Должна была вотъ-вотъ уже кончиться полоса Ельцина съ Гайдаромъ, но страна по-прежнему кишела американскими совѣтниками и преподавателями: бывшая проститутка, теперь путана, становилась пѣсеннымъ образомъ для молодёжнаго поклоненiя, а про непойманнаго киллера газеты и телеведущiе писали и говорили съ восхищенiемъ и придыханiемъ. Полномочные представители Мiровой Лабораторiи обновляли сценарiи экономическихъ кризисовъ, а кабинеты министровъ ихъ осуществляли.

Уважаемые нѣкогда представители прошлаго не хотѣли мириться съ потерей государства и самоуваженiя – среди нихъ, естественно, находился и Салабинъ. Благодаря интернету, электронной почтѣ и адреснымъ разсылкамъ, онъ обзавёлся заочными связями по всѣй Руси великой, включая и ея отпавшiе осколки, ежедневный обмѣнъ новостями только распалялъ гнѣвъ и ярость пасынковъ недогосударства. Связи множились, а съ ними множились и мнѣнiя – споры о способахъ, какъ исправить, вылѣчить и вернуть государство.

Громче всѣхъ вели себя побѣдители, именовавшiе себя элитой. Ихъ было меньшинство – что естественно, но это меньшинство стало скоро подавляющимъ. Эти люди всегда мечтали (и мечтаютъ!) жить въ другой странѣ, непохожей на страну ихъ пребыванiя, и усердно работали и работаютъ, преобразуя всякую страну въ другую страну, а народъ, среди котораго живутъ, – въ другой народъ.

Жизнь побѣдителей сосредоточивалась въ городахъ, но они по мѣрѣ силъ сокращали число жителей деревень и сёлъ – какъ менѣе всего поддающихся передѣлкѣ, то бишь переформатированiю. Телевидѣнiе простирало къ сельчанамъ свои щупальца-руки, но захватывало только убывающихъ числомъ пенсiонеровъ и дачниковъ; занятое же населенiе, включая пьяницъ и трезвыхъ наравнѣ, мало обращалось къ телевизору. Находились даже вольнодумцы, предпочитавшiе книгу: въ городахъ они становились бѣлыми воронами, но въ каждой обитаемой деревнѣ обязательно находился свой книгочей.

Когда Ельцинъ прикончилъ генерала Рохлина, пошло на убыль и Движенiе въ поддержку Армiи и Флота, а возникшiй было «Союз офицеровъ» превратился въ собранiе отставниковъ; «Вѣрное казачество» Новороссiи – подъ украинской властью – пока ещё свободно проводило крестные ходы и мѣлкiя ученiя къ памятнымъ датамъ; «Союзъ казаковъ Россiи» гордиться могъ лишь развѣ что однимъ-двумя сильными публицистами и однимъ кандидатомъ въ Госдуму, но вскорѣ одного изъ публицистовъ, полковника Владимiра Наумова, убили въ Подмосковьѣ; а въ церковныхъ приходахъ отсутствовала приходская жизнь... Главное, что требы совершались!

Зато въ сѣтевыхъ ресурсахъ кипѣла умственная работа и многiя традицiонныя изданiя, ввиду дороговизны бумаги, переносили основную тяжесть работы на электронную версiю.

По распоряженiю гайдаро-чубайситов былъ распроданъ Тихоокеанскiй флотъ. Продажа должна была сойти по цѣнѣ чёрнаго металлолома, съ полнымъ наличiемъ секретовъ, драгоцѣнныхъ металловъ и документацiи на оборудованiе... Только добросовѣстность простыхъ таможенниковъ порта Ванино, въ посту периферiйной бухты, помѣшала этому осуществиться: пришлось отреагировать прокуратурѣ и цѣнное оборудованiе сняли, но что с нимъ было дальше, журналистамъ, народу и даже морякамъ – невѣдомо...

Командующiй флотомъ поплатился за нерасторопность: за квартирныя махинацiи подъ судъ загремѣлъ... но сумѣлъ откупиться. Не всякiй адмиралъ остаётся офицеромъ, не всякiй генералъ – защитникъ Отечества. А стоимость ельцинскаго «лучшаго министра обороны» равнялась заграничному автомобилю.

Сильнѣйшiе умы экономики придумали залоговые аукцiоны и соглашенiя (съ инвесторами) о раздѣлѣ продукцiи. Кризисы стали регулярнымъ явленiемъ: 1998, 2000, ... «Кошелёкъ Семьи Ельциныхъ», по фамилiи Абрамовичъ, возглавилъ Чукотку, чтобы, по слухамъ изъ газетъ, построить тоннель до родимой Аляски. И тамъ же, въ чукотскомъ Анадырѣ, объявился странѣ епископъ Дiомидъ – и возвысилъ голосъ, и объявилъ, что «страна истосковалась по отечественному правительству». Сказавъ А, онъ долженъ былъ сказать и Б: владыка объявилъ московскую епархiю «вдовствующей», такимъ образомъ смѣщая патрiарха, покорнаго гайдарянамъ, но вскорѣ былъ самъ смѣщёнъ синодальнымъ десантомъ изъ первопрестольной. Тѣмъ не менѣе, разжалованный епископъ снискалъ въ народѣ, помимо насмѣшекъ журналистовъ (которымъ такъ положено), благодарную память отъ Кронштадта до Камчатки.

Излишнѣ говорить о томъ, что Салабинъ былъ всѣцѣло на сторонѣ епископа-изгнанника. Тѣмъ паче, что неподкупная газета «Русь православная», издаваемая бывшимъ секретарёмъ покойнаго митрополита Иоанна (Снычёва) и офицером флота, рабомъ Божiимъ Константиномъ, постоянно печатала статьи и воззванiя владыки Дiомида – вплоть до момента, когда газету остановили арестомъ издателя.

Но не убывало сообщенiй о беззаконiяхъ «приватизацiи» отъ разныхъ источниковъ въ разныхъ местностяхъ. А исполнители «приватизацiи» оставались невозмутимы. Они-то знали, что масса занята вопросомъ выживанiя и даже не вспоминаетъ, кому она сбыла за безцѣнокъ свои ваучеры*. Масса не способна вся одновременно вспомнить о чёмъ бы то ни было – для этого нуженъ могущественный дирижёръ.

Меньшинство зорко слѣдило за тѣмъ, чтобы такой дирижёръ нигдѣ не проросъ и нигдѣ не проклюнулся. Простакамъ же оставалось очень мало времени даже для проклятiй узурпаторамъ – развѣ что отходя ко сну. Это всегда короче молитвы.

А сонъ тогда тяжекъ и неровенъ, какъ дорога по ухабамъ на жёсткой телѣгѣ.

Забѣгая вперёдъ, стоитъ замѣтить, что въ публицистической работѣ у Салабина появились псевдонимы – и должны были появиться... Один изъ нихъ возникъ изъ воспоминанiй о душистомъ, какъ сѣно съ клеверомъ, деревенскомъ дѣтствѣ. Когда его привозили къ бабушкѣ и оставляли его тамъ, то женщины сообщали другъ другу: вотъ, молъ, внукъ Сальветинъ. Такъ переиначивалъ мѣстный выговоръ имя бабушки Елизаветы. Учась на филолога, Геннадiй вспомнилъ объ этомъ, когда узналъ, что salve – это латинское приветствiе. Потомъ случайно узналъ, какъ по-нѣмецки шалфей: salbei. Такъ и возникли псевдонимы Сальветинъ и Сальбъ. А статьи въ защиту русскаго языка и рѣчевой культуры онъ подписывалъ какъ Геннадiй Филологъ...

Въ обширной перепискѣ, которую вёлъ Салабинъ, у него сложились наилучшiя заочныя отношенiя съ Александромъ Степановичемъ въ Иркутскѣ (фамилiю называть ни къ чему, человекъ, дай Богъ ему здоровья, ещё здравствуетъ, съ Михаиломъ Викторовичемъ въ Москвѣ, и съ покойнымъ ветераномъ, капитаномъ перваго ранга Юрiемъ Яковлевичемъ Слобожаниновымъ изъ Вилючинска.  Капитанъ-подводникъ горячѣе всѣхъ поддерживалъ Салабина въ его убѣжденiи, что политическiя партiи – это гибельный тупикъ; что спасительный путь Россiи – въ соединенiи народныхъ силъ въ Земскомъ Соборѣ – надпартiйномъ, всесословномъ, всероссiйскомъ...                    

*       *       *

«А вѣдь Иринѣ пришлось пересекать “украинскую границу”!» – неожиданная мысль посѣтила Салабина... Спохватился, значитъ.

Разъ ужъ такая мысль посѣтила и застала его врасплохъ – то, хочешь не хочешь, а погрузишься  въ воспоминанiя. Вспомнишь не о Крымѣ ( тамъ бывать Салабину не пришлось), а о простомъ, такъ сказать, пересеченiи упомянутой «границы».

Будучи неестественнымъ, искусственнымъ творенiемъ, такая «граница» не могла предполагать и естественнаго, простого ея пересеченiя. И Салабинъ – непосредственный тому свидѣтель.

Но поначалу вспомнились ему коробки, порученные Иринѣ молодыми нахальными горожанами при ея отъездѣ, и посѣлилась тревога въ душѣ: какъ-то преодолѣетъ она украинскую таможню?..

Когда дочкѣ Салабина было четыре года, онъ ѣздилъ съ нею въ отпускъ къ сестрѣ-кiевлянкѣ. Наталья ѣхать съ ними не могла: только-только устроилась на работу въ дѣтсадъ. «Незалежность*» Украины была ещё въ новинку какъ самимъ «украинцамъ», такъ и сосѣдямъ – «новымъ иностранцамъ», но сильнѣе всего, притомъ сразу, она поразила мозги укропограничниковъ и укротаможенниковъ.

На пограничной станцiи укрочины вошли въ ихъ плацкартный вагонъ и вскорѣ по вагону разнеслась перепалка съ того и съ другого конца: въ дальнемъ концѣ не разрѣшали къ провозу телевизоръ, а въ ближнемъ – ручную швейную машинку. На телевизоръ положили глазъ таможенники, на швейную машинку – пограничники. Налицо было явное смѣшенiе исполняемыхъ обязанностей, но ни зелёные ни сѣрые мундиры не предъявляли никакихъ офицiальныхъ основанiй для запрета къ провозу указанныхъ издѣлiй. Предъявили только выборъ: либо ѣдешь безъ запретнаго артикула, либо будешь ссаженъ (ссажена) вмѣстѣ съ нимъ – «до выясненiя».

- До выясненiя чего? – спрашивала жертва.

- Там видно будэ, – отвѣчалъ несокрушимый чинъ.

