–  Идемте, господин Раппольд, – говорю я и первым направляюсь к двери. Я сам запираю свой кабинет и отдаю ему ключ. Вручаю ему и ключи от машины. Мы заходим в лифт и едем вниз. Внизу, во входном проеме, узком, как шланг, стоит ещё один, он тоже в гражданском платье. Раппольд здоровается, передает ему ключ и говорит: «Никому ни слова, ясно?..». Тот кивает. Я иду первым. Не оглядываясь, пересекаю Ремишштрассе, оба трамвайных островка и на противоположной стороне перед киоском останавливаюсь. Рассматриваю обложки выставленных в витрине журналов. «Шпигель» – «Боже праведный, что ждет Германию?..» Биография  Конрада Аденауэра. Я покупаю «Шпигель». Раппольд следует за мной, но через площадь ещё не перешел. Он достиг только первого трамвайного островка, где вынужден ждать, потому что снизу с Бельвю* один за другим катят «пятерка» и «девятка». А когда оба трамвая проедут, ему снова придется ждать, ведь со Штайнвизерштрассе и от Кантональной гимназии уже подъезжают «восьмерка» и «пятерка». Я сажусь в припаркованное на стоянке такси. Оставляю дверцу открытой и жду. Я не знаю, что и в каком объеме известно Раппольду. Известно ему, вероятно, много, в этом можно не сомневаться, и он не станет раскрывать передо мной свои карты. Буду играть в открытую.

     Я вижу, как Раппольд пытается перебраться на эту сторону. Трамваи проехали, но образовался поток машин, движущихся в направлении центра города и из него. Никто не останавливается, чтобы дать ему пройти. Он вынужден ждать, пока поток не замирает. Наконец он тоже оказывается перед киоском. Он оглядывается, вытирает с лица пот. Я жду, потом зову его.

     –  Идите! – мой голос звучит приветливо, и я вижу, как он вздрагивает. Не успел Раппольд захлопнуть со своей стороны дверцу, как я говорю водителю:

     –  Казарма кантональной полиции. Мы не торопимся...

     Я произношу эти слова, потому что не хочу, чтобы он ехал быстро. Раппольд наблюдает за мной.

     – Угадал? – улыбаясь, спрашиваю я.

 Он кивает. Пока едем, не произносим ни единого слова. Потом я выхожу первым из машины, расплачиваюсь своими деньгами с таксистом. Раппольд качает головой. Только трогается с места такси, тут же подкатывает в своем светло–зеленом «олдсмобиле» начальник кантональной полиции. Он в курсе происходящего, но не выказывает по отношению ко мне и тени смущения или замешательства. Мы знаем друг друга много лет.

     –  Господин коммандант! – обращается к нему Раппольд.

     И коммандант*  незамедлительно реагирует:

*начальник кантональной полиции

     – Передаю в полное ваше распоряжение свой кабинет, сам же через несколько минут должен по неотложному делу отлучиться в город.

     Он ведет нас мимо заученно козыряющих полицейских на второй этаж в свой кабинет. Ставит на стол коробку с сигарами, подкатывает маленький металлический бар, на котором стоят бутылки со шнапсом, бутылка виски и бутылка кампари. Я опускаюсь в кресло, делаю глубокий вдох, потом выдох и говорю:

     – Мне бокал кампари, а вам, господин Раппольд?

     Несмотря на то, что за плечами у Раппольда десятки лет опыта, он явно смущен. Тем не менее, повернувшись ко мне, он говорит:

     – Вы арестованы.

     Начальник кантональной полиции оборачивается и с улыбкой подтверждает сказанное:

     – Ещё как, инспектор.

     Потом  он обращается ко мне:

     – Жаль, что вы не сможете присутствовать. В восемь часов ко мне на лодочную станцию прибудет экспертная комиссия. Мне для озерной полиции позарез нужен новый катер, более скоростной, и мы намерены продемонстрировать господам, что так больше продолжаться не может. Привлек к операции двадцать сотрудников. А чтобы обеспечить успех, велел в движке старого катера прикрыть дроссель. Толково?

     Он уходит.

     Раппольд, который наконец–то сел на стул, кладет передо мной фотокопию редакторской статьи газеты «Правда». Я не знаю русского. Наши газеты уже несколько недель пестрят комментариями по поводу этой и других статей, опубликованных в «Правде».

