Выпал снег. Когда завтра утром принесут кофе, окна будут разрисованы ледяными  узорами. После последнего посещёния Раппольда прошло два дня и две ночи. Температура в камере ниже нормы. Мне предлагают электрический камин. Я отказываюсь от камина. Помочь Раппольду я не могу. Не мое это дело объяснять ему, как его блокировали. Да он и не станет об этом говорить. Непонимание чересчур велико.

     Сегодня Раппольд должен прийти в десять часов. Как он велел передать мне, – для составления заключительного протокола. Я, как мне сказали, могу покинуть полицейскую казарму до полудня. Мне разрешили также связаться с семьей. Я сделал это, незамедлительно, прямо из  кабинета начальника следственной тюрьмы. С учетом вероятности того, что линия может прослушиваться, я попросил Барбару упаковать чемоданы для всей семьи, снять деньги, подъехать на «корвете» к Каноненгассе и ждать меня там после двенадцати. Сказал ещё, чтобы она не забыла взять с собой паспорта. Думаю, что пока поедем во Францию. Попытался дозвониться до Эриха Фриза. Его уже арестовала полиция. До Вернера Айзелина, который, насколько мне известно, снимает квартиру у некой фрау Глобке, дозвониться не удалось.

     Раппольд приходит вовремя. Он держится степенно, без излишней приветливости, но и без чрезмерной сдержанности.

     – Так вы, значит, в курсе, что оба арестованы? – первое, что спрашивает он. Я молчу.

     – Значит, правильно я сделал. – Это он сказал больше для себя, словно бы невзначай, без расчета на ответ. Тем не менее, я спрашиваю:

     – Что правильно сделали?

     – Что в последнюю нашу встречу вам не поверил. Ведь своим поведением вы так старались убедить меня в том, будто не знаете, о ком идет речь.

     – Вы заблуждаетесь, Раппольд, я в ваших играх не участвую. Я уже говорил вам это в последнюю нашу встречу.

     – Однако сегодня вы пытались связаться по телефону с Эрихом Фризом.

     – В таком случае вам известно и то, что я еду во Францию, причем немедленно?

     – Вы заслужили отпуск, господин доктор. Но не будем отвлекаться, – ведь то, что вы пытались поговорить с Эрихом Фризом, свидетельствует о…

     – Ну, да, знаю… это, по-вашему, свидетельствует о том, что мы действуем сообща, что мы с ним, так сказать, подельники, или как это там у вас называется, не так ли?

     – Конечно, не так. Но это всё–таки свидетельствует о том, что вы тоже считаете его и Айзелина виновными.

     – Для решения этой задачи ищите себе других сподвижников, Раппольд, на меня не рассчитывайте. Я с вашей новой версией не желаю иметь ничего общего.

     Раппольд кривит лицо. Он уже не кажется таким уравновешенным, как вначале.

     – Правда не так проста, – добавляю я.

     Раппольд на короткий миг поднимает голову, смотрит мимо меня, потом, бросив мимолетный взгляд на часы, продолжает, – не прерываясь, как всякий раз, когда чувствует себя неуверенно.

     – Я не задержу вас надолго, господин Винд. Только изложу в общих чертах, что нам теперь известно и почему у нас появилась возможность арестовать хотя бы Айзелина и Эриха Фриза. То, что Мюллер находится в восточной зоне, вы знаете? Коротко резюмирую:

     Эрих Фриз входил в Комитет Государственной Обороны. Кстати, когда «Оборонное общество» представило в Комитет доклад о военной реформе, Фриз, как, кстати, и все прочие члены комитета, получил экземпляр этого доклада. Но он не поддержал ваши предложения. Его возражения не затрагивали существа вопроса и носили личностный характер. Фриз всегда был противником Штурценэггера. Вы ведь помните, господин Винд, что «Оборонное общество» постоянно подвергалось нападкам. Нападкам подвергались и лично вы. В течение какого-то периода времени вам противостояли сильные оппоненты. И Эриху Фризу удалось мобилизовать против «Оборонного общества» мощную команду. Но потом Фризу обрезали крылья,  лишив его трибуны. Разумеется, с полным на то основанием. Причем основание и в самом деле было настолько весомым, что дальше некуда, – во время своей четырехнедельной поездки в Россию в качестве члена Комитета Государственной Обороны он... публично заявил, не умней ли всё–таки отказаться от ядерного оружия… в общем, повторюсь, возникла срочная необходимость укоротить Эриха Фриза, и тогда вы и Штурценэггер…

     – Меня совершенно не интересует ваша версия, господин Раппольд… 

     – Неужели? Ваш Юлиус считает иначе…

     – И что дальше?

