Утром начальник кантональной полиции принес мне газеты. Сказал, что Раппольд передает мне привет, он, дескать, пока занят и, скорей всего, появится ближе к концу рабочего дня. Начальник полиции торопился. Я поискал в газетах комментарии касательно моего ареста. Писалось об этом очень мало.

     Наконец, далеко за полдень приходит Раппольд. Похоже, он не очень уверен в себе. Но он не лишен приветливости. Он приносит мне чистовик моих показаний. Нужно подписать каждый лист в отдельности. Он упрекает меня в том, что я чрезмерно подробно описал детали. Нагрузил его, дескать, ненужной работой. Но ведь он хотел правды, –  защищаюсь я от его упрека.

     Дословно говорю следующее:

     – Я не знаю правды. Я знаю только обстоятельства. А найти правду – это уже ваша обязанность. Разумней всего было бы показать описанные мной детали заинтересованным лицам. Вам наверняка помогут.

     Несмотря на то, что положительной реакции на мой совет не следует, я совершенно уверен, что он обязательно покажет протоколы заинтересованным лицам.                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                           

     – Нам нужно быстрей продвигаться вперед, – говорит он, – я распоряжусь поставить в кабинет начальника полиции магнитофон. Вы, естественно, вправе отклонить этот вид допроса.

     Я не возражаю против такого вида допроса. Напротив. По дороге в кабинет начальника полиции коротко пересказываю то, что уже изложил на бумаге после последней нашей беседы, – как я стал офицером, неприятный инцидент с капралом Хугом. Наши шаги издают гулкие звуки. Все стены отдают эхом. Раппольд плохо меня понимает.

     – Мои истории, похоже, вас больше не интересуют, – говорю я, когда мы заходим в совещательную комнату. – Здесь, за этим столом, – отвечает он, – сознался в совершении убийства садист из Орликена. В течение часа его обследовал врач. Из сугубо тактических соображений. Потом ему велели рассказывать. То есть изложить историю его жизни. Невинную историю, историю человека чести. Но уже точно знали, что человек чести совершал мелкие кражи; в его комнате были найдены краденые вещи; краденое к тому моменту уже лежало в ящике этого стола, – серебряные пепельницы, подсвечники, маленькие перочинные ножи с перламутровыми ручками и тому подобное. Три часа они позволяли ему быть человеком чести. Человеком чести, никогда не подвергавшимся уголовному наказанию, даже общественному порицанию. Человек чести? Да, не уличен ни в чем предосудительном. Тогда начальник достал из ящика серебряную пепельницу, поставил ее на стол, поскольку все они курили. Человек чести побледнел. Он не мог не признать этой улики. Действительно, эту пепельницу он украл. Он работал вахтером, привратником. Обходил служебные кабинеты директоров. Однажды, если так можно выразиться, дрогнула рука. И маленькая серебряная пепельница оказалась у него. Им, дескать, должно быть совершенно понятно, что рассказывать про этот досадный случай ему не хотелось. Ведь он, дескать, и сам себе не может объяснить, как это случилось! Тогда начальник опустил руку в ящик стола и извлек оттуда сначала подсвечник, потом маленькие перочинные ножи с перламутровой ручкой. Нет, в ловушку угодил не убийца, а мелкий ущербный воришка и лжец. Начальник поведал нам биографию человека чести. Он знал массу эпизодов из его жизни, о которых тот умолчал. Например, что человек чести подтасовал результаты турнира стрелков из лука, чтобы оказаться выше в итоговой таблице. Сплошные мелочи. Но начальнику потребовался целый час, чтобы спокойным приветливым голосом рассказать биографию человека чести. Нет, убийцу они пока не поймали, однако... И тут человек чести не выдержал,  вскочил с побелевшими губами: «Да, я ее убил, я, я, я...», – кричал он. Они так и предполагали, ещё до его признания, потому что он, жених жертвы, ни разу не спросил, при каких обстоятельствах и когда погибла его невеста. Но у них не было доказательств. Правду невозможно доказать. Но ее может проявить какая–нибудь история...

