Однозвучно гремитъ колокольчикъ
И дорога пылится слегка
И уныло по ровному полю
Разливается  пѣснь ямщика...

Народная  пѣсня. И.Макаровъ

Когда Салабинъ летѣлъ въ Стамбулъ, ему думалось о Цареградѣ; теперь, по дорогѣ домой, въ головѣ звучатъ родныя пѣсни...

Подумать только, какъ измѣнились способы путешествовать – за одинъ краткiй мигъ, въ какую-то сотню лѣтъ! И «ровное поле» теперь – не жнивьё, не луга, не снѣга, а пухлое одѣяло облаковъ, стёганое иглами восходящихъ воздушныхъ потоковъ. А случись въ одѣялѣ дыра – и проглянетъ ковёръ лѣсовъ, рѣчные узоры и лоскуты земельныхъ участковъ. Земля сократилась, чтобы умѣститься въ сознанiи человѣка, а дѣла человѣка всё болѣе выходятъ за грань его пониманiя.

Приземленiе самолёта въ Пулковѣ сопровождалось, какъ бываетъ при мягкой посадкѣ, аплодисментами пассажировъ-иностранцевъ. Для русскаго человѣка это не поводъ, чтобы шумно реагировать.

Пройдя кордоны и получивъ багажъ, Салабинъ пошёлъ къ залу прилёта, высматривая, кто его встрѣчаетъ: только ли Маруся – или братъ ея тоже.

Маруся была одна. Да какъ замѣтно она вытянулась за четыре иесяца!

Они поцѣловались и Салабинъ спросилъ, какъ дѣла у Ростика.

- А онъ только прiѣзжаетъ, чтобы форму постирать... Всё нормально, говоритъ.

«Ну хоть такъ... – говоритъ себѣ Салабинъ, – чтобы форму постирать... Поколѣнiе пепси!» И они выходятъ на ноябрьскiй вѣтеръ.

Ѣхать предстояло двумя автобусами съ пересадкой. Дочка была молчаливѣе обычнаго, и Салабинъ не сталъ её тормошить. Спросилъ о школѣ, о самочувствiи – и умолкъ, озираясь по сторонамъ. Особыхъ перемѣнъ вокругъ не замѣчалось.

Развѣ что сосредоточенность дочки навѣвала подозрѣнiе, не влюблена ли она.

Сердце его дрогнуло при видѣ родного существа и ея улыбки, а теперь сжималось отъ мысли, что должна существовать и его доля вины въ томъ, что дѣвочка живѣтъ безъ матери. Маленькiй Салабинъ всегда стѣснялся лишнiй разъ обратиться къ родному отцу, мать была ближе и проще; а каково теперь его Марусѣ?.. Что будетъ твориться въ ея душѣ, когда она будетъ мучаться дѣвичьими вопросами?

Но тутъ онъ усомнился въ способностяхъ Натальи быть доброй совѣтчицей... Когда она со свекровью купала маленькаго Ростика, то щипками пыталась усмирить его плачъ. Припомнился и тотъ звонокъ Натальи въ ихъ коммуналку и ея просьба о встрѣчѣ, чтобы «рѣшить съ отданнымъ подъ залогъ видикомъ» – проблема эта странно прозвучала для слуха Салабина. Уже когда разстались, онъ сообразилъ, что это былъ только поводъ: предложить ему выкупить заложенный ею видеомагнитофонъ, «чтобы не пропалъ». Судьба ея «видика» въ любомъ случаѣ Салабина не трогала.

- Ты гдѣ сейчасъ работаешь? – спросилъ онъ её безъ особаго интереса.

- Ты знаешь, что такое бандерша?

- Знаю.

- Такъ вотъ, теперь я бандерша.

Въ ея тонѣ прозвучало то ли странное самодовольство, то ли сарказмъ. Онъ не зналъ, вѣрить ей или нѣтъ, да и понимаетъ ли она, что говоритъ. Въ концѣ концовъ, повѣрилъ.