Споръ о телевизорѣ затихъ, какъ разрѣшился онъ, осталось неизвѣстнымъ, а несчастную женщину со швейной машинкой таки ссадили на перронъ.

Сосѣдомъ Салабина былъ морякъ рыболовного флота изъ Мурманска, возвращавшiйся на родину – въ Хмѣльницкую область. Сѣрый таможенникъ сурово посмотрѣлъ на советскiй паспортъ мурманскаго украинца, заявляющаго, что онъ возвращается на батькивщину на постоянное жительство.

Раскрывъ чемоданъ, тотъ честно предъявилъ одежду и гостинцы, а также, согласно декларацiи, заработанные доллары. Эти деньги, возвращённыя таможенникомъ послѣ пересчёта, рыбакъ сунулъ въ кармашекъ висѣвшей на крюкѣ сорочки. Тѣмъ временемъ украинскiй чинъ взялъ въ руки рыбацкiй ножъ въ ножнахъ ручной работы, своего рода произведенiе искусства, и потребовалъ разрѣшенiе на ношенiе холоднаго оружiя.

- Я его не ношу, я въ чемоданѣ везу, – возразилъ рыбакъ. – Это памятный подарокъ.

Однако чинъ уже понялъ, что кромѣ какъ ножомъ, ему больше нечѣмъ поживиться съ соотечественника.

- Ну, ось складэмо акт... – мечтательно произнёсъ таможенникъ.

Но тутъ ему закричали сослуживцы, что время вышло, поѣздъ будетъ отправленъ.

Рыбакъ уже готовъ былъ махнуть рукой: «бери, молъ, падла!» – но это сообщенiе досмотровой группы остановило его.

Чинъ въ отчаянiи повертѣлъ головой и взглядъ его упалъ на торчавшiе изъ кармашка сорочки доллары.

- О! Это ваши доллары? – воскликнулъ онъ.

- Мои, – спокойно отвѣтилъ рыбакъ. – Вы ихъ только что сами пересчитывали.

Чинъ скорчилъ гримасу какъ отъ внезапной зубной боли и обернулся къ Салабину, уже прошедшему паспортный контроль, но ещё не удостоенному вниманiя таможни. Тѣмъ временемъ коллеги позвали ретиваго сослуживца гораздо болѣе рѣшительно. Тотъ крутанулся на одномъ каблукѣ (Салабинъ могъ ручаться, что слышалъ скрипъ зубовъ), швырнулъ изукрашенный ножъ рыбаку и шмыгнулъ въ коридоръ.

Рыбакъ шумно выдохнулъ и отвернулся къ окну.

Лялька-Маруся мирно спала у отца за спиной.

Вскорѣ перронъ съ металлическимъ частоколомъ остроконечнаго забора медленно поплылъ за окнами... до украинской черты, до украинской ночи, до гопака съ тризубцемъ  остались считанные метры.

Обратно отецъ и дочка ѣхали не кiевскимъ, а львовскимъ, не изъ державной столицы, а съ узловой периферiйной станцiи на Волыни, куда были зазваны изъ Кiева свояками Геннадiевой сестры. Поѣздная бригада превратила плацкартные вагоны по факту въ вагоны общаго типа... Впрочемъ, нѣтъ, не столько бригада, какъ билетная касса: на каждое спальное место было выдано по три билета, даром что деньги были заплачены какъ за плацкарту. В итогѣ ѣхали сутки плечомъ къ плечу съ другими пострадавшими, только у Геннадiя ещё спала на коленяхъ родная ноша – Маруся, и ѣхалъ онъ почти весь путь не шевелясь.

Прошло нѣсколько лѣтъ...

Вернувшiйся въ составъ пароходства Салабинъ долженъ былъ возстановить загранпаспортъ – и отправился съ документами въ миграцiонную службу.

- Вашъ общегражданскiй паспортъ недѣйствителенъ! – огорошила его инспекторъ.

- Почему?

- Вы на Украину ѣздили?

- Ну да.

- Они вамъ поставили штампъ погранконтроля. Испортили документъ.

- Простите, не понял!

- Не вы первый, не вы послѣднiй! По межправительственному соглашенiю поѣздки нашихъ гражданъ между двумя государствами...

(Салабина передёрнуло при упоминанiи «двухъ государствъ».)

- ...по внутреннимъ общегражданскимъ паспортамъ безъ отмѣтокъ погранконтроля. Это дѣлается только въ загранпаспортахъ. Но они и в усъ не дуютъ: мы имъ пишемъ, пишемъ, призываемъ, какъ объ стенку горохомъ...

- И что – я столько времени жилъ съ недѣйствительнымъ паспортомъ? – изумился Салабинъ. – Съ работы на работу переходилъ, зарплату получалъ, посылки, бандероли?..

- Вотъ именно! Пока не провѣрили васъ досконально! – инспекторъ улыбалась.

- И что теперь?

- Дней за десять получите новый, вмѣсто испорченнаго, и придёте снова просить заграничный. Вотъ вамъ бланки: заполняйте!..

Заполняя бланкъ, Геннадiй внутреннѣ пожалѣлъ укрочиновниковъ: никакъ не удаётся утвердить имъ свою внезапную державность ни въ паспортахъ россiянъ, ни въ головахъ у нихъ, ни даже на пограничныхъ столбахъ; договора о границѣ всё ещё нѣту... Тосковали и зудели безъ работы штампики, чесались руки, и прорывался новодержавный зудъ чиновных рукъ даже туда, куда вовсѣ не слѣдовало.

Какъ же тамъ-то, на границѣ, обошлись эти ушлёпки  съ Ириной?..

Но когда Ирина вернулась, онъ забылъ спросить её объ этихъ глупостяхъ.

*     *     *

Уезжая, Ирина проговорилась о датѣ возвращенiя, но запретила Салабину встрѣчать её. Почему? Просто такъ. Мало ли кто прознаетъ – и тоже придётъ, зачѣмъ скандалы – «звѣрскiе притомъ, ты не представляешь, что это за человѣкъ!».

- Ты серьёзно? – спросилъ её Геннадiй. – Я хочу тебя встрѣтить – имѣю я право?

- Я ещё не рѣшила! – приподняла она подбородокъ. – Ну, въ общемъ, право ты имѣешь, но я противъ, не надо...

И двумя пальцами не то потёрла, не то погладила ему руку.

Это воспоминание, ея лукавое кокетство, ея странное прикосновенiе время отъ времени возвращались къ нему... Какъ ваткой со спиртомъ по слѣду отъ шприца, думалось Геннадiю.

День возвращенiя выдался солнечный, но колебанiя Салабина превратили его въ пасмурный: отъ мысли «не хочешь – и не надо!» до желанiя тутъ же вскочить и поехать. Такъ прошло полдня и наступилъ моментъ,  когда ехать къ поѣзду было уже поздно. И тогда пришло мгновенное рѣшенiе: онъ помчался къ метро, купилъ пурпурную розу и понёсся къ станцiи «Звѣздной». Сидя у дѣтской пѣсочницы во дворѣ дома 93, среди старыхъ липъ и тополей, онъ пялился на сверкавшую коричневой эмалью дверь подъѣзда Ирины...

- Молодой человѣкъ, не меня ли вы ждёте?           

Онъ вскочилъ на этот голосъ, навстрѣчу ея улыбкѣ. Не со стороны метро, откуда онъ ждалъ её, появилась она... И – налегкѣ, безъ багажа.

Онъ протянулъ ей розу. Она ему подставила щёку для поцелуя. Тронутый этимъ, какъ мальчикъ, онъ пролепеталъ:

- Ира, когда ты прiѣхала?

Прiѣхала она вчера, не вынесла гостепрiимства Саши съ Аллой, совсѣмъ какъ въ той шуткѣ: «милые гости, не надоели ли вам хозяева»?

- Они такъ и сказали? – изумился Салабинъ.

- Нѣтъ! Это мнѣ они на самомъ дѣлѣ надоели! Хоть на сутки раньше, а билетъ передѣлала.

- Ну и хорошо! Вы съ дочкой вернулись?

- Нѣтъ, ей всё нипочёмъ: осталась учёбу прогуливать, загаръ накапливать.

- А ты... чуть ли не по мнѣ соскучилась?

- Почти...

- А вѣдь могла бы позвонить!

- Могла бы...

Они пошли къ ея подъѣзду и на третьемъ шагѣ Салабинъ взял Иру за руку – ту, что была не занята его розой. Ира не воспротивилась, а стала разсказывать, что за люди эти южане, Саша и Алла, съ которыми у ней было шапочное знакомство, когда Алла стажировалась въ Питерѣ на повышенiи квалификацiи стоматологовъ. Потомъ вдругъ заочно они сильно задружились съ Ирой и стали зазывать ихъ съ Юлей къ себѣ въ отпускъ. А Ира теперь поняла въ чёмъ дѣло: хотятъ удрать изъ «украинскаго» Крыма и купить жильё въ Питерѣ. И по намёкамъ видно, что собираются къ Ирѣ на постой.

Разговаривая, она прошла въ «родительскую» спальню – и Геннадiй, какъ нитка за иголкой, прослѣдовалъ за ней.

- Ну-ка, кто мнѣ звонил?.. – она стала «пролистывать» на своёмъ аппаратѣ списокъ случившихся въ ея отсутствiе звонков. Тогда уже появилась такая услуга телефонных станцiй, и такiе аппараты появились.

- А ты не слишкомъ-то и загорѣла... – замѣтилъ Геннадiй.

- Я изъ этого не дѣлаю культа.

- И правильно!

Въ это время въ дверь позвонили. Ира перемѣнилась въ лицѣ:

- Ну вотъ!.. Я такъ и знала!

- А что такое?

Она понизила голосъ до шёпота:

- Родители!..

Какъ родители – тѣ и вошли и выглядели: шумно, радостно налетѣли съ объятiями на возвратившуюся дочку; и въ обоихъ Салабинъ увидѣлъ дочкины черты. Отецъ чѣмъ-то походилъ и на Салабина-старшаго: сухощавый, съ мѣшками подъ глазами; мать – блѣдная, начавшая полнѣть женщина съ востроносымъ личикомъ.

Мать первая поворотилась къ Геннадiю – и дочка назвала родителямъ его имя. Салабинъ пожалъ руку обоимъ; отецъ назвалъ своё имя-отчество, а мама Иры – своё.

Память Салабина, растерянная отъ Иринаго смущенiя, не смогла ихъ съ увѣренностью удержать.

Ирина зашла за спину родителей и оттуда мерцающимъ взглядомъ указала ему на дверь.

- Прiятно было познакомиться! – смятымъ голосомъ произнёсъ Геннадiй. – Ира, я пойду!