     Я смотрю Раппольду в глаза, стараюсь что–нибудь в них высмотреть. Он не производит неприятного впечатления. Кажется приветливым, открытым и лояльным – человеком без задних мыслей. Это отнюдь не значит, что он играет открытыми картами. Он, насколько я могу судить, женат, имеет, наверно, детей, давно уже взрослых. Через год, пожалуй, уйдет в отставку. В федеральной полиции –  не пешка. Дело свое  знает досконально.

     Мне необходимо знать, кто передо мной. Но пока что я могу только гадать. У Раппольда сутуловатая фигура. Широкий затылок. Седые волосы. Черными остались только брови. На ладонях до сих пор видны следы ремесла, в котором последние пару десятков лет не имел практики, но которым прежде занимался достаточно долго.

     Раппольд подвигает фотокопию обратно на свой край стола, спокойно и дружелюбно смотрит мне в глаза и говорит:

     – Вам следует осознать ваше положение, господин Винд. Вы действительно арестованы и изолированы. Вы, например, не имеете права писать письма. Жене в том числе. Не имеете права разговаривать по телефону. Кроме того, вам запрещается принимать посетителей...

     – Я знаю, господин Раппольд, в мой адрес высказывают суровые упреки. Утверждают, будто я совершил одновременно политическое, военное и экономическое предательство...

     Раппольд оставляет мое замечание без внимания.

     – Вам придется отказаться и от помощи адвоката, – продолжает он. – К услугам собственного адвоката вы сможете прибегнуть только после завершения процесса полицейского дознания и передачи документов в федеральную прокуратуру. Рассчитывать вы можете только на себя самого, господин Винд. В период предварительного следствия общаться вы можете только со мной. Так вот, если вы сознаете ваше особое положение...

     – Желаете услышать чистосердечное признание? – спрашиваю я.

     Он кивает головой, но потом всё–таки реагирует на мой вопрос.

     – А в чем бы оно состояло?

     – Предпримем попытку, – говорю я и показываю глазами на фотокопию, лежащую на столе теперь уже перед ним.

     – «Правда» не лжет. «Правда» пишет, дескать, одному из их агентов попал в руки объемистый доклад, в котором подробнейшим образом анализируются проблемы, связанные с планами преобразования швейцарской армии. Содержание этого документа, дескать, сводится к детальному описанию нынешней структуры нашей армии, нынешней доктрины ее использования, характеристик тылового обеспечения и интендантского хозяйства и так далее. Кроме того, эта памятная записка дает ясное –  вплоть до мельчайших деталей – представление о численности и вооружении нашей армии. Однако не этим обеспокоена «Правда». «Правду» в первую очередь занимает вторая часть доклада. В этой второй части содержатся предложения относительно того, как и в каком объеме следовало бы преобразовывать в будущем нашу армию. Не упускаются из виду и достигнутые на данный момент успехи (например, создание четырех полностью механизированных дивизий). В этой второй части подробнейшим образом формулируются также рекомендации «Швейцарского оборонного общества», адресованные бундесрату: необходимо стремиться к тому, чтобы по своей организации наша армия в полной мере соответствовала армиям государств, являющихся членами НАТО... Мы маленькая страна, и если на нас будет совершено нападение, к нам без промедления поспешат на помощь, но, разумеется, только в том случае, если на наших военных аэродромах вообще можно будет приземлиться и так далее... Кавалерию следует без остатка ликвидировать... Авиационный парк увеличить троекратно, то есть число самолетов довести с 400 до 1200 (при этом дальность полета будущих «Жабо» должна составлять не менее 1400 километров, а не нынешние 800, о которых даже неловко упоминать)... Пехотные части необходимо целиком моторизировать... Ракетные установки снабдить атомными боеголовками... Если у нас не будет ракетных установок, как же тогда наши союзники вообще реально будут нам помогать?

     «Правда» пишет: «Мы располагаем доказательствами того, что это отнюдь не точка зрения каких–то аутсайдеров. Речь идет об официальной позиции министерства обороны». «Правда» не называет моего имени, равно как не упоминает «Швейцарское оборонное общество». Почему нет? А потому, господин Раппольд, что имена значатся в докладе, направленном председателю совета директоров концерна «Фридэм»...

