, но чтобы Россiю?.. А въ Европѣ находятся люди, какъ правило, образованные, которые любятъ и Россiю, и даже русскихъ... Самый замѣтный случай, по-моему – поэтъ Рильке. Онъ даже стихи началъ писать по-русски. Любил православную Русь... Вотъ не знаю, сталъ ли онъ православнымъ. Но Европа не знаетъ о Рильке самаго главнаго для насъ, ихъ энциклопедии сообщаютъ, что Рильке былъ какое-то время секретарёмъ Огюста Родена, и перечисляют названия его книг, но заикнуться о томъ, что вотъ эта – вся посвящена Россiи, это свыше ихъ силъ. А ещё я знал немца изъ Мюнстера, который говорил: «Россiя – это мой наркотикъ!»

- Кьеркегоръ и Шеллингъ, отходя от лютеранства, сильно сближались съ Православiемъ на почвѣ патристики...

- Это... богословiе Отцовъ Церкви? – спросилъ Салабинъ.

- Да, въ первые семь вѣковъ.

- Неудивительно, что изученiе богословiя требуетъ всей жизни. А изученiе Россiи, славистики, арабистики? – чего угодно... Как не убояться бездны премудрости, подобно Цыфиркину у Фонвизина!

- Поэтому многiе учёные доктора и кандидаты ничего не изучали и не изучают. Вы поразились бы, какая преисподняя макулатуры, переписанной по многу разъ, открылась мнѣ въ отдѣлѣ диссертацiй академической библiотеки!

Салабинъ промолчалъ, но сочувственно улыбнулся. Онъ даже за недолгое время своего вращенiя на философскомъ факультетѣ усвоилъ эту печальную истину.

Однако за окномъ уже темнѣло, пора была и честь знать. Всё слышанное, сказанное и невысказанное сплелось и проросло одно въ другое, пульсируя въ головѣ у Салабина тонкой, тихо радующей музыкой.

Она ещё долго будетъ оживать у него въ турецкой меблированной квартирѣ, а онъ станетъ дѣлиться ея варiацiями съ новыми товарищами на родинѣ. Къ счастью, онъ съ берегами Босфора черезъ полгода простится окончательно.

       *       *        *

«Что за комиссiя, Создатель, быть взрослой дочери отцомъ!..»

Маруся провожала папу в аэропортъ, и онъ осторожно выпытывалъ у ней, каковъ кругъ ея друзей-сверстников, бывшихъ одноклассниковъ или внѣ школы, какъ тòтъ мальчикъ и чтò этотъ, которыхъ отецъ помнилъ по ихъ прошлымъ посѣщенiямъ Салабиныхъ. «Что ты, папа, меня мало что съ ними связываетъ!..» А съ кѣмъ тебя что-то большее связываетъ?.. «Папа, не безпокойся, я ничего не утаю... Повѣрь, пожалуйста, я у тебя не дура!»

И папѣ оставалось вѣрить и полагаться на силы небесныя, какъ когда-то  въ ожиданiи сына съ Кавказа.

Послѣднiй отрѣзокъ времени, проведённый Салабинымъ въ Турцiи, не запомнился ничѣмъ. Онъ уже убѣдился, что съ возрастанiемъ заботъ и суеты всё меньше остаётся того, чѣмъ дорожила бы память. И ещё сильнѣе ощущается то же самое съ возрастомъ.  Супруги Марченко, Ольга и Григорiй, провели отпускъ въ Сирiи, вернулись одухотворёнными и полными разсказовъ, съ массой видео и фотографiй. Оказалось, они четвёртый отпускъ подрядъ проводятъ в Сирiи; узнавъ объ этомъ, Салабинъ согласно кивнулъ и сказалъ себѣ: «видать, у каждаго – своя Литва!». Кромѣ древней Пальмиры, Салабинъ не зналъ въ Сирiи совсѣмъ ничего, а теперь поразился тончайшему изваянiю Богородицы, держащей на колѣняхъ снятаго съ распятiя Христа. Похоже было на повторенiе знаменитой статуи Микельанджело, только въ Сирiи она находилась подъ открытымъ небомъ. Но такъ же, какъ работа итальянскаго мастера, удивляла своей возвышенной, парящей невѣсомостью.

- Въ христiанскихъ районахъ и кварталахъ насъ то и дѣло приглашали въ гости, угощали сладостями и кофе, – сказала Ольга. – А ошибиться, гдѣ какое населенiе, было бы трудно: въ христiанскихъ всё убрано и чисто.

- Хм! – сказалъ Салабинъ, – такъ и у Калашникова на Кипрѣ были тѣ же впечатлѣнiя: турецкая и греческая зоны... Аналогично.