- Хорошо, давай!.. Созвонимся! – откликнулась та, не мѣняя своего мѣстоположенiя.

- Заходите, Гена, будемъ рады! – улыбнулась мать (кажется, Елена Васильевна).

- Да я, спасибо, съ удовольствiемъ... какъ только Ира пригласитъ! – пообѣщалъ Салабинъ.

Елена Васильевна оглянулась на дочь съ нѣмымъ вопросомъ, но та потупила взглядъ.

- А Юля что? – спросила мать у дочки.

- Черезъ недѣлю, – отвѣтила та. – Самостоятельная слишкомъ!

- Ахъ, куда тамъ!.. – вздохнула мать, ища взглядомъ мужа. – И куда намъ до нихъ!

Отецъ, стоявшiй ближе всѣхъ къ Салабину, молча пожалъ ему руку.

«Что изъ этого всего слѣдуетъ? – спрашивалъ себя Салабинъ, шагая по улицѣ Ленсовета, то есть Θёдора Углова. – Что слѣдуетъ, мы узнаемъ при встрѣчѣ... или – по телефону.» Онъ рѣшилъ, что звонить Иринѣ сегодня не будетъ, лучше – завтра. Позвонитъ, назовётъ себя (если трубку сниметъ не Ира), услышитъ что-то въ отвѣтъ и спроситъ Ирочку... А ей онъ разскажетъ, какiе у ней симпатичные папа и мама.

Сама Ира трубку сняла. Она честно призналась, что родители снова уѣхали на дачу, «пока погода стоитъ» (они просто доченькѣ-внученькѣ доставили овощей и фруктовъ), но несмотря на ихъ отъѣздъ, слѣдующiе дни у Иры достаточно загружены: «позвони послѣзавтра, ладно?»

Салабинъ отвѣтилъ безсердечнымъ «о΄кей» и угасающимъ «пока», послѣ чего повѣсилъ трубку. Трубка вѣшалась у нихъ – телефонъ ихъ коммунальной квартиры былъ тотъ ещё реликтъ.

*     *     *

«Женщина – это стихiя!» – негодуя и восхищаясь, твердилъ себѣ Геннадiй, когда не «послѣзавтра», а уже «завтра» Ирина позвала его на «праздничный ужинъ по случаю прибытiя Юли».

Юли?.. Ахъ, это дочка! Къ пяти часамъ? И не опазджывать? А форма одежды?.. Любая? Понятно, мы не въ театръ идём... Лечу!

Юля оказалась смуглой почти брюнеткой; она живо напомнила Салабину тѣ фотографiи флотскаго офицера Саши Макарова, писавшаго трогательныя письма своей бывшей женѣ. Судьба, не судьба; судьба, не судьба...

Приглашая въ гости, Ира успѣла объяснить Салабину, что дочка пресытилась гостепрiимствомъ инкермановскихъ Саши и Аллы и звѣрски соскучилась по Питеру.

Сидя съ ними теперь за столомъ съ цвѣтами и при свѣчахъ, Геннадiй услышалъ, какъ дочка сказала матери:

- Подожди, они скоро объявятся! И станутъ жить у насъ!

- Ты что? Типунъ тебѣ... – изобразила непониманiе Ира.

- А ты какъ думаешь, мама? Съ какой это стати у южныхъ людей такая жажда насъ видѣть, принимать, ухаживать?..

Такъ оно и вышло потомъ: гдѣ-то въ ноябрѣ.

А пока что былъ ещё сентябрь – и такой молодой...

*     *     *

Тѣмъ временемъ работодатель Салабина, заморскiй резидентъ Саша, взялъ агентированiе своего флота въ собственныя руки – поручивъ своей недавно учреждённой агентской компанiи, и перевёлъ въ ея составъ Салабина и часть его сослуживцевъ. Такъ Геннадiй оказался въ пёстромъ обществѣ, составленномъ изъ недавнихъ и очень давнихъ знакомцевъ; послѣднiе представляли собой довѣренный кругъ Саши-заморскаго ещё въ перiодъ его службы въ пароходствѣ.

Это обстоятельство сыграло впослѣдствiи важную роль въ перемѣщенiяхъ Салабина.

Тѣмъ временемъ и дѣла въ странѣ катились по законамъ биллiарднаго стола. Въ 1996 году страна испытала острый приступъ тошноты, когда повторно сдѣлали президентомъ непросыхавшаго Ельцина. А выигравшiй выборы Комуняка Зю получилъ отъ братковъ-демократовъ серьёзную «предъяву»: либо уходишь въ лучшiй мiръ къ генералу Рохлину, либо переходишь въ сервильно-системную «опузицiю» пожизненнымъ главарёмъ партiи пенсiонеровъ пролетарiата – и съ гарантiей бюджетнаго содержанiя. Докторишка философiи ухватился за представившуюся возможность, а страна осталась со стойкимъ ощущенiемъ, что её грубо «поимѣли». Эти закавыченныя слова – и соотвѣтственныя имъ дѣйствiя, понятiя – рѣшительно входили въ политическую моду.

Обнаружилось, что бывшiй советскiй генералитетъ-адмиралитетъ, усилiями тарабарскихъ замполитовъ, утратилъ память и пониманiе присяги, дозволяя ельциноидамъ отрекаться отъ армiи, флота и страны ради мѣстечка въ «мiровомъ сообществѣ».

Тошнота становилась общимъ самочувствiемъ какъ ельциноидемократiи, такъ и огалтѣлаго пролетарiата всѣхъ отраслей труда – умственнаго и физическаго наравнѣ. Увы, это не могло привести къ единенiю: первые попрежнему молились на Статую Свободы, дважды которую облетѣлъ на американскомъ вертолётѣ ихъ недавнiй кумиръ; а пролетаризованныя массы, не имѣя никакого руководства, нижé царя въ головé, начинали покланятися призракамъ разнаго рода – здравствующимъ (какъ лидеры КРО и КПРФ) либо ушедшимъ, вплоть до оболганнаго Виссарiоныча.

На этомъ жизнеутверждающемъ фонé разворачивалась оптимистическая трагедiя Салабина по обезпеченiю себя и дочки болѣе благоустроеннымъ жильёмъ.

Работая на заморскаго Сашу, Салабинъ, чего ужъ грѣха таить, получалъ значительно больше того, что кое-какъ могли получать трудящiяся массы соотечественниковъ. Онъ смогъ, въ концѣ концовъ, накопить на перспективу выхода со своимъ запросомъ къ агентамъ по недвижимости (демократическiй жаргонъ всё больше норовилъ именовать ихъ риэлторами). Но, какъ извѣстно, скоро сказка сказывается, да не скоро дѣло дѣлается; золотая осѣнь должна была смѣниться слякотной и промозглой, а сырая зима – вполнѣ морозной, преждѣ чѣмъ Салабинъ и его «Маруся» смѣнили мѣсто жительства.

Однако не будемъ торопиться прочь изъ золотой поры, когда Геннадiй, уже разставшись съ кабинетомъ стоматолога, продолжалъ видѣться съ Ириной Анатольевной, попрежнему надѣясь на взаимность.

Его время распредѣлялось между работой въ морскомъ агентствѣ, сопровожденiемъ Маруси ко врачамъ, приготовленiемъ пищи, планированiмъ покупокъ и, если не удавалось встрѣтиться съ Ириной, то работой съ текстами за компьютеромъ.

Въ разгаръ бабьяго лѣта прибыли нахалы изъ Инкермана.

Такъ себя аттестовали Саша съ Аллой, рвавшiеся изъ обукраиненнаго Крыма въ Питеръ, на Сашину родину. Ирина размѣстила ихъ въ родительской спальнѣ, перемѣстившись сама в комнату поменьше – къ Юлѣ.

Едва расположившись, Алла схватила домашнiй телефонъ и стала названивать неизвѣстнымъ людямъ –  во всеуслышанiе заниматься похвальбой и «самобичеванiемъ»: похваляться тѣмъ, что они съ Сашей уже въ Питере – «поселились внаглую у знакомыхъ». Разсказывая объ этомъ Салабину, Ирина округляла глаза... И тутъ же предложила ему зайти – познакомиться съ нахалами.

- Всё равно уже бедламъ!.. Ты его не испортишь! – неделикатно усмѣхнулась она.

- А я что – сильно портилъ?.. тебѣ жизнь?...

Недоумѣнiе и обида звучали въ голосѣ Салабина.

- Да это я просто так... Сглупила.

Салабинъ не сталъ говорить, что Сашу онъ видѣлъ и такъ – на вокзалѣ, какъ одного изъ двухъ «горожанъ», а желанiя видѣть его жену тоже особого не имѣлось, лучше бы они прогулялись безъ всякихъ постороннихъ... Всё лучше, чѣмъ смотрѣть, какъ чужая хозяйка въ твоей кухнѣ...

- Вотъ-вотъ! Именно! Пойдёмъ, пойдёмъ! – она схватила Геннадiя за локоть и повлекла къ своему дому.

Сашей оказался тотъ изъ «горожанъ», что покороче и круглей; Алла же была широколицей чернавкой съ морщинистым выпуклымъ лбом... Едва представивъ ихъ другъ другу въ проихожей, Ира потащила Салабина въ кухню, открыла выдвижной ящикъ стола и произнесла обжигающим шёпотомъ :

- Смотри, какая она хозяйка!.. Какъ она моетъ!

На предъявленной вилкѣ явственно виднѣлись остатки яичницы.

- Не бралась бы лучше!.. Всё для отвода глазъ, какъ тебѣ это?

- А въ Крыму было какъ? – спросилъ заинтересованно Салабинъ.

- Там-то я вѣдь мыла!

- У-мм!.. – произнёсъ Геннадiй и, что-то шепча, приподнялъ двумя пальцами нежный Иринъ подбородокъ и поцѣловалъ её нежные губы...

- Пошли гулять! – тихо сказала она.

Въ прихожей ихъ услышали нахалы и Алла закричала сквозь приоткрытую дверь:

- Такъ быстро, что ли, его покормила?

- Это наши дѣла! – категорически отвѣтила Ира, и Салабину это очень понравилось.

Въ теченiе двухъ съ половиной мѣсяцевъ если и бывалъ Геннадiй у Ирины, то почти всегда въ присутствiи Саши съ Аллой. Поэтому остатокъ сентября, октябрь, ноябрь и начало декабря стали перiодомъ ихъ прогулокъ (при хорошей погодѣ) или общенiя въ какомъ-нибудь укрытiи (кафе, торговый центръ) въ непогоду.