     Я говорил неторопливо и размеренно. Раппольд, не прерываясь, вел запись. Он стенографирует. Сейчас он приветливо смотрит на меня, и я воспринимаю его взгляд как молчаливый призыв продолжить рассказ. Но прежде чем снова начать, я встаю с кресла и подхожу к окну. Моим глазам открывается вид на серую военную казарму,  когда же я поворачиваю голову чуть влево, то вижу армейский плац, на котором  тут и там стоят без дела рекруты и курят. Один из них заводит песню. Я распахиваю окно. Мы всегда пели «Эрику»*, они же поют «Корабль придет»*. Я закрываю окно.

     – Я не знаю, как русские сумели заполучить этот доклад, – говорю я, – но если они действительно располагают этим материалом, а у нас нет оснований в этом сомневаться, то это вовсе не значит, что именно я поднес его им на блюдечке. Я считаю, что позиция, которую в настоящее время занимает федеральная полиция, – ошибочна. Федеральным властям следует подвергнуть обструкции редакторскую статью «Правды» как до крайности наглую пропагандистскую уловку, граничащую с шизофреническим вымыслом, необходимо со всей решительностью заявить, что упоминаемый и цитируемый ею доклад сфабрикован, или, скажем, «сочинен» русскими. Боюсь, однако, что время уже упущено, хотя федеральная полиция, кроме этой редакторской статьи, не располагает ничем, даже фотокопией доклада, а уж после того, как американцы отказались...

     Раппольд прерывает меня:

     – Вы прекрасно осведомлены!

     При этом он смотрит на меня так, будто я только что невзначай совершил неисправимую оплошность, то есть будто я только что сделал признание. А ведь я всё это время говорю экспромтом. Я не знаю, что известно ему, знаю лишь, что писали наши газеты, и то, что ни одна из них не упоминала моего имени. В этом отношении я, конечно, с самого начала шел по опасной грани, вызывая огонь на себя. Я беру в руки «Правду», пробегаю глазами строку за строкой, хотя русского совсем не знаю; но я исхожу из того, что если в ней упоминается мое имя, то написано оно, вероятно, не славянской кириллицей. Раппольд заяц стреляный и потому прекрасно понимает, что я делаю. Но он не улыбается, а ограничивается краткой сухой репликой:

     – Можете не тратить усилий, о Гарри Винде нет ни слова.

     – Что вы хотите этим сказать?

     – Это излишний вопрос, – спокойно отвечает Раппольд и, не глядя на меня, продолжает:

     – Не думайте, что так запросто можете меня одурачить. Знаем мы вас!

     Это «Знаем мы вас!» он произнес презрительным тоном. Я неотрывно смотрю на него вызывающим взглядом, но при этом молчу. Он как бы между прочим говорит:

     – Истории а ля Винд, вот что я имею в виду. Мы в курсе. Ими вы в определенном смысле добились известности. Корпусной командир Штурценэггер даже предупредил меня. «Когда вы придете к нему, –  сказал он, – он сочинит вам какую–нибудь потрясающую историю. Дадите ему ключевое слово «измена родине», и он соорудит вам из него воистину душераздирающую историю».

     – В таком случае мы уже поставили точку, – говорю я, но он качает головой.

     – А вот так просто тоже не получится. Нам известно значительно больше, чем только то, что написано в «Правде». У нас есть свои источники.

     Я киваю.

     – Одно мне пока не ясно, господин Раппольд, а именно, намерены ли вы поместить меня в тюрьму или...

     – Не в моей компетенции решать вашу судьбу, господин Винд, и к тюрьмам я не имею никакого отношения. В течение сорока четырех лет служу в федеральной полиции. Окончил рекрутскую школу при кантональной полиции Цюриха. До этого, в двадцатые годы, работал подмастерьем в механической мастерской. Жизнь у нас тогда была, мягко говоря, несладкой. Я устроился в полицию. Хорошо себя зарекомендовал и довольно скоро был переведен в криминальную полицию. Потом попал в федеральную. Это моя профессия, и я всегда требовал и требую в ней от себя предельной самоотдачи и максимального использования всех возможностей, чтобы в конечном итоге у меня не было оснований хоть в чем–то упрекнуть себя, господин Винд. И в данном случае я постараюсь выполнить всю необходимую работу в полном объеме. Между прочим к вам лично я отношусь безо всякой предвзятости. Ни презрения, ни отвращения не питаю.