А она стала жаловаться на новыхъ свёкра и свекровь... Отъ нихъ пришлось отдѣлиться и врѣзать себѣ отдѣльный замокъ; свекровь теперь причитаетъ, что «изъ квартиры сдѣлали коммуналку»...

- Такъ мужъ вѣдь на твоей сторонѣ?

- Да, но...

Она метнула быстрый взглядъ на Салабина – и стала смотрѣть вдоль Лиговскаго проспекта.

- Не знаю... Покоя нѣтъ.

Она прiѣхала развѣдать его настроенiе, догадался Салабинъ. Уяснить свои варiанты, чтобы оцѣнить ихъ.

- Надо мириться, – сказалъ Натальѣ Салабинъ. – Сходите съ мужемъ на исповѣдь – и всё подробно... Спросите совѣта. Мириться надо.

- Ладно. Ты меня успокоилъ. А то я всё не могла...

Съ тѣхъ поръ они не видѣлись. А дочка видѣла маму дважды: въ два подрядъ своихъ дня рожденiя, въ ближайшей отъ коммуналки пирожковой.

Теперь, съ ихъ переѣздомъ, концы обрублены.

Дочкѣ онъ привёзъ, помимо турецкихъ сладостей, кофточку въ подарокъ – несмотря на ея предостереженiя отъ подобной самодѣятельности. Онъ видитъ, что дочка одѣта со вкусомъ; зато обновки отъ папы и отъ кiевской тёти надѣвала всегда по одному разу – въ день даренiя. Такъ и теперь: скажетъ навѣрняка, что ей не съ чѣмъ эту кофточку носить.

Дома онъ распаковалъ чемоданъ и пошёлъ, по своей привычкѣ къ одиночеству, ставить чайникъ; но тамъ уже хлопотала Маруся.

Тогда онъ втиснулся на стулъ между окномъ и столикомъ и, наблюдая дочкины дѣйствiя, вдругъ осозналъ, что у него нѣтъ никакихъ договорённстей и плановъ на предстоящiя четыре недѣли, кромѣ полученнаго ещё въ Турцiи по электронной почтѣ приглашенiя на собранiе патрiотическаго клуба «Русская мысль». Но до этого ещё цѣлыхъ двѣ недѣли.

            *        *        *

Всё же они повстрѣчались – отецъ и сынъ. Въ ближайшiй выходной Ростиславъ повёзъ отца и сестру на рыбалку – на озеро Пионерское – на старомъ отцовскомъ Ижѣ-2126, которымъ пользовался по довѣренности.

О себѣ разсказалъ, что служба тяжёлая, онъ какъ замѣститель командира взвода ВВО (внѣвѣдомственной охраны) отвѣчаетъ за укомплектованность дежурныхъ смѣнъ, а народъ научился «косить» отъ исполненiя обязанностей подъ любымъ благовиднымъ предлогомъ. Просто пластаешься передъ ними – то грозишь, то упрашиваешь. Платятъ уже не такъ, какъ было при Ельцинѣ, но «косить» народъ не разучился.

- А какъ было при Ельцинѣ? – спросилъ Салабинъ.

- А то ты не знаешь! Разстрельщикам – отъ пуза, а остальным...

- А остальные – обуза! – срифмовалъ Салабинъ, вызвавъ усмѣшку у сына.

На рыбалкѣ они набрали ведро краснопёрой мелочи (ловилъ-то одинъ Ростиславъ, отецъ и дочь смотрѣли), сварили на кострѣ ухи и заночевали въ палаткѣ. Въ слѣдующiй выходной Ростислава отецъ предложилъ поѣздку въ Старую Ладогу, на Волховъ: помнишь, сынъ, какая тамъ въ крѣпости сирень цвѣла?

- А въ ноябрѣ какая сирень?

- Но рыба тамъ всё-таки есть!

Однако Ростикъ не проявилъ готовности къ такой поѣздкѣ.