Прогулки ихъ были, большей частью, молчаливы, хотя Ира порой говорила ему «разслабься» или замѣчала ему, что он «какой-то напряжённый»; а напряжённымъ онъ становился отъ ея разсказовъ. Ейный Серёга, страшный человѣкъ, почти что алкашъ (машину-то отцовскую по пьяни разбилъ!) – ещё и невѣренъ былъ... По его милости ей лѣчиться пришлось; «подорвалъ иммунку» ей совсѣмъ. Спившiйся типъ. И ничего ему не стоило назвать её, Иру, представь себѣ, сучарой... «Вотъ негодяй!» – воскликнулъ Геннадiй. А самъ подумалъ: «Зачѣмъ она это разсказываетъ?!»

Насколько страненъ былъ Салабинъ для Ирины, настолько непонятна была ему Ирина. Она выговаривала ему за то, что онъ – въ присутствiи крымскихъ «нахалов» – слишкомъ откровенно проявляетъ свои чувства къ ней, едва ли не облизывается... «Прямо сочишься и блестишь!.. Ты меня смущаешь!»

Въ отвѣтъ онъ смотрѣлъ недоумённо – и молчалъ. Но когда она разсказывала объ отцѣ, о матери, о собственномъ дѣтствѣ – онъ просто купался въ ея словахъ. Мать ея была изъ литовскаго рода Повилiонисовъ, а отецъ – коренной русакъ изъ новгородцев;  будучи инженеромъ-гидротехникомъ, онъ грезилъ небомъ, долгихъ три года строилъ въ сараѣ самолётъ своей конструкцiи – изъ добываемыхъ правдами и неправдами матерiаловъ и деталей. На нёмъ отецъ сумѣлъ перелетѣть черезъ Лугу, неудачно приземлиться и разбить свой аппаратъ.

- Почему же неудачно? Вѣдь здоровъ, невредимъ – всё удачно!

- Можетъ, ты и правъ! – согласилась Ирина. – Удачно отбилъ себѣ охоту. И мама его умоляла больше такъ не дѣлать. Но меня успѣлъ заразить: пошла въ аэроклубъ на свою голову!

Салабинъ уловилъ эту покаянную ноту ея; и спросилъ:

- А отецъ рѣку Лугу перелетѣлъ – или городъ?

- Конечно, рѣчку! Куда ему было черезъ городъ пытаться!

- А давно это было?

- Такъ... сейчасъ... Ещё до афганской войны это было.

- Такъ его и не пустили бы летать надъ городомъ...

- Конечно! О чёмъ ты говоришь?!

И былъ ещё коллективный походъ въ театръ на Литейномъ. У нахала Саши родной дядя служилъ тамъ актёромъ. «Ахъ. Онъ изъ актёровъ! – сказалъ себѣ при этой новости Салабинъ. –  А я всё думалъ: на кого же онъ похожъ?»

Саша добылъ четыре контрамамарки на спектакль по Шолому Алейхему, желая хоть чѣмъ-то скрасить для Ирины оккупацiонный режимъ ея квартиры.

Съ Ирой Салабинъ готовъ былъ пойти хоть въ театръ. Сей походъ тѣмъ и запомнился, что въ антрактѣ Ира требовала отъ Геннадiя быть съ Александромъ впереди женщинъ, а не рядомъ или сзади:

- Твои взгляды меня компрометируютъ!

Пришла зима, въ квартирномъ режимѣ всё продолжалось попрежнему, къ возмущенiю юной Юлiи:

- Я когда смотрю на нихъ, вижу, какъ бабушка съ дедушкой морозятъ попы въ дачномъ туалетѣ!

Ира, передавшая Геннадiю эти дочкины слова, не могла не раздѣлять ея возмущенiя.

- Надо ихъ выставить къ такому-то дядѣ! – жёстко высказался Салабинъ.

- Надо, – тихо кивнула Ира въ отвѣтъ. – Уже Сашка на коленяхъ просилъ потерпѣть: ещё недѣльку, двѣ... Дядя у него троюродный, многодѣтный – и вообще не варiантъ...

И уныло продолжила, отойдя къ окну своей кухни:

- Вообще, всё одинъ къ одному... Долговъ накопила...

- Сколько? – спросилъ Салабинъ.

- Да я не жалуюсь. Я у родителей считаюсь вообще... человѣкомъ обезпеченнымъ.

- Сколько? – повторилъ Салабинъ. Онъ, какъ мы знаемъ, откладывалъ на рѣшенiе квартирнаго вопроса.

- Пятьсотъ баксов.

«Гм!» – подумалъ Салабинъ. И промолчалъ, зная, что поспѣшишь – только людей насмѣшишь.

Черезъ нѣсколько дней они встрѣчались тамъ, гдѣ съ Крюковымъ каналомъ встрѣчается каналъ Грибоѣдова,  и Салабинъ издали съ неудовольствiемъ увидѣлъ, идя навстрѣчу ей отъ соборной колокольни, какъ Ирина остановилась зажечь сигарету...

Она подставила ему прохладную щёку, а онъ въ отмѣстку соскользнулъ съ ея мёрзлаго носа къ тёплымъ губамъ. Подошёлъ трамвай;  они доѣхали до Сенной и тамъ зашли выпить чаю въ какой-то полуподвальчикъ.

Передъ тѣмъ как выходить къ метро, Салабинъ вручилъ Иринѣ конвертъ съ пятьюстами «баксами», кратко сказавъ:

- Дома посмотришь.

Имъ предстояло разъѣхаться по своимъ дѣламъ и по разнымъ вѣткамъ метро...

 Сенная вся была уставлена ларьками съ китайскимъ сухимъ молокомъ, «ножками Буша», картофельнымъ порошкомъ из Айдахо и польскими чипсами. Люди съ телѣжками прiѣзжали со всѣхъ окраинъ за дешёвыми полуфабрикатами и субпродуктами, чтобы обезпечить семью пропитанiемъ на недѣлю вперёдъ.

Салабинъ шагалъ рядомъ съ Ирой, смотрѣлъ на регуляторную руку рынка – и душа его была не на мѣстѣ. Рука рынка представлялась ему костлявой и когтистой, какъ у стервятника, лапой, хватающей за горло всѣхъ, кто не допущенъ къ пульту управленiя. Въ нагрудномъ карманѣ Салабина, гдѣ только что былъ конвертъ съ деньгами, что-то горѣло и жгло.

Онъ проѣхалъ съ Ирой до слѣдующей станцiи, они кивнули другъ другу – и онъ сошёлъ для пересадки на свою линiю.

*      *      *

Морскiя перевозки и логистика – это маленькiй замкнутый мiръ на замкнутой планетѣ. Поэтому, уйдя изъ пароходства, никто не чувствуетъ, что связи оборваны окончательно; сохраняются, такъ или иначе, сохраняются контакты съ людьми и собственное огорчённое любопытство. Новости неизбѣжно, неизмѣнно настигали Салабина.

Простые работники пароходства давно не получали зарплаты и давно сбыли свои «ваучеры» перекупщикамъ; теперь наступила очередь собственниковъ акцi родного предпрiятiя. Двѣ крупныя финансовыя организацiи города наперегонки скупали акцiи у загнанныхъ въ уголъ инженеровъ, судоводителей, диспетчеровъ, механиковъ, программистовъ... Акцiи уходили за безцѣнокъ. Кадры уходили въ частныя компанiи или круто мѣняли родъ своихъ занятiй, обнаруживъ преждѣ скрытые таланты и способности. Сталъ повальнымъ «челночный бизнес» - многiе стали муравьями, пересекавшими границу съ чемоданами и коробами заказного «импорта-экспорта». На собственномъ горбу ощущали они завѣтъ государства, приказавшаго долго жить. Единожды это приказавъ, государство ушло въ мiръ иной, «государству» болѣе интересный – въ мiръ сверхъчеловѣческихъ отношенiй, понятiй и пропорцiй.

Салабинъ былъ не просто инженеромъ по эксплуатацiи флота; какъ мы помнимъ, сначала онъ сталъ филологомъ. Поэтому пошёлъ теперь не въ трансъграничную торговлю – а въ репетиторы, учителя, преподаватели; затѣмъ вернулся ненадолго въ пароходство – и былъ соблазнёнъ въ частное агентированiе флота, гдѣ можно было за три-четыре года отложить на покупку жилья (съ зачётомъ наличной коммунальной площади).

Но главнымъ слѣдствiемъ первой профессiи Салабина стала его безкорыстная работа въ публицистикѣ. Со временемъ опредѣлился кругъ редакцiй, которыя чаще и охотнѣе всего публиковали салабинскiя реплики, статьи и возраженiя. Сложилась даже у него заочная дружба съ держателями православнаго сайта въ одномъ изъ штатовъ Сѣверной Америки, имѣвшаго благословенiе РПЦЗ. Это была молодая супружеская пара изъ «независимаго Казахстана» – программисты, которымъ не удалось переѣхать и устроиться съ дѣтьми въ Россiи; чиновники Ельцина опустили передъ ними шлагбаумъ. Оказалось легче получить работу и видъ на жительство въ США.

Сайтъ Ани и Владимiра назывался «Русское небо». А въ Петербургѣ уже существовало православное агентство «Русская линiя». Православные безсребренники Богатырёвы, учреждая «Русское небо», обратились въ «Русскую линiю» съ просьбой о поддержкѣ и сотрудничествѣ, но сверхъосторожные редакторы «Линiи» эту итдею отклонили. Впослѣдствiи «Русское небо» превзошло «Русскую линiю», ставъ колоссальной библiотекой «неизвѣстныхъ страницъ русской исторiи», архивомъ новостей и текущей публицистики – а также ранѣе замолчанной русской классики. Въ то же время «Русская линiя» оставалась полуразвлекательной, полуинформацiонной и довольно оппортунистической интернетъ-газетой; Салабинъ даже слалъ имъ критическiя письма – негодуя, напримѣръ, на сообщенiя о половыхъ эксцессахъ африканскихъ знахарей подъ видомъ экзотическихъ духовныхъ практикъ. Въ 2010 году «Русская линiя» пережила мiровоззренческiй и управленческiй кризисъ – впрочемъ, не обошлось и безъ финансоваго). Произошёлъ расколъ между главнымъ редакторомъ и его замѣстителемъ. Замѣститель былъ Салабину симпатичнѣе, хотя и онъ удивлялъ своимъ благодушiемъ, твердя, что ихъ интернетъ-газета «занимаетъ патрiотическую нишу» въ обществѣ. Патрiотизмъ довольствуется нишей? – недоумѣвалъ Салабинъ. – Возможно ли такое? Какъ бы то ни было, вскорѣ послѣ раскола бывшiй замѣститель нашёлъ благотворителя и сумѣлъ учредить «Русскую народную линiю», ставшую  полнокровнымъ православнымъ агентствомъ духовныхъ и политическихъ новостей, полемики и аналитики.