     Мы переходим к делу. Стемнело. Раппольд подвигает ко мне микрофон. Мы сидим друг против друга за длинным столом, правую руку Раппольд держит на регуляторе громкости. Он извиняется, ему ещё не приходилось пользоваться таким устройством.

     – Хуг был командиром полка, которому я был придан, и жил тогда на Буренвеге. Теперь он был бы моим соседом. Земельный участок, на котором стоит мой дом, я приобрел у него. Он продал в том районе много участков под застройку. Продал изрядный кусок земли под застройку и Хенигеру, председателю правления либеральной партии. Тем самым подложил мне большую свинью. Я был вынужден уступить Хенигеру сто квадратных метров, необходимые ему для строительства дороги к его доходным домам. Теперь Хуг живет на Этенбергштрассе. Его прежний дом на Буренвеге снесен. Это был сельский дом фахверкового типа, но внутри оборудован как настоящая вилла. Это был дом его родителей, дом, в котором он родился. Его предки были крестьянами. Он, единственный ребенок в семье, получил инженерное образование на факультете машиностроения, отправился в Россию, в Петербург, в 1917 вернулся через Скандинавию в Швейцарию, без средств, то есть без того, что нажил в России...

     Раппольд прерывает меня, магнитофон продолжает работать. – Переходите к вашей собственной истории, – снисходительно напоминает он.

     – Хуг женился на дочери небезызвестного владельца машиностроительного завода Кохерханса,  поступил на службу в компанию тестя, стал техническим директором, а со временем назначен управляющим и уполномоченным представителем правления. Он являлся  также офицером артиллерии милиционных сил  Швейцарии. В милиционной армии дослужился до полковника. Руководимая им компания Кохерханса год от года расширялась. В мае 1945, когда Хуг пригласил меня к себе на Буренвег на собеседование, компания Кохерханса уже входила в число крупнейших предприятий машиностроительной отрасли Швейцарии. Помимо того, Хуг являлся членом правления банка.

     – Ограничьтесь своей собственной историей, господин Винд, своей собственной..., – второй раз прерывает меня Раппольд. – Своей собственной историей? – Да это и есть моя собственная история! Хуг пригласил меня на собеседование. Его сын Альберт дослужился в моей рекрутской роте до звания унтер– офицера. Теперь он в клинике для нервнобольных. Хуг сообщил мне это дрожащим голосом. Голосом плачущего человека, глаза которого остаются сухими. Альберт пережил нервное потрясение, сказал Хуг. Он провел меня в салон, пол которого был устлан коврами, – самаркандским, ширванским и тебризским. В глубине зала я увидел целый лес торшеров с шелковыми абажурами. Через сплошной фронт окон с низкими подоконниками открывался великолепный вид на город. Обитые кожей стулья, блестящий черный рояль, книжные полки. Служанка подала вино. Хуг произнес в мой адрес лестные слова. Упрекнул меня только в одном. Мне, дескать, надо было более ответственно отнестись к последствиям инцидента с его сыном. Помимо психического шока, – Хуг имел в виду травму, – наш гарнизонный врач, на его взгляд, обязан был по меньшей мере зафиксировать у его сына три сломанных ребра и вывихи. Хуг знал всё, вплоть до мельчайших деталей. По его мнению, команду «Рота, встать!» я должен был дать  несколькими минутами раньше. Тогда бы не случилось беды, и он вновь отчитал меня за то, что после инцидента я не проявил достаточного внимания к состоянию его сына. Ведь долг командира роты рекрутской школы обязывал меня начать расследование. Исполни я этот долг до конца, все последствия свелись бы исключительно к дисциплинарной мере взыскания. Теперь же... Крупная фигура Хуга смотрелась импозантно даже в кресле, в котором он сидел, закинув нога за ногу, с бокалом вина в руке. Он выразил сожаление, что всё так обернулось. И я мог бы избавить его от бездны хлопот, забот и желчных переживаний, добавил он. Это означало, что у него уже все побывали. И всех, видимо, он принимал с не меньшим радушием, чем меня в этот послеполуденный час. Перед нами в легкой дымке раскинулся какой–то неестественной панорамной картинкой город. Всех потчевали здесь вином, – моих взводных, моих унтер–офицеров,  Мюллера тоже. Но Мюллер ни в чем не признался. – Он по–прежнему всё отрицает, – сказал Хуг, – хотя все дали против него показания. – Дескать, Мюллер избил сына Хуга. Я привел свои доводы. Сказал, что ни на мгновение не упускал Мюллера из поля своего зрения. Хуг зачитал мне фрагменты показаний всех, кого приглашал к себе на беседу. Все показания были письменно зафиксированы и скреплены соответствующими подписями: «Показания в отношении личности подозреваемого, показания по существу дела, предварительные выводы... Свидетельствую своей подписью, что...». Прежде всего, сказал далее Хуг, мне не следовало было разрешать Мюллеру представлять сценические миниатюры. С текстовым содержанием надо было ознакомиться заранее. Хуг был твердо убежден в том, что Мюллер намеренно инициировал беспорядок, и что он, как только народ расслабился, набросился на капрала Хуга. Я возразил, потому что не мог в это поверить. Я лихорадочно размышлял, как выйти из столь щекотливого положения. Но Хуг предусмотрел и эти мои терзания. Я просто не обратил внимания на то, что протоколы были оформлены таким образом, будто вел их я  сам. Я откровенно заявил Хугу, что считаю это недопустимым обманом. На это он возразил, что провел эти допросы сам только потому, что я не мог сделать это из–за своей болезни.