«Надо будетъ парня расколоть, не влюблёнъ ли онъ, - сказалъ себѣ Салабинъ. – Да и Маруся не очень мнѣ понятна...» Но эти подозрѣнiя сами собой оставили его, не питаемыя больше новыми впечатлѣнiями. Маруся ходила въ школу, гуляла съ подружками, порой и Салабинъ видѣлъ всѣхъ ихъ въ сборѣ; дочка сообщала ему «по секрету», кому изъ подружекъ онъ «понравился»; а видѣться съ Ростиславомъ больше не довелось, тяжёлая служба не оставляла парню просвѣта: то «усиленiе» въ связи съ прибытiемъ президента, то въ связи съ террористической угрозой. Зато однажды сынъ позвонилъ и доложилъ ему съ дѣтской похвальбой, что стоялъ на мосту въ дозорѣ, а подъ нимъ проходилъ президентскiй катеръ съ американцами – и Ростикъ прямо подъ собой видѣлъ президентскую лысину.

- Прикинь, а, папъ?..

- И что онъ тебѣ сказалъ?

- Такъ онъ же меня не видѣлъ! Только я его...

- Ну хорошо, молодецъ, ты выполнилъ служебный долгъ.

А слѣдующая мысль тревогой закралась къ нему въ душу: всегда ли служебный долгъ совпадаетъ съ долгомъ защитника Отечества? «Понятно, что не всегда...». Но лучше додумывать завтра, когда буду въ клубѣ «Русской мысли».

Передъ входомъ въ зданiе какого-то проектного института на улицѣ Аэродромной, домъ 4, бесѣдовала группа представительныхъ мужчинъ средняго возраста и съ ними женщина; знакомыхъ среди нихъ Салабинъ не увидѣлъ – и вошёлъ въ вестибюль. Конечно, на разставленныхъ столахъ были разложены брошюры и книги, продаваемыя ихъ авторами почти безъ нацѣнки; патрiотическiя изданiя не признавались фирменной книготорговлей въ качествѣ товара и къ реализацiи не принимались.

«А ты ждалъ перемѣны къ лучшему, Геннадiй? – упрекнулъ себя Салабинъ. – Онѣ даются только съ бою!»

Онъ прошёлъ въ актовый залъ и увидѣлъ его хорошую заполненность, поискалъ глазами знакомыхъ, никого не нашёлъ и вышелъ къ торгующимъ книгами. Онъ увидѣлъ нѣсколько названiй, уже имѣвшихся въ его библiотекѣ – «Анатомiю измѣны» Виктора Кобылина, «Русскую симфонiю» митрополита Ιоанна – но были и новинки: «Близъ есть, при дверехъ...» С.А.Нилуса, учебникъ церковнославянскаго языка, брошюры К.П.Победоносцева и св. Ιоанна Кронштадтскаго... Беря въ руки ту или иную книгу, Салабинъ не обращалъ вниманiя на стоящаго чуть поодаль человѣка, который за нимъ наблюдалъ.

Онъ вообще не смотрѣлъ туда, гдѣ предлагали свои идеи авторы альтернативной исторiи, политической фантастики и новыхъ взглядовъ на происхожденiе Вселенной. Но человѣкъ, наблюдавшiй за Салабинымъ, къ тому участку книжнаго базара не имѣлъ никакого отношенiя: онъ случайно оказался въ той точкѣ, откуда было удобно видѣть и обложку листаемой Салабинымъ книги, и его лицо.

- Обратите вниманiе вотъ на эту... – сказалъ этотъ человѣкъ, стоя уже рядомъ съ Салабинымъ, и Салабинъ обернулся.

Человѣкъ съ профессорской бородкой и усами, тёмнорусый, въ залысинахъ, чуть постарше Салабина, держалъ въ рукахъ передъ нимъ книгу въ мягкой блѣдной обложкѣ, такъ что Салабинъ, преждѣ чѣмъ увидѣть ея названiе, прочёлъ внизу на тёмно-синемъ тлѣ серiйное имя: «Русскiя думы».

- Вы авторъ? – спросилъ Салабинъ, но приглядѣвшись, прочёлъ и титулъ: «Нацiя и имперiя въ русской мысли начала ХХ вѣка».

- Это сборникъ нашихъ выдающихся умовъ, – отвѣтилъ незнакомецъ, и умолкъ, продолжая держать эту книгу.