Къ слову придётся сказать и о том, что независимое и безкомпромиссное «Русское небо» продолжало успешно уводить читателей у «Русской народной линiи», которой приходилось грѣшить опредѣленной гибкостью и плюрализмом, въ силу  зависимости РНЛ отъ благотворителей, иерарховъ и жертвователей. Вскорѣ, однако, за годъ или два до ухода Салабина въ мiръ иной, «Русское небо» было заблокировано на территорiи РФ – на основанiи федеральнаго закона под соотвѣтствующимъ номеромъ. Но къ тому времени и Салабинъ почти совсѣмъ  отошёлъ отъ публицистики: во-первыхъ, появилось множество талантливыхъ и авторитетныхъ публицистовъ; во-вторыхъ, сосредоточился на защитѣ русскаго языка, а тѣмъ сайтамъ, которые Салабина публиковали, ещё не грозилъ запретъ Роскомнадзора, потому что русскiй языкъ офицiально оставался государственнымъ. (Хотя и въ государственныхъ устахъ онъ всё болѣе становился ломанымъ.)

Столь бѣгло коснувшись общественныхъ метаморфозъ и вѣянiй, нельзя упустить изъ виду метаморфозы персоны бывшаго начальника пароходства. Проведя полгода въ предварительномъ содержанiи подъ стражей, онъ вышелъ изъ-подъ слѣдствiя почти оправданнымъ и ставшимъ почти лучше себя прежняго. Только возглавить опять пароходство ему не позволилъ ни обобранный до нитки коллективъ, ни новое руководство. Зато въ рукахъ у него оставались немалые активы, отщеплённые отъ большого ствола прежняго БМП. Въ промышленной зонѣ  Парнасъ, на сѣверной окраинѣ города, онъ наладилъ крупное колбасное производство и, себѣ въ утѣшенiе, учредилъ на бумагѣ Baltic Mainstream Company (Балтiйское Мейнстрим Пароходство) – чтобы сокращенiе оставалось БМП, какъ въ доброе старое время. Въ теченiе нѣсколькихъ мѣсяцевъ онъ ещё тужился, выступая по радiо съ обѣщанiями возродить пароходство, похваляясь даже поддержкой Кремля. И находились люди, особенно на фонѣ явственнаго банкротства большого БМП, страстно желавшiе вѣрить въ Болтик Мейнстримъ. Но радiожурналисты уже сами въ это не вѣрили и больше не называли господина Кацкуна самымъ богатымъ предпринимателемъ города.

*     *     *

Мiръ, однако, тѣсенъ не только въ морскихъ перевозкахъ, но и въ любой профессiи. У дверей бывшаго Дома писателей на Шпалерной повстрѣчались панкъ-рокъ-писатель Игорь Шевердалъ и Геннадiй Салабинъ.

- Ба! Какими судьбами? – воскликнулъ Шевердалъ и щёлкнулъ пальцами, хмуря лобъ усилiемъ памяти: – ...Серафимовичъ... Серафимόвичъ?..

- Геннадiй.

- Во-во! Какъ Интерклубъ?

- Слава Богу, давно ужъ нѣтъ его.

- Дакъ и Дома писателей давно уже нѣтъ!

- Какъ же мы съ вами здѣсь оказались, у этихъ дверей? – спросилъ Салабинъ.

- А значитъ, суждено было встрѣтиться!

- Мм... Я шёлъ къ Литейному, а вы – навстрѣчу. Здѣсь на Шпалерной, кажись, никакой транспортъ для людей не ходитъ. А что теперь стало съ трижды горѣлымъ особнякомъ?

- Кому надо, возстановили, обновили... Но кто владѣетъ, не знаю.

- Помню, какъ Илья Поячкинъ меня пригласилъ и я впервые сюда пришёлъ. Испугался таблички на дверяхъ: пропускной режимъ и такое прочее... А прошёлъ какъ ни въ чёмъ не бывало.

Шевердалъ снисходительно  усмѣхнулся и тутъ же состроилъ важное лицо:

- Илюха теперь большой человѣкъ!

- Гдѣ же онъ?..

- Помните, онъ возилъ группу молодёжи въ Польшу къ папѣ римскому? При Горбачёвѣ.

- Припоминаю.

- Съ тѣхъ поръ онъ вѣдаетъ связями Ватикана и Русской Церкви, ставитъ религiозные фильмы, президентъ фонда четырёхъ конфессiй...

- Большой, большой человѣкъ! – согласился Салабинъ. И тутъ же вспомнилъ разсказъ о Поячкинѣ, слышанный ранѣе... Тотъ разсказъ хорошо сочетался съ тѣмъ, что слышалъ онъ теперь.

- Ну а вы какъ, творчество какъ теперь – въ рыночныхъ, такъ сказать, условiяхъ? Что пишете? Какъ Егоръ Гамовъ?

Лицо Шевердала озарилось было готовой рѣчью, но при имени Гамова черты его сникли.

- Гамовъ умеръ, къ сожаленiю. Отъ рака.

- Царство небесное, – пробормоталъ Салабинъ.

- Пожалуй, – согласился Шевердалъ. – Хотя былъ атеистъ. Онъ въ послѣднее время уже не писалъ. Строилъ по области дачные срубы и печи складывалъ.

- Ну, руки у него на мѣстѣ были. А вы что пишете?

- Альтернативную исторiю. Устойчивый спросъ на неё, между прочимъ!

Салабинъ оцѣнивающе глянулъ на дорогую импортную обувь Шевердала, шикарную сорочку и стильную кожаную куртку.

- Насколько помню, у Поячкина былъ ещё напарникъ въ Союзе писателей – Ивкинъ или Ившинъ, кажется... украинскiя пѣсни пѣлъ...

- Да, въ подпитiи забавный Ившинъ, ха-ха... Теперь онъ въ кино подвизается, у Меламуда второй режиссёръ. Это они снимали фильмы про Синявскаго, Кривулина – тогда ещё, для своихъ! А может, вы видѣли игровые фильмы – «Дневникъ его тѣни», «Послѣднiй балда»?.. «Красную Жизель» вы точно должны были видѣть!

- Нѣтъ, я къ кинематографу не близокъ.

- Жаль. Созвонимся – я васъ буду извѣщать о просмотрахъ!

И они разошлись, не спросивъ другъ у друга номеровъ телефоновъ.

А вспомнился Салабину разсказъ его однокурсника съ нѣмецкаго отдѣленiя, Миши Н., какъ повстрѣчалъ онъ въ Германiи нашего знакомаго Поячкина... Почему они встрѣтились, Салабинъ уже начисто забылъ – хотя можно попытаться вспомнить... Начнёмъ съ того, что Миша числился гендиректоромъ нѣкой ассоцiацiи разнообразныхъ дѣлъ и регулярно ѣздилъ въ ГДР и ФРГ, а потомъ и въ единую Германiю. Да, встрѣтились они, оказавшись гостями одного американца-коллекцiонера, собиравшаго образцы «живыхъ» самолётовъ какъ второй мiровой, такъ и «холодной войны»... Да, точно, такъ и было: миллiонеръ вёлъ предварительные переговоры о прiобрѣтенiи «МиГовъ» пятнадцатыхъ и ещё какихъ-то моделей, заодно приглашалъ въ свой «музей» авiатехники въ Аризонѣ, а Поячкинъ оказался въ гостиничномъ номерѣ у миллiонера вмѣстѣ съ своимъ питерскимъ одноклассникомъ Женькой Вертолпинымъ. И когда хозяинъ номера, въ подходящую минуту, отлучился – ненадолго, минутъ на пятнадцать – ребята «октябрята» Илюша и Женя стали предлагать Мишѣ взаимно обязывающую дружбу и сотрудничество... Къ этой минутѣ Миша уже былъ «въ курсѣ», что Женя Вертолпинъ служитъ преподавателемъ русской исторiи, идентичности и культуры въ европейскомъ университетѣ НАТО, а вообще-то онъ спецiалистъ по Достоевскому и большой его поклонникъ.

- Мы могли бы очень сильно тебѣ помочь въ продвиженiи всѣхъ твоихъ проектовъ, замысловъ, карьеры! – убеждали Мишу Женя съ Ильёй, одноклассники между собой и однокашники.

Миша тогда знать не могъ, что Поячкинъ станетъ экуменистомъ «мiровыхъ религiй», но Женя говорилъ о себѣ, что онъ-де православный диссертантъ русской духовности. Однако Миша сумѣлъ отказать ребятамъ, сославшись на отсутствiе замысловъ, амбицiй и, главное, здоровья... Онъ даже вернулся изъ командировки живымъ и ездилъ въ Германiю ещё, на этотъ разъ – по вопросу наилучшей «утилизацiи» бывшихъ советскихъ гарнизонныхъ городковъ. Вѣдь поди докажи, что была офицiальная попытка вербовки – ребята просто обѣщали свою личную преданность и дружбу на принципахъ взаимности. А здоровье у Миши было, въ самомъ дѣлѣ, не очень. К сожаленiю, онъ умеръ раньше большинства своихъ сокурсниковъ.

*       *       *

Зима пришла черезъ считанные дни послѣ встрѣчи съ Ириной у Крюкова канала – и запомнилась она даже не Новымъ Годомъ, а болѣе всего однимъ эпизодомъ вскорѣ послѣ той встрѣчи.

Былъ позднiй вечеръ пятницы, дочка уже сдѣлала домашнiя заданiя, поужинала, посмотрѣла «теликъ» и уже засыпала, когда вдругъ появилась Ирина и позвала Геннадiя съ собой – въ гости къ ея подругѣ, съ намёкомъ на бутылку.

Салабинъ поцѣловалъ дочку, далъ необходимыя указанiя, заперъ комнату (у Маруси были свои ключи) и послѣдовалъ за своей...  судьбой?  повелительницей?  неволей?   

Подруга Марина коротала одинокiй вечеръ, поскольку ея сожитель, дальнобойщикъ Андрей, былъ въ дорогѣ; Салабинъ, находясь въ приподнятомъ волненiи, не догадывался, что это могъ быть мелкiй заговоръ двухъ женщинъ, пожелавшихъ совмѣстно выпить среди ночи, изъ которыхъ одна знала навѣрняка, гдѣ, у кого есть завѣдомо наготовѣ «приличная бутылка» (въ данномъ случаѣ – аргентинскiй “Boussac”).

Не выходя изъ приподнятаго состоянiя духа, Салабинъ участвовалъ въ «свѣтской» болтовнѣ двухъ подругъ, изъ которой въ памяти ничего не осталось, кромѣ имени Андрея; но примѣрно къ началу четвёртаго ночи онъ сталъ недоумѣвать...