     – Но я не был болен.

     – Как бы там ни было, я всем, кого допрашивал, объяснил, что капитан Винд болен и не в состоянии вести допросы самостоятельно, – ответил полковник Хуг.

     – А ваш сын, – какие показания дал он?

     Хуг не ожидал этого вопроса. Едва заметная дрожь пробежала по его лицу, но он сдержался и не произнес ни слова. Я попросил его дать мне время подумать. Хуг отказался пойти мне навстречу. Он напомнил мне о моем долге. Я не вполне понимал, чего он хочет добиться этими протоколами. Я ещё раз мысленно прокрутил в голове весь наш разговор. Я ни о чем не умолчал. Не скрыл и того, что испытываю недобрые предчувствия, неизвестно откуда взявшиеся. И в заключение сказал:

     – Прошу вас, господин полковник, объяснить хотя бы то, какую цель вы этим преследуете. – Возникла пауза. Хуг не дал ответа на мой вопрос. Но я правильно рассчитал, черты его лица утратили вдруг суровость и как бы расправились. Он попрощался со мной и согласился дать мне время подумать.

     Я кинулся разыскивать Мюллера, нашел его и договорился встретиться с ним позже в пивном баре «Кропф». За кружкой пива я рассказал ему, что полковник Хуг вызывал и меня. – Ну и замечательно, –  воскликнул он. Я возразил. – Да бог с ними, с людьми и их показаниями, – продолжил Мюллер, – теперь я знаю то, что хотел знать. В течение всего времени своего нахождения в школе я постоянно наблюдал за тем, как быстро взрослый мужчина позволяет превратить себя в свинью. Никто не противится тому, что, прикрываясь фетишом свободы и ярлыком независимости, с ним обращаются как со свиньей. Таковы мои наблюдения. И вам известно, господин Винд (он не назвал меня капитаном), как я к этому отношусь. В последний вечер я всем предоставил возможность взглянуть на себя в зеркало. Они узнали себя. И оказались не в состоянии вынести правду. Вы же помните, – когда мы играли сцену суда, они обвиняли офицеров, хотя должны были винить самих себя. Вот и устроили потасовку. Я предвидел такое развитие событий. Теперь я должен расплатиться за это. Я точно знаю, что вы не допрашивали нас сами, господин Винд, не по причине своей болезни, говорю же это сейчас только для того, чтобы нам не пришлось упрекать друг друга.

     Мюллер рассчитывал, что ему дадут четыре недели заключения под стражу, возможно даже условно.

     Я пожелал Мюллеру удачи и отправился на Буренвег. Хуг казался мне подавленным. Когда я ему сказал, что готов признать проделанную им предварительную работу своей собственной, он повеселел. Провожая меня, он сказал:

     –  Если это возможно, навестите, пожалуйста, моего сына. Он, так сказать, уважает вас...