Салабинъ вежливо улыбнулся незнакомцу и взялъ предложенную книгу. Изъ набора авторскихъ имёнъ онъ зналъ только Розанова, Михаила Осиповича Меньшикова и П.Б.Струве, но аннотацiя книги обѣщала ещё больше. Онъ эту книгу купилъ. И они вдвоёмъ съ неизвѣстнымъ господином (товарищем?) отправились въ залъ: прозвучалъ уже второй звонокъ. Сѣсть имъ удалось рядомъ, хотя Салабинъ такой цѣли не преслѣдовалъ. Онъ искоса присматривался къ незнакомцу: «Чѣмъ это я привлёкъ его вниманiе?» Окинувъ взоромъ залъ, онъ не скрылъ своихъ сомнѣнiй:

- Кого здѣсь только нѣтъ! Всѣ, кому не лень!

- Это, съ одной стороны, хорошо, – отозвался сосѣдъ. – Но, съ другой стороны, это плохо... Входи, кто хочетъ, будь ты хоть трижды американцемъ изъ...

- ...изъ ФСБ! – бодро вставилъ Салабинъ, а сосѣдъ внимательнѣе присмотрѣлся къ нему:

- Примѣрно это я и, конечно, имѣлъ въ виду.

Покопавшись въ нагрудномъ карманѣ пиджака, онъ хмыкнулъ:

- Опять я визитныя карточки забылъ... Дмитрий Михайловичъ Красовъ, преподавалъ въ разныхъ вузахъ, философъ по образованiю.

Салабинъ пожалъ протянутую руку:

- Салабинъ, Геннадiй Серафимовичъ, морскiя перевозки. Впервые здѣсь у васъ.

- Да я здѣсь тоже – не такъ чтобы свой, – покачалъ головою Красовъ. – Но надежда умираетъ послѣдней...

Тут за столомъ президiума стали провѣрять микрофонъ, въ динамикахъ прозвучали начальныя слова ведущаго – и на Красова съ Салабинымъ зашикали.

Ведущiй, невысокаго роста краснолицый сѣдой мужчина лмтъ за шестьдесятъ, былъ знакомъ Салабину по недавно прiобрѣтённому видеофильму «Россiя съ ножомъ въ спинѣ», а рядомъ съ нимъ возвышался крупный мужичина съ тёмной «православной» бородой – одинъ изъ авторовъ фильма, главный редакторъ оппозицiонно-церковной «Руси Православной». Его Салабинъ тоже узналъ, будучи подписчикомъ его электронной разсылки.

- А главъредъ «Русской линiи» бываетъ здѣсь? – спросилъ онъ шёпотомъ Красова.

- Такого не знаю, – шепнулъ ему тотъ на ухо.

Ведущiй, профессоръ-юристъ, привѣтствуя собравшихся, объявилъ, что обѣщанный ранѣе докладчикъ изъ Москвы, патрiотическiй депутатъ Госдумы, не прiѣхалъ по не зависящимъ от него причинамъ, зато гость, запланированный на слѣдующiй мѣсяцъ, бывшiй замѣститель предсѣдателя Госдумы и ректоръ московскаго вуза, твёрдо намѣренъ быть.

По залу пробѣжала звуковая рябь недовольства.

- Это что, политическiй театръ? – пожавъ плечами, подумал Салабинъ.

Профессоръ коснулся ряда послѣднихъ новостей и сталъ говорить о родовыхъ изъянахъ главнаго тренера россiйской федерацiи дзюдо и постсоветскаго развитiя, который, какъ истый сибаритъ, является на службу лишь къ обѣду – утомлённый вчерашними утѣхами со свѣтскими львицами... И подписываетъ готовыя бумаги, подсунутыя совѣтниками института Гайдара-Чубайса-Бурбулиса-Шохина.

Это было только присказкой. Послѣ профессора внушительный редакторъ «Руси Православной» разсказалъ объ исторiи созданiя фильма, который будетъ сейчасъ показанъ «участникамъ клуба».