Наконецъ, недоумѣнiе разрѣшилось: бутылка кончилась, Марина притащила раскладушку и застелила её. Салабинъ съ интересомъ наблюдалъ. Закончивъ эту операцiю, Марина пожелала «всѣмъ спокойной ночи», совершила омовенiе и удалилась въ свою «супружескую» спальню.

Ирина и Салабинъ, не глядя другъ на друга, стали раздѣваться при свѣтѣ тусклаго торшера, затѣмъ Ирина юркнула подъ лёгкое покрывало, брошенное Мариной на раскладушку.

Салабинъ рѣшилъ, что ему некуда дѣваться, кромѣ какъ устроиться рядомъ, хотя узость раскладушки къ этому не располагала. Получалось, что придётся ложиться внахлёстъ... А извѣстно, что какъ получается, такъ и выходитъ.

Шея, грудь Ирины и ея лицо матово свѣтились у него передъ глазами; иногда его глаза сами собой закрывались и наблюдали перетеканiе кромѣшныхъ тѣней и мерцающихъ цвѣтовъ. Иногда кромѣшныя тѣни зiяли какъ бездна; иногда эта бездна вспыхивала голубыми свѣтлячками.

Потомъ случилось неожиданное: бездна зазвучала грознымъ, пугающимъ рычанiемъ. Онъ открылъ глаза: лицо Ирины такъ же свѣтилось, а бездна говорила изъ ея разверстаго рта... Не въ силахъ больше слушать, онъ закрылъ эту бездну своими губами.

Когда невольникъ проснулся, сквозь оконныя шторы пробивался утреннiй свѣтъ. Вся раскладушка была въ его единоличномъ распоряженiи. Дамы дѣлили между собой «супружескую» спальню.

Какое-то время Геннадiй размышлялъ о проказникахъ-французахъ, придумавшихъ поговорку: Ce que femme veut, Dieu le veut *. Но не стоитъ это понимать буквально. Смыслъ поговорки только въ томъ, что женщина всегда добьётся своего.

Слѣдующей мыслью Салабина былъ вопросъ: какъ тамъ дочка? Онъ сталъ озираться въ поискахъ квартирнаго телефона, но таковой не обнаружился *.

Кто-то мирно храпѣлъ за дверью спальни... На листкѣ изъ записной книжки Салабинъ нацарапалъ спасибо Маринѣ за гостепрiимство, а Иринѣ одно слово: «позвони».

Дорога домой уже казалась ему прыжкомъ черезъ бездну.

                     [   * Сотовые телефоны ещё не стали повсемѣстнымъ явленiемъ.  ]

 *     *     *

Но и этотъ эпизодъ не привёлъ къ болѣе частымъ встрѣчамъ Салабина съ Ириной. Наоборотъ, случился даже какой-то застой въ ихъ отношенiяхъ: когда онъ звонилъ, то выслушивалъ жалобы, какая она «уже никакая» послѣ рабочаго дня, развѣ что добавлялись разсказы об иныхъ причудахъ и прихотяхъ нахаловъ; а когда нахалы, наконецъ, купили жильё и съехали наконецъ, это тоже не привело къ улучшенiю. Даже несмотря на то, что Салабинъ былъ уже знакомъ съ ея дочерью Юлей и они другъ друга не раздражали, отнюдь.

Тѣмъ временемъ Салабину въ его общенiи съ риэлторами (тьфу ты, что за слово!) улыбнулась удача: сравнительно недорого онъ прiобрѣлъ квартиру на самомъ верхнемъ этаже девятиэтажки, въ зелёномъ районѣ – и это радовало взоръ, несмотря на трескучiй морозъ, благодаря пышному инею на деревьяхъ; зато квартира была совершенно «убитая». Въ ней, по словамъ сосѣдей, примѣрно десять лѣтъ ютились до десятка мигрантовъ со всего свѣта, а хозяева, бездѣтная пара, вели въ Вологдѣ лесопильно-торговое дѣло, перiодически наѣзжая въ Питеръ по необходимости. Жена предпринимателя была уроженкой этой самой квартиры и алкоголичкой, а мужъ ея происходилъ, судя по имени, откуда-нибудь изъ Уфы или Нальчика, ну уж всяко не ближе Бугуруслана.

Покончивъ съ формальностями, Салабинъ и прежнiе хозяева разстались, разъѣхались восвояси, взаимно согласовавъ, что Салабинъ будетъ желаннымъ гостемъ въ чудесной Вологдѣ съ ея многочисленными храмами, а предприниматель, въ случаѣ дѣлъ въ Петербургѣ, сможетъ останавливаться среди ночи у Салабина. Забѣгая вперёдъ, сообщаемъ, что больше никогда они другъ друга не видѣли, а Салабинъ, вспоминая несчастную Свѣту, ощущалъ непонятную тоску и увѣренность, что этой Свѣты больше нѣтъ на свѣтѣ.

Квартира досталась Салабину въ состоянiи плачевномъ; особенно входная дверь пугала лохмами стараго дерматина, щелястой древесиной изношеннаго тѣла и растерзанной гнездовиной замка. Первые двое сутокъ они съ дочкой ночевали, подвѣсивъ порожнее ведро къ верху дверей; на третiй день прибыли заказанные мастеровые съ уже оплаченной Салабинымъ дверью, поставили новую «коробку» и замокъ. Тогда жильцы вздохнули съ облегченiемъ, а Салабинъ сталъ хлопотать объ установкѣ телефона.

Отъ своего начальства онъ получилъ соотвѣтствующее отношенiе на имя начальника телефоннаго узла – о томъ, что оперативный сотрудникъ морского агентства нуждается въ круглосуточной связи съ находящимися въ Мiровомъ океанѣ судами и его жильё должно быть обезпечено телефонной связью.

Черезъ неделю послѣ установки дверей появился у Салабиныхъ домашнiй телефонъ. Объ этомъ успѣхѣ онъ доложилъ, во-первыхъ, Иринѣ; затѣмъ сестрѣ-кiевлянкѣ; затѣмъ въ морагентство и одному-другому литераторамъ... Дочка сообщила номеръ телефона подружкамъ и старшему брату; тотъ держался  всё болѣе отчуждённо – осовенно съ тѣхъ пор, какъ обзавёлся собственной стиральной машиной... Отецъ пытался оправдывать его тяжёлой службой и тяжёлой учёбой.

Пришло время обдумывать предстоящiй ремонтъ: маленькую комнату; затѣмъ среднюю комнату; затѣмъ – небольшую. Ремонтировать жильё, никуда не выѣзжая, дѣло очень незавидное, но у нихъ выхода не было... И всё – постепенно, по мѣрѣ накопленiя средствъ.

Позвонивъ Иринѣ, Салабинъ, какъ бы между прочимъ, сказалъ:

- Уже, считай, Новый Годъ на носу... Какiе планы на сей счёт?

Онъ не добавилъ «у тебя?», и не сказалъ «у насъ съ тобой».

- Я безъ понятiя!                         

- Подумать надо, – отвлечённо произнёсъ Салабинъ.

- У тебя, кстати, новоселье сначала.

- Я не противъ, только... развѣ что на кухнѣ, – и онъ разсказалъ, какъ отчаянно нуждается  въ ремонтѣ квартира.

Когда онъ положилъ трубку, его Маруся посмотрѣла на отца тѣмъ глубочайшимъ взоромъ, который онъ сталъ у неё замѣчать, и спросила:

- Папа, ты Новый Годъ будешь съ Ириной Анатольевной встрѣчать? А меня къ себѣ Свѣта Терехова зовётъ, и тётя Рая тоже...

Они тогда ещё отмѣчали новый годъ по «новому стилю», не дожидаясь ночи на четырнадцатое января, не ощущая Рождественскаго поста...

- Сходи, конечно, дочка... Подарки мы придумаем. Не сидеть же тебѣ въ праздникъ въ этой трущобѣ!

И представилъ своё дитя одно-одинёшенько во мракѣ трущобы среди моря безумныхъ фейерверковъ за окнами, и сердце его сжалось...

    *      *      *

Тѣмъ временемъ правящая въ странѣ компанiя продолжала линiю своихъ перевоплощенiй, а ея политоболочка мѣняла названiя и формы. Президентъ Небывалый безъ конца перетряхивалъ порядокъ разсадки премьера съ министрами на засѣданiяхъ. Патрiотическая «ниша» тоже время отъ времени выставляла флагъ новой партiи. Множились ряды публицистовъ и телеведущихъ отъ правящей компанiи, притомъ разныхъ мастей. У патрiотовъ оставались, какъ и преждѣ, двѣ-три газеты, мало согласныя другъ съ другомъ, читаемыя больше по электронной разсылкѣ, чѣмъ на бумагѣ: если бумагу случалось на что купить, то не случалось гдѣ газету продать; а ещё возникали дискуссiонные клубы тамъ и сямъ по странѣ – и ужъ всяко въ столицахъ.

Въ Питерѣ, на тротуарѣ передъ Гостинымъ Дворомъ, сидѣлъ обычно человѣкъ, продающiй газеты патрiотическаго направленiя и книги, изданныя патрiотами. Въ Москвѣ, а иногда и въ Питерѣ, проходили «Марши несогласныхъ» и разъ въ годъ проводился «Русскiй маршъ» – но не во всякiй годъ. Разъ въ мѣсяцъ собирался въ Питерѣ клубъ «Русская мысль» – открытое собранiе недовольныхъ патрiотовъ и любопытствующихъ соглядатаевъ. Это-то и не нравилось Салабину: среди соглядатаевъ, помимо зевакъ, должны были находиться профессiоналы.

Салабинъ рѣдко посѣщалъ этотъ клубъ, хотя тамъ регулярно выступали его единомышленники: профессоръ-юристъ, одинъ патрiотическiй ректоръ, издатель православной газеты, гдѣ публиковались письма опальнаго епископа... Прiѣзжали и видные московскiе ораторы. Но въ минуты унынiя нуждался Салабинъ въ лицезрѣнiи  соотечественниковъ и единомышленниковъ – поэтому отправлялся на Аэродромную, 4. Тамъ, въ вестибюлѣ, порой удавалось купить интересную книгу о «неизвѣстныхъ страницахъ русской исторiи» или актуальную аналитику.

Этотъ затой безвременья и безысходности необходимо долженъ былъ имѣть подспудное развитiе, но очи видѣли только безстыдство телевизора и коррупцiю сверху донизу. Поэтому Салабинъ, жилецъ девятаго этажа, въ свободную минуту смотрѣлъ на небо, на облака или на мглистую пелену зимы.