     Спустя четыре недели Мюллер предстал перед дивизионным судом. У него было очень тяжелое положение, поскольку к тому времени военный следователь, который вел его дело, докопался до некоторых подробностей его биографии. Цена расплаты подскочила, об условном сроке теперь не могло быть и речи. К этому Мюллер не был готов и впоследствии никогда не мог с этим смириться.

     Раппольд тяжело дышит. По нему видно, что в последнее время он чересчур много работал. Недосыпал, переутомлялся.

     – А что же, – спрашивает он, поскольку я не собираюсь продолжать, – произошло на самом деле?

     – Какого ответа вы от меня ждете? Разумеется, Мюллер и пальцем не трогал капрала Хуга. Всё просто как дважды два, – капрал Хуг со страха кинулся бежать, налетел на стул, неудачно упал, сломал себе три ребра, получил вывихи, потерял сознание. Он считает себя трусом. Почему трусом? Зачем нужно обязательно участвовать в драке?

     Раппольд возмущен.

     – Возмущение здесь не уместно, – говорю я, – Мюллер жаждал успеха, жаждал продемонстрировать действенность своего «зеркала». Он был готов заплатить за это определенную цену. Однако в ходе судебного разбирательства цена повысилась. Только потому, что Мюллер был членом Союза социалистической молодежи. Это было несправедливо, но что–либо изменить было нельзя. – И что дальше? – спрашивает Раппольд. – Вы уж теперь расскажите мне всю историю Мюллера, без купюр! Или вы слишком устали? Переутомились? Вы голодны? Не устроить ли нам перерыв?

     Я сконфужен, поэтому соглашаюсь.

     – Вы просто прикидываетесь сконфуженным! – говорит Раппольд. Поскольку я не реагирую на эту провокационную реплику, он продолжает:

     – Мы знаем Мюллера!

     – Случайно?

     – И вам, господин Винд, известна история Мюллера. Так почему же вы не хотите ее рассказать?

     Тут я встаю, улыбаясь:

     – Почему я должен делать всю работу один?

     – Что вы хотите этим сказать?

     – Ваша очередь. История Мюллера – это ваша история.

     Раппольд отставляет магнитофон, отматывает пленку назад. Видимо, не хочет, чтобы история Мюллера попала в протокол.

     – Что вы задумали? – спрашивает он, пальцем прокручивая магнитофонную катушку против часовой стрелки, пока, наконец, не звучит первое слово нашей беседы о Мюллере. Раппольд стирает запись. Я не отвечаю. Что я задумал? Ничего! Я нащупываю ходы, я играю, мне интересно, что сообщит о Мюллере Раппольд.

     – Вы подняли на смех полковника Хуга, когда он вам сказал, Мюллер, дескать, будет мстить.

     Раппольд выключил и чуть подвинул от себя магнитофон. Наговоренную пленку он кладет в коробку, коробку засовывает в папку. Потом он берет миниатюрного размера ножницы, – размагниченные, и решительно, но с безмятежным видом, отсекает несколько метров пленки, на которых записана наша беседа о Мюллере, в мусорную корзину однако эти метры не бросает, нет, – он сует их себе в карман.

     Я снова в моей камере, мне приносят ужин. Семь часов. Не знаю, отчего семь часов вечера я воспринимаю как ночь. С тех пор, как я оказался в тюрьме, я сплю крепче и дольше. Сплю по восемь–десять часов. Раппольд принес мне, помимо прочего, вечерние выпуски газет и письмо от Барбары. Барбара пишет о полиции. Та обыскала весь дом, Тобиаса и Этель это изрядно повеселило. В чем меня обвиняют, она прочла только в газетах. Пишет также, что дом находится под охраной. Никому из моих сотрудников не разрешается заходить внутрь. Полиция посоветовала ей не общаться с моими сотрудниками. Разумеется, они не запрещают ей встречаться с ними, однако считают, что отсутствие общения может повысить мои шансы выйти на свободу. Она лишь один единственный раз поговорила по телефону с Юлиусом. Юлиус сказал, не хватает, дескать, головы. Только теперь все они, дескать, поняли, что на самом деле я никому не доверялся. Барбара пишет:

     – Хуг позвонил и сообщил, что наш телефон прослушивается. Сказал, – «не волнуйся, Гарри скоро освободят. Мы найдем настоящего виновного...».