     – Эрих Фриз вступил в ряды противников использования атомного оружия, познакомился с Вернером Айзелином. Айзелин в ту пору был лидером движения борьбы против атомной войны. Деньги на эту борьбу он получал от известного вам Алоиза Мюллера. Тот же, в свою очередь, получал их от коммунистов. Тут камешек к камешку кладется, кладка же выходит безупречно ладная, ровная. Не так ли, господин Винд? Что касается Мюллера: этот человек вкладывал в вас больше веры, чем вы тогда готовы были принять. Когда же укоротили и Айзелина, Мюллер взял бразды правления в свои руки. Айзелин женат, у него трое детей. Я знаю, вы предлагали ему место в вашем бюро. Но Мюллер вас опередил. Он нуждался в этом человеке. Однажды вы случайно услышали, что он стал руководителем коммерческой фирмы, специализирующейся на экспорте и импорте товаров. Ваше бюро взяло эту фирму под наблюдение. Ваш Юлиус справедливо предполагал, что на самом деле речь скорей всего может идти об информационном агентстве, хотя никаких внешних признаков, которые подтверждали бы такое предположение,  не было, – фирма преимущественно осуществляла импорт товаров из восточноевропейских стран, в них же осуществляла экспорт. Когда вы обратили наше внимание на то, что…

     – Мы? Я?

     – Об этом сообщил мне Юлиус. И мы взялись за дело. Но чего в итоге добились? Мы установили, что Айзелин выполняет заказы по реализации импортируемых и экспортируемых товаров исключительно в интересах третьих лиц: торговых домов и предприятий текстильной и машиностроительной промышленности. Он получал солидный доход, а заказчики обеспечивали ему возможность зарабатывать этот доход. В конце концов, они были просто обязаны хорошо оплачивать его услуги за то, что именно он, а не вы, время от времени подвергался жестким нападкам со стороны благонадежных граждан. Ведь он был рупором другой части населения. И вот как раз в тот момент, когда мы были готовы заняться этой фирмой вплотную, нам связали руки. Кто? Вмешались заказчики Айзелина. Они опасались, что Айзелин может все– таки заговорить. Пришлось трубить отбой…

     А теперь ещё раз вернемся к Мюллеру: вы уверяли меня, что Мюллер однажды или неоднократно грозился  отомстить вам…

     – Мюллер никогда мне не угрожал.

     – Насколько мне известно, Мюллер по меньшей мере один раз сказал, – «я упеку тебя за решетку». Разве не так?

     – Ровно то же самое говорил ему я.

     – На данный момент за решеткой оказались вы, а не другие, господин Винд! Но если Мюллер осмелится вернуться в Швейцарию, его ждет та же участь. Вы ведь круче, господин Винд!

     – Мне нет никакого дела до вашей истории, господин Раппольд. Общаясь со мной, вы слишком многому научились.

     – Тем не менее, это ваша история, господин Винд. Я лишь озвучил ее.

     – Моя история! Что знаете вы, господин Раппольд, о моей истории?

     – Благодаря вашей борьбе против противников атомной войны мы сумели раскрыть это дело.

     – Что вы знаете вы о Хиросиме и Нагасаки, господин Раппольд?

     – Это нечто совсем иное. Вы хотите сбить меня с толку. Напрасно стараетесь. Я уже не попадусь на вашу уловку. Ведь совершенно очевидно, что вы, господин майор, выступаете за атомное вооружение.

     – Это не совсем так, Раппольд. Я сказал тогда, что доставлю атомные бомбы в Швейцарию с такой же легкостью, с какой доставил бы бананы. Я никогда не говорил, что являюсь приверженцем атомного оружия.