Въ такую минуту зазвонилъ телефонъ.

- Угадай, гдѣ я буду встрѣчать Новый Годъ! – сказала Ирина.

- Гдѣ?

- У тебя!

Теперь думай, человѣче: ты радъ?.. Или...

Онъ вѣдь разсказалъ ей о состоянiи квартиры. Это её не отпугнуло. Или, въ самомъ дѣлѣ, – это на безрыбьи?.. Однако эта категоричность, «я рѣшила» – а ты, молъ, радуйся... Я, молъ, перебрала всѣ варiанты; твой не хуже другихъ... или самый интересный?.. выгодный?.. безобидный?

Хотя бы и на кухнѣ.

По правдѣ говоря, на кухонькѣ... Но для ёлочки мѣсто найдѣтся. А нужна ли она? Разберёмся. Цвѣты, свѣчи, еловый лапник. Подарокъ. Шампанское. Добрыхъ людей отъ шампанскаго пучитъ. Тогда ещё бутылку рому. Фруктовъ...

Соственно, братъ Салабинъ, чего ты вздыбился? Она вѣрно видитъ положенiе вещей: ты у нея въ кармашкѣ халатика, ты не очень ей нуженъ, но ей пришлось до тебя снизойти. Сколько разъ она тебѣ звонила? Не густо. А ты ей сколько? То-то же. Теперь порѣже? – молодецъ.

Итакъ, рѣшено: у Салабина. Двое взрослыхъ. Какой, то бишь, новый годъ? Батюшки- свѣты, Двухтысячный! Ну ничего себѣ! Это гдѣ такое записать *?! Скрижалей этакихъ нѣту!

Въ самомъ дѣлѣ, мы были на порогѣ перехода изъ одного состоянiя въ другое: какъ Россiйская Федерацiя, такъ и люди ея. Изъ кромѣшнаго позора – къ половинному; отъ цинизма полнаго – къ оправданному судомъ; отъ стыда за свой паспортъ – къ постепенному, стыдливому обрѣтенiю – иногда, порой, кое-гдѣ – утерянной гордости за государство.

Салабинъ ничего не запомнилъ изъ обстоятельствъ того новогодняго вечера, кромѣ половодья радости, затопившаго ихъ при объявленiи отставки президента Небывалаго.

- Это даже правильно, – говорилъ, держа бокалъ въ рукѣ, Салабинъ Иринѣ, – даже хорошо, что его не повѣсили. Значитъ, онъ сполна получитъ своё, когда испуститъ свой поганый духъ!..

Они оба ничего не помнили, потому что радостно напились. Радость Салабина была заразительной. Эта радость его усмирила и примирила съ женщиной.

    *      *      *

Новая жизнь потихоньку, исподволь ускоряла движенiе и мѣняла свои цвѣта. Послѣднiй годъ второго тысячелѣтiя подарилъ намъ исполняющаго обязанности новаго президента, а вскорѣ преобразовалъ его и просто въ президента.

Многiе изъ тѣхъ, кого зналъ Салабинъ, признавались въ томъ, что послѣднiй годъ тысячелѣтiя вынуждалъ или побуждалъ ихъ вспоминать происходившее съ ними или ими совершённое въ истекшiе годы. Впрочемъ, они говорили такъ, уже услышавъ подобное отъ Салабина, а ему-то было что вспомнить, о чёмъ пожалѣть и отъ чего радоваться, предаваясь воспоминанiямъ.

Тринадцатаго января Геннадiй позвонилъ Иринѣ, чтобы поздравить её съ Русскимъ Новымъ Годомъ – по юлiанскому календарю. Разговоръ получился малозначащимъ, её что-то будто стѣсняло, а вскорѣ недоумѣнiе Салабина разрѣшилось, когда въ трубкѣ возникли шумы и голосъ Ирины произнёсъ:

- Тутъ папа тебѣ привѣтъ передаётъ.

«О!..» – подумалъ Салабинъ, поблагодарилъ и попросилъ передать отцу взаимно отъ него. Этотъ обмѣнъ привѣтами съ Анатолiемъ остался единственной памятной подробностью того разговора. Зато слѣдующiй звонокъ Салабина случился не средъ бѣла дня: онъ зналъ, что родители Иры зимуютъ на дачѣ, надѣясь на устройство ею своей личной жизни, и потому набрал ея номеръ безбоязненно.

Едва прозвучалъ въ трубкѣ первый сигнальный гудокъ, какъ въ ухо ему прокричалъ голосъ Ирины:

- Геннадiй Серафимовичъ, я вамъ перезвоню!.. – и раздались частые гудки.

Ошарашенный Салабинъ водворилъ телефонную трубку на мѣсто.

Вотъ какъ это здорово – имѣть телефонъ съ опредѣлителемъ номера! Она была ещё способна снять трубку, но говорить уже не могла. Была ли дочка Юля въ это время дома? А какая, впрочемъ, разница, если Ирина сама говорила, что Сергѣй успѣлъ стать для Юли фактически роднымъ человѣкомъ!

Держи, Салабинъ, ударъ!.. Держи! Жизнь продолжается! Перешагнёмъ этотъ послѣднiй годъ – а тамъ уже новое тысячелѣтiе, брат!

Онъ далъ себѣ слово больше туда не звонить. И, немного подумавъ, рѣшилъ прiобрѣсти спецiальную приставку къ телефонному аппарату, опредѣляющую номеръ, съ котораго поступаетъ вызовъ. Такiя устройства уже появились въ продажѣ и они не требовали договорныхъ отношенiй съ телефонной станцiей; въ этомъ была ещё одна новизна пиратскаго рынка.

Зима тянулась очень долго, ничего не суля; но лѣто, какъ это ни смѣшно, пришло такъ быстро, что Салабинъ оглянуться не успѣлъ. Время тянулось долго, когда Салабинъ бывалъ одинъ, но случалось такое рѣдко; рядомъ съ Марусей или на фирмѣ время неслось вприпрыжку.

Когда господа судовые агенты, работавшiе на заморскаго одессита Лёню, перешли въ подчиненiе новой Лёниной компанiи, то имъ показалась нѣсколько странной избыточность штатнаго расписанiя. Помимо людей, работавшихъ съ флотомъ, здесь были служащiе, считавшiе кругооборотъ контейнеровъ, считавшiе дéбетъ-крéдитъ – и писавшiе «аналитику». Особенное значенiе Лёня Воденко придавалъ аналитикѣ. Особо цѣнныхъ сотрудниковъ Лёня-принципалъ на стажировки-инструктажи въ головной офисъ въ Нью-Джерси. Гриша Долгоносикъ, напримѣръ, начальникъ претензiоннаго отдѣла, вернулся изъ такой стажировки окрылённымъ, но родной племянникъ Лёни шёпотомъ признавался, что въ тамошнемъ офисѣ чувствовалъ себя какъ въ тюрьмѣ. Вскорѣ племянникъ сбѣжалъ изъ-подъ дядина крыла въ милую Одессу – и даже не пошёлъ служить въ мѣстное отдѣленiе дядиной имперiи. Но Алла Зуклова, отставная примадонна пароходства, и нѣкто Эдикъ Попиндюшкинъ, между дѣломъ оформлявшiй контейнеры, всю душу вкладывали въ свою аналитику – даже безъ командировокъ въ головной офисъ.

Свѣтлымъ пятномъ на этомъ фонѣ выглядѣлъ генеральный директоръ Юрiй Матвѣевичъ, судовой механикъ предпенсiоннаго возраста, знакомый Салабину ещё по советскому пароходству, – ни дать ни взять штабсъ-капитанъ Максимъ Максимычъ изъ романа Лермонтова. Однако вскорѣ, старанiями то ли Аллы, то ли Эдика, на Юрiя Матвѣевича пало подозренiе въ полученiи «откатовъ» отъ субподрядчиковъ. Самъ заморскiй Лёня, шипя возмущенiемъ, повѣдалъ о томъ Салабину по телефону.

Салабинъ не могъ ни опровергнуть, ни подтвердить эти подозренiя; его обязанностью былъ контроль портовыхъ расходовъ судовъ и экипажей, а не слѣженiе за качествомъ договоровъ, заключаемыхъ съ контръ-агентами. И Юрiй Матвѣевичъ былъ уволенъ – съ упраздненiемъ многолѣтней дружбы, что связывала его съ заморскимъ Лёней.

Новымъ генеральнымъ сталъ человѣкъ, вошедшiй въ новую Лёнину фирму со своей командой изъ «Водо-Меркура». Это былъ профессiоналъ, откровенный простакъ и товарищъ Лёни по одесскому институту. Воденко досконально зналъ характеръ человѣка, которому довѣрялъ эту должность.

Но не тутъ-то было. Михаилъ продержался въ генеральныхъ ровно полгода. На пятомъ мѣсяцѣ въ этой должности онъ рѣшилъ освятить помѣщенiя конторы и пригласилъ православнаго священника.

Салабинъ съ интересомъ и страхомъ наблюдалъ, какъ вели себя при этомъ люди. Алла Зуклова стучала по клавишамъ, не отрывая глазъ отъ монитора, – писала, вѣроятно, аналитику. Попиндюшкин демонстративно повернулся къ священнику спиной и сталъ елозить мышкой, глядя въ мониторъ.  Сотрудники выглядѣли по-разному: у кого глаза навылупку, у кого – квадратные.

Недѣля ещё не закончилась, какъ пришла электронная депеша изъ Нью-Джерси: такого-то числа прибываетъ съ инспекторской провѣркой Борисъ Михайловичъ Смиркинъ, капитанъ дальняго плаванiя, отецъ Андрюхи Смиркина, пароходскаго недоросля советскихъ времёнъ, а теперь партнёра Лёни по бизнесу.

«Работа адова будетъ сдѣлана – и дѣлается уже...»

Понятное дѣло, что Смиркинъ-старшiй уволилъ Михаила и поставилъ новаго генеральнаго директора. Постоянныя обновленiя аналитики возымѣли свой эффектъ. Но только этимъ дѣло не ограничилось, и чтобы это объяснить, как говорятъ на флотѣ, подоходчивее «на морской выпуклый глазъ», придётся разсказать о томъ, что пришлось внезапно вспомнить нашему Салабину.

     *      *      *

За нѣсколько лѣтъ до «Водо-Меркура» и даже до возвращенiя его въ пароходство, однажды въ лѣтнюю пору года вольнонаёмный преподаватель Салабинъ ѣхалъ въ метро, стоя у дверей вагона, какъ на одной станцiи въ открывшуюся дверь вошла молодая женщина съ нѣжнымъ загаромъ и неожиданно поздоровалась съ нимъ.