Салабинъ обернулся къ Красову и съ удручённымъ вздохомъ спросилъ:

- Какъ по-вашему, Дмитрiй Михалычъ, тайну беззаконiя возможно одолѣть «круглыми столами» и митингами?

- Но вѣдь сначала надо собрать массу... – пробормоталъ, задумавшись, Красовъ.

- Давно уже собираютъ, слишкомъ давно... – прошепталъ Салабинъ. – Сколько за годъ соберутъ, столько за годъ и теряютъ!..

- Динамическое равновѣсiе! – подтвердилъ философъ и съ утроеннымъ вниманiемъ воззрился на Салабина.

- Полный стабилизецъ! – согласился съ нимъ Салабинъ.

Они уже съ трудомъ высиживали собесѣдованiе соведущихъ и зала, потому  что вопросы стали разбѣгаться во всѣ стороны: отъ «почему провалился ГКЧП?» до «какъ поступить къ вамъ въ аспирантуру?». Обоихъ подмывало поговорить вдвоёмъ и закрѣпить знакомство – безъ помѣхъ.

Предсѣдатель, какъ бы въ отвѣтъ на мысли Салабина, сказалъ, что перерыва не будетъ: залъ оплаченъ за три часа подрядъ и тратить дорогое время на перекуръ – недопустимое расточительство. Послѣ этихъ словъ нѣсколько человѣкъ въ разныхъ концахъ зала встали и направились къ выходу.

Философъ вопросительно посмотрѣлъ на Салабина, но тотъ неопредѣлённо пожалъ плечами. Всё-таки встать на виду всего благочестиваго собранiя ему казалось вызывающимъ поступкомъ. Но и смотрѣть уже видѣнный фильмъ не хотѣлось.

- А вы фильмъ этотъ видѣли? – спросилъ онъ Красова.

- Нѣтъ.

- Давайте тогда останемся. Потомъ обсудимъ.

Оба ведущiе сегодняшняго собранiя были на экранѣ въ числѣ запечатлённыхъ ораторовъ. Особенно искренно и гнѣвно выступалъ профессоръ юристъ, бичуя этническiй, грабительскi и вызывающе циничный характеръ «приватизацiи».

- Какъ ещё спецъслужбы этотъ фильмъ не изымаютъ? – изумился Красовъ.

- Я самъ не пойму. Но профессоръ, между прочимъ, – полковникъ советскаго КГБ. Видно, ещё переходный перiодъ не закончился.

- А вы знакомы съ нимъ? – спросилъ Красовъ.

- Нѣтъ. Но читалъ въ интернетѣ.

Красовъ хотѣлъ признаться, что не друженъ с интернетомъ и съ компьютеромъ, но тутъ снова на нихъ зашикали – и они замолкли до самаго окончанiя оплаченнаго времени.

Отъ метро «Пионерской» они доехали до Невскаго и, вмѣсто того чтобы разъѣхаться, поднялись на поверхность и стали «бесѣдовать вдоль канала Грибоѣдова». Они согласились съ тѣмъ, что просмотрѣнный фильмъ преподноситъ извѣстныя вещи – только въ концентрированномъ, соединённомъ видѣ. И тогда это, подкреплённое цифрами (уже забытыми), глубоко впечатляетъ.

- Но пока громъ не грянетъ, мужикъ не перекрестится! – напомнилъ Красовъ старую пословицу, а Салабинъ задумался о томъ, что пословица, конечно, говоритъ не о томъ, религиозенъ ли мужикъ, а о его безпечности.

Но вскорѣ оба «перешли на личности», разсказывая о себѣ.

- Мнѣ жизнь давала поводы задуматься о философiи, – говорилъ Салабинъ, – но я постепенно сталъ думать о ней какъ объ исторiи человѣческихъ заблужденiй. Вы согласитесь?

- И да, и нѣтъ... А давайте посмотримъ на исторiю вообще! Если мы увидимъ, что общая исторiя складывается  изъ отдѣльныхъ исторiй, тогда исторiя философiи тоже получитъ своё законное мѣсто. Смотрите-ка: есть исторiя племёнъ и народовъ, исторiя экономическихъ укладовъ, исторiя техники, естествознанiя, геологическая исторiя... И вотъ вамъ исторiя философiи, естественно... Пусть она даже исторiя мысленныхъ блужданiй, но это исторiя логики, математики, да и мыслей человѣка о самомъ себѣ...