     Почти все ежедневные газеты напечатали письмо читателя, подписанное инициалами Д.В.М. Д.В.М. выступает в защиту программы «Оборонного общества». Читатель этот пишет, смешно, дескать, слышать, будто ответственный секретарь «Оборонного общества» подкупал прессу и ведущих парламентариев таким необыкновенно рафинированным образом, что те даже не осознавали, что их услуги оплачиваются...

     Я не дочитываю письмо до конца. Я знаю этот стиль. Стиль Юлиуса. Д.В.М. – инженер из Эльзаса, семидесятилетний старик, живет на скромную пенсию. Мое бюро выдает ему ежемесячно пособие в двести– триста франков. За эту мзду он должен подписывать читательские письма и в случае необходимости искать людей, которые бы согласились поставить свою подпись под такими письмами в редакции. Одна цюрихская газета провела в День конфедерации* опрос по теме разоружения. Поступило две тысячи писем. Тысяча шестьсот писем организовало мое бюро. Это была тяжелая работа, но она стоила затраченных усилий. Другая ежедневная цюрихская газета специальным тиражом напечатала шестьдесят таких писем, сорок пять из них были подготовлены нашими сотрудниками. Третья цюрихская газета написала в редакционной статье, что результаты опроса отражают общественное мнение швейцарского народа. Я постоянно обращал внимание моих сотрудников на возможность использования таких читательских писем. Разумеется, читательские письма – это только один из многих способов распространить то или иное мнение. В чем меня постоянно упрекают, –  я, дескать, не сделал ничего такого, что не смогли бы столь же легко сделать другие. Я реалист. И пусть мне никто не хочет верить. Я работаю с фактами, с тем, что реально существует. Я, например, успешно использую то обстоятельство, что у нас в Швейцарии много разных обществ и союзов. Многие общества и союзы по меньшей мере раз в год проводят общее собрание. Участники собираются на свои встречи, правления отчитываются, переизбираются, и весь этот процесс длится приблизительно час. Затем следует культурная или застольная часть программы. С другой стороны, наши общества с величайшей неохотой тратят деньги. У нас в Швейцарии есть много писателей. Около семисот живет только в немецко–говорящих кантонах. Многие из них разъезжают по стране и читают лекции. Как правило, получают за доклад по сто франков. Нередко их приглашают вышеупомянутые общества с целью придать больше солидности культурной части программы. Не потому, что они солидны, а потому, что их услуги дешево им обходятся. Любой скоморошествующий конферансье из Штирии* требует за культурную программу четыреста франков. Я предпринял соответствующие меры, чтобы изменить ситуацию. Основал лекционное бюро. Предложил путешествующим писателям свои услуги в качестве агента. За каждый прочитанный доклад обещал им платить пятьсот франков. Но перечень тем, по которым им предстояло читать лекции, определялся мною, – «швейцарская оборонная система прошлого, настоящего и будущего»; «человек и атомная бомба» и тому подобное. Им вменялось в обязанность рекламировать мою сильную армию. Я не наивен. Я постоянно внушал им, – агитировать нужно ненавязчиво, исподволь, избегая лобовых ходов. Кроме того, я распорядился подготовить тематические слайды, купил проекционные аппараты и оснастил ими писателей. Я позаботился о том, чтобы в лекционном зале имелись также книги докладчиков. Члены общества, бесплатно присутствующие на культурной части, всегда считают себя обязанными купить книги. Мои писатели ставили на книгах свои автографы, причем всегда делали это с радостью. В моем бюро есть отдел в составе четырех сотрудников, которые занимаются исключительно этой лекционной службой.