Другое памятное событiе – нѣтъ, скорѣе инцидентъ... Въ одну изъ пятницъ, передъ застольемъ, Гриша Марченко услыхалъ, какъ Салабинъ сказалъ кому-то изъ коллегъ (возможно, даже Ярославу Гриндѣ), что нѣтъ такой нацiи – украинской – какъ отдѣльнаго народа, и собесѣдникъ ему не возразилъ, но Гриша вихремъ подлетѣлъ:

- Вы что такое говорите?! Да я послѣ такого съ вами говорить не буду!

- Да я самъ хохолъ! – не сдрейфилъ Салабинъ. – И сестра у меня въ Кiевѣ!

- Ну?.. Такъ что жъ вы такое говорите?

- Потому что мы одинъ народъ, вотъ и всё!

У Гриши больше словъ не нашлось, но возбужденiе Гришино прошло не сразу. Правда, этотъ случай никакъ не отразился на ихъ дальнѣйшихъ отношенiяхъ, а Ольга по-прежнему приглашала Салабина въ кухню отвѣдать ея борща рядомъ съ обоими супругами.

Такiе случаи легко запоминались – и надолго, а то и навсегда. Зато пятничныя застолья съ руководствомъ оставались одинаковыми сѣрыми пятнами на всёмъ протяженiи.

Тѣмъ временемъ всё болѣе Салабину становилось невмоготу... Онъ уже начиналъ исподволь заговаривать о возможной своей отставкѣ. Первымъ выслушалъ его Калашниковъ.

- Жалко, но я тебя понимаю. Трудно жить одному. Хорошо, что новизна испуга послѣ американскаго теракта уже пообтёрлась, тебя замѣнить полегче будетъ, да и безъ курсовъ можно будетъ обойтись, если, скажемъ, назначеннымъ лицомъ станетъ прежнiй твой замъ – Гринда. Только надо подготовить старого Лобаченко. А ещё онъ можетъ и кого другого приглядѣть.

Наступила пора штормовъ, и Салабинъ этимъ ещё успѣлъ воспользоваться. Но уже не выпадало на его долю таких памятныхъ единоборствъ со стихiей, какъ въ то неудавшееся посѣщенiе судна старикомъ Лобаченко. Мало-помалу всѣ дѣйствiя, поступки, перемѣщенiя, поѣздки Салабина становились неинтересной рутиной.

Ближе къ февралю привнёсъ струю свѣжести турокъ-домоуправъ (или, можетъ быть, отвѣтственный по лѣстницѣ). Въ выходной день онъ позвонилъ въ дверь Салабину, трогательно держа за руку дѣвочку въ лёгкомъ платьицѣ, лѣтъ не болѣе четырёхъ.

На ломаномъ англiйскомъ, какъ уже имъ приходилось объясняться, староста, домоуправъ или «капò» сталъ объяснять, приближая Салабину къ лицу и удаляя счётъ-квитанцiю, что съ него причитается семь миллiардовъ съ лишнимъ турецкихъ лиръ за отопленiе... «Что за бредъ?» – спросилъ Салабинъ сначала самаго себя. Тутъ надо сообразить, что денежная единица Турцiи на практикѣ въ ту пору именовалась просто: миллiонъ. И всё же семь миллiардовъ лиръ замѣтно превосходили пять тысячъ американскихъ долларовъ.

Салабинъ почувствовалъ, что краснѣетъ. Иначе говоря, его бросило въ жаръ. Къ счастью, до него дошла абсурдность ситуацiи: эти вопросы его не касались. Онъ круглый годъ платилъ за электричество – и только. Не слишкомъ дружелюбнымъ тономъ, отъ пережитого испуга и возмущенiя, онъ отправилъ ходатая съ квитанцiей къ секретаршѣ «Азова Интернешналъ», и тотъ поплёлся восвояси.

Къ секретаршѣ онъ такъ и не обратился, а черезъ недѣлю Салабинъ увидѣлъ знакомую квитанцiю внизу въ вестибюлѣ – подъ стекломъ на доскѣ объявленiй: семь миллiардовъ съ лишкомъ были расписаны по этажамъ и квартирамъ, но и та часть, что значилась за квартирой Салабина, его уже не безпокоила. «Ай мошенникъ!» – думалъ онъ без особаго удивленiя и возмущенiя. «Даже безотвѣтнаго ребёнка прихватилъ!.. На что рассчитывал? Что вмѣсто глупаго русскаго окажется пьяный русскiй – и станетъ  разсыпать банкноты изъ кармана?..» На что дѣлалъ ставку турокъ, осталось неяснымъ, только его наивная арифметика была достаточно прозрачной.

Совсѣмъ негусто было съ интересными событiями въ послѣднiе мѣсяцы Салабина въ Турцiи.