- Если такъ – то ладно, – улыбнулся Салабинъ, – пусть она и дальше существуетъ, философiя...

Красовъ коротко разсмѣялся.

- И вашъ сарказмъ умѣстенъ, – добавилъ Салабинъ, – я его понимаю. Но когда я слышу отъ философовъ о всякихъ тамъ дискурсахъ, конструктахъ и деконструкцiи, то просто уши вянутъ... Вотъ прiѣзжалъ къ намъ въ Питеръ Деррида, нынѣ покойный, и сыпалъ намъ на голову свои конструкты – весь либеральный Питербурхъ сыпанулъ на Университетскую набережную, чтобъ умильно лицезрѣть, пуская слюни...

- Ну, современные профессора, въ большинствѣ, заняты словесной игрой: игра смыслами, допущенiями... Притомъ не безобидная, совсѣмъ не безобидная игра. Недаромъ Деррида къ намъ прiѣзжалъ въ особенный моментъ исторiи. Но, къ счастью, онъ никого изъ нашихъ мужиковъ не заразилъ – а либералы пусть какъ хотятъ, не жалко... Въ извѣстномъ смыслѣ – да, это конецъ философiи, наподобiе того конца исторiи, о которомъ протрубилъ изъ Америки японецъ Фукуяма: кончилась холодная война – и съ нею кончилась Исторiя! А не тутъ-то было!

- Зацикленность учёнаго ума! – замѣтилъ Салабинъ. – Вообще постмодернъ головного мозга – это конецъ всего: конецъ литературы, конецъ нацiональнаго государства, конецъ культуры, семьи, много чего... Но мы поборемся!

- А этотъ жаргонъ съ дискурсами, нарративами, конструктами и концептами съ трендами, – Красовъ брезгливо, будто сплёвывая, ронялъ эти слова на старинные каменные плиты набережной, – это просто накипь на губахъ у бездарей. Вѣдь въ каждомъ вузѣ – кафедра философiи. На каждую кафедру не напасёшься батищевыхъ или хайдеггеровъ.

- А кто такой Батищевъ?

Красовъ остановился и, прежде чѣмъ отвѣтить, сосредоточился, какъ въ аудиторiи передъ студентами, а лицо его стало строже и какъ-то даже красивѣе.

- Генрихъ Степановичъ Батищевъ – выдающiйся мыслитель двадцатаго вѣка. Хотя онъ жилъ въ Москвѣ, а я въ Питерѣ, но я къ нему ѣздилъ хотя бы разъ в годъ... Плюсъ были встрѣчи на конференцiяхъ. Если будетъ у васъ желанiе, мы какъ-нибудь поговоримъ...

- Съ удовольствiемъ! – скорѣе машинально, чемъ искренне, отвѣтилъ Салабинъ и далъ себѣ наказъ посмотрѣть это имя въ Википедiи.

Они обмѣнялись телефонами и договорились держать связь, хотя Салабинъ такъ и не успѣлъ признаться, что онъ здѣсь въ отпускѣ, конецъ котораго – не за горами.

До отъѣзда Салабинъ ещё дважды видѣлся съ Красовымъ. Дмитрiй Михайловичъ понравился ему своимъ дружелюбiемъ, что совсѣмъ не исключало его горячности и даже страстности въ отношенiи обсуждаемыхъ имёнъ и явленiй. Понравился ему и Генрихъ Степановичъ Батищевъ, о которомъ онъ прочёлъ въ Википедiи.

Но Салабинъ схитрилъ, когда видѣлся съ Красовымъ: ни словомъ не обмолвился, что самъ когда-то чуть не угодилъ въ философы и даже сдавалъ кандидатскiе экзамены въ аспирантуру; зато теперь онъ могъ задавать самые наивные вопросы, нисколько не краснѣя. Чувствовалось, что Красовъ тоже радъ собесѣднику, какъ будто ему было мало его студентовъ. То ли студентъ пошёлъ нелюбознательный, то ли Салабинъ чѣмъ-то вдругъ заинтересовалъ доцента?