     Последние мои слова явно привели Раппольда в замешательство. Он снова потерял нить. Но я ему не помогаю. После короткой паузы он, тем не менее, продолжает:

     – Видите ли, Эрих Фриз встретился и нашел общий язык с Айзелином. И они среди прочего, обсудили, разумеется, и акции, проводимые «Оборонным обществом». Эрих Фриз передал своему новому другу экземпляр вашей памятной записки. И Айзелин снял с нее копию и отослал ее Мюллеру. Но Мюллер не спешил пускать ее в ход. Он подготовил против вас изощренный план: в Хельсинки, как в большинстве городов других стран, открылись конторы, аналогичные вашей. Юлиус называет их «конторами Барта». Вот и в Хельсинки тоже есть контора Барта. И там какое–то время работал Мюллер. Только вы об этом не знали. В этой самой конторе он расположил к себе одного молодого человека, который впоследствии несколько месяцев стажировался в Цюрихе. Именно в вашей конторе. Поскольку все бартовские конторы, разбросанные по всему миру, обмениваются между собой сотрудниками. Попутно молодой человек, выполняя заказ Мюллера, занимался сбором компромата на вас. Отчасти ему сопутствовала удача. Например, какое– то время он имел доступ к объемистому меморандуму Митульского. Вы ведь, господин доктор, считали, что эта информация ни при каких обстоятельствах не должна просочиться за пределы нашей страны. Даже при условии, что концерн «Фридэм» в качестве компенсации поддержал бы устремления «Оборонного общества». Но Мюллер позаботился о том, чтобы одна копия попала в руки русских, а позже написал письмо федеральному прокурору…

     – И теперь вы намерены передать документы в федеральную прокуратуру? Похоже, вы исполнили порученную вам работу на все сто процентов, господин Раппольд!

     Раппольд не отреагировал на мои слова. Они ему явно не понравились.

     – Недавно Митульский прислал телеграмму, – продолжил Раппольд, – он, дескать, не может представить затребованные документы, поскольку таковых пока не получал.

     – И вы готовы считать его ответ доказательством?

     – Я не занимаюсь оценкой доказательств, господин майор. Решение по этому вопросу принимала федеральная прокуратура.

     – А каково ваше мнение?

     – Мне очень жаль, господин майор, что вы по–прежнему считаете, будто я вас подозреваю… Честное слово! Я совершил несколько ошибок. Этого я вовсе не оспариваю…

     – А если я откажусь от моих показаний в отношении Мюллера и Айзелина?

     – Вы этого не сделаете.

     – Возможно, всё–таки сделаю. Думаю, что непременно сделаю. Мне не нравится ваша история.

     Раппольд взглянул на меня. В его глазах читалось, что я заронил в него зерно сомнения.

     – Вы затрудните нам работу, – наконец сказал он. – А этого вы не можете себе позволить. Зачем бы тогда вам здесь стоять, господин доктор!

     – Зачем бы тогда мне здесь стоять?

     – Затем, что вас отпускают. Теперь вы вольны распоряжаться собой, как любой другой гражданин.

     – Кто это говорит?

     Раппольд пожал плечами.

     – Но я не хочу участвовать в этой истории.

     – Я не вижу объяснения вашему намерению. Зачем вы хотите, чтобы с Фриза и Айзелина были сняты обвинения?

     – Я говорю лишь то, что знаю. Больше вы ничего от меня не услышите, можете не надеяться.

     Должен честно сказать, что проявить принципиальность меня заставили не столько слова, сколько тон его голоса и выражение его лица, когда он мне отвечал. Раппольд вдруг поднялся, отступил на несколько шагов назад и, остановившись, несколько мгновений пристально смотрел на меня:

     – Я выполнил свою задачу, господин доктор, в точности так, как мне было поручено. Всё прочее меня больше не касается. Это всё, что я могу вам сказать.

     – И это правда и ничего кроме правды?

     – Воспринимайте, как вам угодно.

     Больше он не произносит ни слова. Ни единого слова на прощание, ни единого слова в качестве пожелания, ничего. Он разворачивается и уходит, оставляя дверь открытой. Я подхожу к окну, смотрю вниз на Казернерштрассе. Вновь пошел снег, но он перемежается дождем. Мокрые хлопья быстро и отвесно падают на темный асфальт.