- Вы меня знаете? – удивился Геннадiй.

- А вы не узнаёте?.. Я Маша Голоменова.

Салабинъ выпучилъ глаза:

- Теперь узнаю! Просто не ожидалъ. Какими судьбами?

- А я тутъ живу, на Бассейной, рядомъ съ Паркомъ Побѣды.

И какъ-то такъ получилось, что Салабинъ не поѣхалъ дальше, какъ намѣревался, а вышелъ вмѣстѣ съ Машей и, разговаривая съ ней, – вы не повѣрите, читатель, – о поэтѣ Иннокентiи Анненскомъ, оказался въ просторной квартирѣ въ башенномъ домѣ сталинской архитектуры и былъ представленъ дочкѣ Маши Голоменовой – старшеклассницѣ Лерѣ.

Фамилiя Голоменовыхъ ещё продолжала звучать въ тѣсномъ мiрѣ морского транспортного флота, отъ Москвы до Балтики, Австралiи и Нидерландовъ – это всё мѣста, гдѣ служилъ Голоменовъ-отецъ, нѣкогда начальникъ ХЭГСа-5 и, въ томъ числѣ, Салабина. А въ квартиру Маши и Леры Голоменовыхъ онъ зашёлъ не просто «какъ-то такъ», а потому, вѣроятно, что у Геннадiя была уже маленькая исторiя отношенiй съ Машей (съ кѣмъ только у него ихъ не было – исторiй!). И тотъ фактъ, что онъ сейчасъ её не сразу узналъ, ещё мало о чёмъ говоритъ.

Однако – обо всёмъ по порядку.

Когда Машин папа работалъ въ Польше (какъ это мы чуть не забыли упомянуть эту великолѣпную страну?), а Маша родила Леру и уже развелась, Салабинъ – уже, увы, женатый и отецъ семейства – какъ-то передъ Новымъ Годомъ позвонилъ Машѣ и спросилъ, обзавелась ли она настѣннымъ фирменнымъ календарёмъ. Тогда среди береговыхъ людей особенно, и плавсостава тоже, имѣть настѣнный календарь съ яркими фотографiями считалось непремѣннымъ признакомъ статуса.

Маша сказала, что никакого календаря у неё пока нѣтъ.

Понятное дѣло, смекнулъ Салабинъ, Голоменовъ привезётъ его дочкѣ гдѣ-нибудь въ мартѣ, и скорѣй всего на польскомъ языкѣ.

- Тогда я вамъ привезу нашъ пароходскiй! – пообѣщалъ онъ, полный энтузiазма.

Теперь – поподробнѣе объ энтузiазмѣ... Но нѣтъ – сначала о Голоменовѣ-папѣ.

По словамъ освѣдомлённаго Гасанюка, Семёнъ Тарасычъ Голоменовъ былъ другъ юности главнаго смотрящаго по загранкадрамъ Минморфлота – самаго Азбецкаго! Поэтому Салабинъ со товарищи впервые увидѣли Тарасыча, недавно разставшагося съ моремъ капитана, когда онъ сталъ въ отдѣлахъ пароходства начитываться разныхъ свѣдѣнiй передъ долгой командировкой въ Австралiю. (А можетъ – не поэтому.)

Потомъ, прiѣзжая въ отпускъ, онъ приходилъ въ пароходство неизмѣнно съ дочкой-школьницей – упомянутой Машей. Послѣ Австралiи Тарасычъ сталъ непосредственнымъ начальникомъ и Салабина, и Лёни Воденко, причёмъ ситль его общенiя съ подчинёнными былъ удивителенъ: перекуривая съ «диспетчерьёмъ», онъ лихо травилъ анекдоты и морскiя байки, которыя порою слушалъ и некурящiй Салабинъ. Очевидно, Семёнъ Тарасычъ былъ на берегу такимъ же, какъ и въ морѣ. Когда подчинённыхъ было рядомъ болѣе двухъ, онъ осознанно былъ съ ними фамильяренъ, но одинъ на одинъ бывалъ всегда разнымъ.

Всѣ слушатели анекдотовъ начальника тоже фамильярно называли его межъ собой Тарасычемъ, а Лёня Воденко, скоро ставъ его любимцемъ, и прямо обращался къ нему только такъ.

Салабинъ же чувствовалъ, что его Тарасычъ недолюбливаетъ. Болѣе того, по нѣкоторымъ вопросамъ Сергѣя Ивановича Купавина онъ догадался, что Тарасычъ что-то льётъ на него начальству...

Потомъ Тарасычъ поработалъ въ Польшѣ и въ Голландiи, но уже дочку родители съ собой не брали: та подросла, вышла замужъ, родила, развелась, стала учиться заочно... къ изумленiю Салабина, въ Литературномъ институтѣ. Тарасычъ охотно дѣлился дочкиными успѣхами и новостями съ диспетчерами своего отдѣла. Такъ они узнали фамилiю поэта Наровчатова, который поспособствовалъ поступленiю Маши Голоменовой въ Литинститутъ.

Живя за границей, Тарасычъ прiѣзжалъ въ командировки въ пароходство. Тогда отъ него и узнали, почему развелась его Маша: зять Тарасыча оказался наркоманомъ. Салабину пришлось слушать съ нѣкоторымъ недоумѣнiемъ, какъ Тарасычъ, участвуя въ дѣловыхъ переговорахъ съ инофирмами, ту же новость сообщалъ чужеземцамъ. Недоумѣвалъ Салабинъ потому, что въ словахъ Тарасыча уму слышалась нѣкая похвальба: «У насъ тѣ же проблемы съ наркотиками, мы не очень-то отстали отъ васъ, господа!»  Хотя въ то время подобные случаи у насъ были рѣдки.

Подчинённымъ же Тарасычъ всё приговаривалъ: «Жаль дѣвчонку, жаль дѣвчонку!..» А что могли они отвѣтить, всѣ будучи женатыми?

И вотъ, когда жилъ Тарасычъ въ польской Гдынѣ, Салабину довелось туда поѣхать по служебнымъ дѣламъ. Поскольку жена Тарасыча была въ отъѣздѣ, на Родинѣ, то Тарасычъ забралъ Салабина изъ гостиницы къ себѣ на квартиру, чтобы вдвоёмъ  картошку чистить и супъ варить.

Наединѣ съ Салабинымъ Тарасычъ не травилъ анекдотовъ, а разсказывалъ сценки изъ жизни русской «морской» и внѣшнеторговой колонiи въ Польшѣ, размышлялъ и философствовалъ: осуждалъ западную приверженность индивидуальнымъ средствамъ транспорта... «Въ каждой тачкѣ, понимаешь, сидитъ одинъ панъ – и коптитъ воздухъ!»

Въ декабрьской Гдынѣ, всё отопленiе которой держалось на буромъ углѣ, воздухъ являлъ собою смѣсь смѣсь тумана съ дымом; поэтому рѣчи Тарасыча находили въ Салабинѣ солидарнаго слушателя. Впрочемъ, это былъ 80-й годъ, выходила изъ береговъ «Солидарносць», слишкомъ многое въ Польшѣ, кромѣ лѣта и багряной осѣни, Тарасычу не нравилось и вскорѣ онъ оказался въ Нидерландахъ.

А Салабинъ вернулся изъ командировки, оставивъ въ кухнѣ у Тарасыча свой забытый ножъ, – и заподозрилъ, что это не къ добру.

Когда онъ привёзъ обѣщанный Маше Голоменовой календарь, то въ памяти ещё были живы тѣ минуты, когда они съ Гасанюкомъ вздыхали, глядя на Машу, и что-нибудь говорили другъ другу (уже оба женатые), а Гасанюкъ резюмировалъ: «Ей молодые нужны!»

Родивъ дѣвочку, Маша расцвѣла великолѣпiемъ женственности, ещё оставаясь по-прежнему хрупко утончённой, и Салабинъ, сдѣлавъ ей почти съ порога комплиментъ, дальше оставался нѣмъ и отчасти глухъ, глядя, подъ звуки ея свѣтской болтовни, какъ покачивается на вѣсу ея лодыжка.

Но съ тѣхъ поръ много лѣтъ утекло. И вотъ, уже въ странѣ изменённаго образа жизни, въ вагонѣ метро, свѣтловолосая загорѣлая женщина прiятной полноты называетъ себя Машей Голоменовой.

         *       *       *

Она оказалась теперь главой представительства нѣкой нидерландской фирмы, гордо вручила ему визитку и объявила, что онъ непремѣнно долженъ побывать въ ея офисѣ на Обводномъ каналѣ. Что Салабинъ, человѣкъ уже свободный, легко пообѣщалъ.

Литинститутъ Голоменова окончила, по ея словамъ, успѣшно, но Москва – жестокiй городъ: дожить можно до сѣдинъ, такъ и не напечатавшись. Она сослалась на мнѣнiе однокурсницы, способной печататься въ силу положенiя ея родителя, хотя ей это было не такъ-то и нужно...

- А мнѣ она говоритъ: «Твои, Машка, стихи – настоящiе, но тебя не печатаютъ! Такова наша жизнь!»

У Салабина не было причинъ не вѣрить неизвѣстной подругѣ Маши. Которой не особо хочется печататься...

- А чѣмъ подруга занимается? – спросилъ онъ.

- Ничѣмъ. Надо было спрашивать: кѣмъ?

- И кѣмъ же?

- Ой, не надо было и спрашивать!.. – многозначительно сказала Маша.

А Салабину почему-то вспомнилось, какъ Тарасычъ подѣлился съ молодыми подчинёнными частушкой, привезённой его дочкой изъ московскаго института:

                                Миномётчикъ, дай мнѣ мину,

                                Я её въ ... закину,

                                А когда война начнётся –

                                Врагъ на минѣ подорвётся.

Но Маша не была ея авторомъ. Тутъ, вѣроятно, такая цѣпочка: дочка услыхала; дочка – мамѣ, мама – папѣ, папа – людямъ... И дочка могла  это сообщать съ возмущенiемъ, думалось Салабину; это уже Тарасычъ передавалъ какъ ни въ чёмъ не бывало, просто изображая нравы литературной столицы.

Поэтому неизвѣстная московская дѣвица, дочь извѣстныхъ родителей, могла вполнѣ заниматься чѣмъ угодно, кѣмъ угодно и какъ угодно.

А Салабинъ въ ближайшiй понедѣльникъ купилъ розу и отправился въ нидерландскiй офисъ на Обводномъ.

Салабинъ не былъ ни провидцемъ, ни ясновидящимъ – не ощущалъ возможности того, что когда-нибудь окажется въ подчинённыхъ у этой Маши.

Иначе бы онъ эту розу не купилъ.