Мнѣнiе о философiи какъ о кладезѣ человѣческихъ заблужденiй Красовъ не поддержалъ. Такимъ кладеземъ она можетъ выглядѣть лишь какъ учебная дисциплина – и то не для вскаго студента. Тогда что такое философiя?

Красовъ подѣлился своимъ открытiемъ, сдѣланнымъ въ юности, когда читалъ Ивана Киреевскаго и подживился ясности его мысли: философiя не даётъ основного отношенiя къ мiру (этимъ занимается религiя). Задача философiи – провести это основное отношенiе къ мiру черезъ всю систему человѣческой культуры. Философiя – какъ стражъ тѣхъ различiй, что существуютъ между всѣми культурными проявленiями; и она же предостерегаетъ отъ аномалiй разума: фанатизма, буквализма, слѣпого морализма (системъ запретовъ-«табу», какъ въ Талмудѣ, напримѣръ), стерильнаго эстетизма, теоретизма, вербализма (безпредметной игры словами) и проч.

Спецiализацiей Красова была гносеологiя, теорiя познанiя, и онъ ясно видѣлъ религiозную подъоснову философскихъ ученiй – отъ лютеранъ Лейбница, Фихте, Шеллинга и Гегеля до Канта, котораго безъ религiозной подъосновы тоже не понять.

- Мало того, что эти лютеране – всѣ какъ одинъ, условно говоря, антисемиты (самъ Лютеръ iудеевъ просто ненавидѣлъ какъ сатанистовъ), – глаза у Красова сверкнули вдохновенiемъ, – такъ послѣ Гегеля вышли на свѣтъ младогегельянцы лѣваго толка – и всѣ какъ одинъ евреи. Это уже новая волна нѣмецкой философiи. Естественно, имъ это прямо предписывалось: овладѣть философiей – не какъ знанiемъ, но какъ отраслью человѣческой дѣятельности. Ничего удивительнаго: то же самое было и съ Церковью, съ христiанствомъ. Какъ только христiанство стало признанной религiей имперiи, оно тутъ же подверглось нашествiю крестившихся iудеевъ, стремившихся его осѣдлать – чтобы со временемъ возглавить.

- Ну да, одинъ Игнатiй Лойола чего стоитъ! – подхватилъ Салабинъ.

- Въ томъ-то и дѣло! И тогда совѣсть, которую кантiанцы-нѣмцы считали внутренней данностью разума...

- Души! – возразилъ Салабинъ.

- Это въ Церкви, – пояснилъ Красовъ. – А философы-лютеране уже полагались на разумъ. Такъ вотъ, инквизицiя iудеевъ замѣнила въ католицизмѣ совѣсть бумажками объ отпущенiи грѣховъ. А дальше – уже и кресту стали строить конкуренцiю: звѣздами... Вѣдь только Вифлеемская звѣзда – христiанская; она – восьмиконечная. Остальныя – изъ Ветхаго Завѣта: шестиконечная звѣзда Давида, пятиконечная звѣзда Моисея (руки, ноги, голова – полный гуманизмъ)... А когда iудеи вырѣзали пятьсотъ тысячъ христiанъ, то звѣзда Моисея получила красный цвѣтъ и стала знакомъ iудейской мести. Потомъ уже Троцкiй сдѣлалъ красную звѣзду эмблемой Красной Армiи. А до Троцкаго звѣзды у военныхъ были металлическаго цвѣта.

- Я, кстати, удивлялся, почему и въ русской армiи звѣзды были пятиконечныя, - сказалъ Салабинъ. Ещё съ Николая Перваго, по-моему.

- Онъ, видно, не придалъ значенiя. А совѣтники – тѣ постарались...

- Одно къ одному: и ружья наши въ Крымскую войну были гладкоствольныя, и звѣзды на эполетахъ – пятиконечныя... Только русскiй штыкъ – молодцом! Боялись его.