     Конечно, ангажируемые мной писатели не всегда и не везде могут читать лекции по моим любимым темам. Нужно использовать и другой материал. Я не хочу, чтобы мою лекционную службу раскусили. Но о разнообразии я забочусь и другими способами. На годовое отчетно–выборное собрание я вместо писателя посылаю старшего офицера, бригадира или хотя бы полковника. Я их соответствующим образом подготовил. Преподал им уроки того, как создать атмосферу жизнерадостности, как добиться того, чтобы тебя воспринимали как человека из народной среды. Они обязаны понравиться. Они обязаны уметь радоваться своему положению. Это импонирует. Кроме того, несколько раз я с успехом привозил на собрания немецких генералов Второй мировой войны. Не на собрания музыкальных обществ, а на встречи с юристами, студентами или учителями. А ещё мне удалось устроить так, что вместе с двадцатью редакторами ведущих газет мне разрешили присутствовать на знаменитых маневрах на Средиземном море. Важно было, чтобы они своими глазами увидели, что значит на практике настоящая армия, важно было, чтобы они получили возможность провести сравнения с нашей армией. Нужно было, чтобы они сами захотели иметь привлекательную и сильную армию. В Берне я открыл пресс–центр. Разумеется, в «Оборонное общество» поступает доверительная информация и через другие каналы. Я не напрасно хлопотал о том, чтобы в состав правления «Оборонного общества» входили командиры дивизий, бригад и влиятельные предприниматели. Мой бернский пресс–центр выпускает еженедельный бюллетень. Бюллетень рассылается в семьдесят газет; бесплатно, разумеется. Раз в месяц в редакции поступают фоторепортажи. Для этой цели я нанимаю лучших фотографов. Я, если нужно, оплачиваю расходы на клиширование. Очень часто я заказываю репортажи, очень высоко оплачиваю работу и требую, чтобы авторы сами продвигали их дальше под своим именем в журналы. Например, заказанные мной репортажи появляются в крупных и мелких иллюстрированных журналах. Так, в конечном итоге в народе зарождается мнение. Кроме того, я помогаю нашим парламентариям, исходя при этом из того, что у наших парламентариев очень мало времени для осуществления своей деятельности, что они обладают слишком скудными знаниями, что им выплачивают слишком скудное суточное пособие, а их накладные расходы весьма высоки. По всем вопросам, имеющим отношение к нашей армии, мои сотрудники составляют доклады, яркие по форме и доступные по содержанию, сжатые до резюме и, разумеется, снабженные иллюстрациями, и эти документальные материалы при соответствующем желании передаются парламентариям. Те в короткое время могут составить себе четкое представление по всем вопросам, которые предстоит обсудить. Послания, которые бундесрат направляет в парламент, перегружены информацией, чересчур трудны для понимания. Мои послания выдержаны в стиле бульварной прессы, снабжены подзаголовками, выполненными в красно–черной печати. И я не так глуп, чтобы вручать эту документацию депутатам нашего Национального совета и Совета кантонов* публично. Я действую предельно тактично. И ни от одного парламентария не требую, чтобы он признался, что получает доход от моей работы. Я сам, когда прошел слух, будто мое бюро вручает людям такие послания, позаботился о том, чтобы разразилась антиразоруженческая буря. Я дал подписать читательские письма нескольким авторитетным членам Национального совета и поместил их в самых известных газетах. За год до проведения парламентских дебатов, во время которых предстояло решить, какие суммы выделить на ассигнование расходов на вооружение – шестнадцать миллиардов или только восемь, я выпустил на экраны страны игровой фильм. Фильм назывался «Последняя мобилизация». Он обошелся в семьсот пятьдесят тысяч франков. Я решил не прибегать к услугам наших раскрученных эстрадных артистов и заказал  написание сценария не рвачам, а одному крупному писателю, съемки же поручил молодому режиссеру и ангажировал хороших актеров. Фильм имел колоссальный успех. Я заработал на нем деньги. Фильм показывал судьбу швейцарцев без армии. Это был хороший фильм. Посе его выхода на широкий экран ко мне часто обращаются с просьбой выступить в качестве продюсера новых фильмов. Я раздумываю. Окончательное решение приму, когда Раппольд закончит свое расследование.