- Да, но мы отвлеклись, это я виноватъ, – спохватился Красовъ. – Что такое Библiя? Это тоже хитрость iудейская: держать подъ одной обложкой противоположныя вещи – Ветхiй и Новый Завѣты – и назвать это однимъ словомъ: Библiей, то бишь Книгой. А что такое Ветхiй Завѣтъ? Это идеологiя, записанная iудеями въ вавилонскомъ плѣну, а потомъ переведённая на греческiй семьюдесятью учёными евреями, чтобы масса iудеевъ, забывшихъ въ плѣну свой ивритъ, могла её знать. Вѣдь, чтобы сохранить iудейство, требовалась его идеологiя. Но греческiй языкъ былъ извѣстенъ многимъ народамъ. Поэтому эти переводчики вынужденно прибѣгали къ изъятiямъ и вставкамъ, дописывали-переписывали то, что переводили. Этотъ завуалированный, переиначенный переводъ назвали Септуагинтой – по числу переводчиковъ. Ну, мастера!.. Меня поразила одна русская сказка, какъ будто про этихъ мастеровъ написана: хоть буковкой – но пролѣзутъ-таки!.. Какъ Иванъ-царевичъ искалъ свою Марью, украденную вѣдьмой, и ему добрая волшебница дала Книгу Правды, чтобы смогъ онъ разгадывать вдьмины загадки. И вотъ – заколдовала вѣдьма дѣвицу Марью камешкомъ въ морѣ – читаетъ Иванъ Книгу Правды, видитъ этотъ камешекъ и находитъ его въ морѣ. Удивиласть вѣдьма; но уговоръ былъ о трёхъ загадкахъ. Заколдовала она Марью подъ пёрышко птицы. Читаетъ Иванъ Книгу Правды, видитъ птицу, пускаетъ стрѣлу и ловитъ пёрышко... Но въ этотъ разъ вѣдьма слѣдила за нимъ, увидѣла у него Книгу Правды... Тогда прикинулась вѣдьма буковкой – и пролѣзла въ эту Книгу! Смотритъ въ Книгу Иванъ – и видитъ фигу! Пролисталъ её всю – одна галиматья! Тогда взялъ онъ эту Книгу – да какъ шарахнетъ оземь! – фальшивая буковка вылетѣла вонъ и увидѣлъ онъ саму дѣвицу Марью... Такъ что сказка обѣщаетъ намъ хорошiй конецъ плохого времени, надо только здорово осерчать – и шарахнуть!..

*         *         *

Съ дочкой Салабинъ видѣлся не такъ часто, какъ хотѣлось бы. Вѣрнѣе, видѣлся каждый день, да только мелькомъ. То она исчезала на сходку, «на стрѣлку», на «тусовку» со сверстниками, то заявлялась домой въ своей компанiи – а попытки отца сблизиться съ молодёжью для бесѣды ни к чему не вели: тѣ впадали  въ принуждённое молчанiе, явно ожидая, когда старичина покинетъ ихъ. Потомъ дочка, как бы извиняясь за своихъ прiятелей, успокаивала папу: всё будетъ хорошо, у меня голова на плечахъ, да и ребята-то хорошiе, только плохо воспитанные.

А Дмитрiй Красовъ въ другую встрѣчу разсказывалъ о родной Полтавѣ, о родителяхъ, объ одноклассникахъ, о своихъ приключенiяхъ – потому что оказался Красовъ человѣкомъ, котораго любили приключенiя, несмотря на то, что былъ онъ философомъ... Или, можетъ, именно поэтому? Ихъ бесѣда за чашкой чая продолжалась больше трёхъ часовъ и дала Салабину массу матерiала для воспоминанiй и размышленiй въ Константинополѣ.

Этими воспоминанiями и будетъ Салабинъ понемногу дѣлиться съ нами.

А пока что для Салабина и для насъ важенъ другой итогъ его отпуска: въ одну прекрасную минуту онъ почувствовалъ, что совершенно свободенъ – и жизнь его не зависитъ больше отъ ненаглядной Ирины.

Совсѣмъ не зависитъ. Почти.