     – Хорошо, – ответил я, – и у меня есть одно соображение, – я не хочу оказаться в тюрьме. Иначе говоря, необходимо, чтобы дело не дошло до предъявления обвинения.

     В первый раз за время нашего знакомства Раппольд улыбается, более того,  берет бутылку с кампари и наливает мне и себе.

     – Я не спешу, – говорит он, – кроме того, я условился с начальником кантональной полиции, чтобы вам отвели одну из немногочисленных комфортных камер, камер, которые по его распоряжению, как он всегда особо подчеркивает, оборудованы специально для прокуроров и главных судей, задерживаемых за превышение предельного уровня алкоголя в крови при нахождении за рулем. Камеры действительно комфортабельные. Еду, кстати, если сами об этом позаботитесь, будете получать из ресторана. Можете иметь также радиоприемник, книги в любом количестве, газеты и так далее. И каждый день, по возможности, мы будем с вами беседовать. Вам придется очень много рассказать, начиная со дня вашего рождения, вы, разумеется, будете очень много врать и передергивать, будете жутко много сочинять, устно и письменно, а я буду постепенно докапываться до правды...

     – Истории а ля Винд, – заметил я.

     – Я подготовлен.

     – Начнем прямо сейчас?

     Раппольд ободряюще кивает.

     – Вы знаете Митульского? – спрашиваю я Раппольда. Нет, он его не знает.

     – Митульский, – начинаю я свой рассказ, – председатель совета директоров концерна «Фридэм». Я встретился с ним в начале мая в Женеве. Раньше я всегда вел с ним переговоры исключительно через Джека Ф. Барта. Будь моя воля, я бы не стал с ним связываться, но он сказал, что Джек Ф. Барт, дескать, настоятельно рекомендовал ему установить со мной прямой контакт. Он заговорил о нашем военно–воздушном флоте, спросил, не созрели ли мы для того, чтобы снабдить его самолетами концерна «Фридэм». Он сказал: «Ваши «веномы» и «вампиры», закупленные у англичан, годятся разве что на металлолом. У самолетов концерна «Фридэм» лучшая электроника, максимальная скорость 1800 км/час, бортовой радар, восемь пушек. Самолеты «Фридэм» можно использовать и в качестве истребителей и в качестве бомбардировщиков...». Я перебил его, сказал, что у нас, дескать, есть «Оборонное общество», председателем которого является господин Штурценэггер, имеющий звание корпусного командира, соответствующее чину  генерал-полковника. А я всего лишь управляющий секретарь этого «Оборонного общества». Я сказал ему буквально следующее: «Конъюнктура сложилась таким образом, что в настоящее время население страны не питает особой приязни к армии, к тому же в народе сейчас господствует точка зрения, согласно которой будущее военное противостояние должно быть предметом озабоченности исключительно американцев и русских».     

     Митульский покачал головой. Сказал в ответ, что это его не интересует, его задача, дескать, состоит в том, чтобы оснастить европейские армии самолетами «Фридэм». Тогда я попросил его внимательно выслушать меня во избежание возможных недоразумений. И рассказал ему примерно следующее: «Когда в 1949 году красные внесли в парламент проект, предусматривавший сокращение бюджета вооружений на одну треть, я основал «Швейцарское оборонное общество» и включился в борьбу за голоса. Спонсором выступили капитаны тяжелой промышленности, которые во всех смыслах заинтересованы в сильной армии. Я сказал этим людям, что ни в коем случае нельзя допустить, чтобы красные одержали победу, а чтобы этого не произошло, необходимо вести активную пропагандистскую работу. Мне даже не пришлось произносить заветное словосочетание «связь с общественностью». Эти люди всё поняли и дали мне, то есть «Оборонному обществу», деньги. А после референдума, который мы выиграли, я сказал, что останавливаться на достигнутом ни в коем случае нельзя, и мы продолжили начатое. Лидеры сектора тяжелой промышленности, то есть председатели советов директоров и правлений стали членами «Оборонного общества». Потом мы приняли и представителей банковского сообщества, а поздней текстильной и пищевой отраслей промышленности, и мне пришлось расширить свое бюро; пять лет назад «Оборонное общество» подготовило памятную записку и направило ее в Комитет государственной  обороны. Нам нужна реформа армии. Нам нужны механизированные дивизии, тяжелые танки, быстрые самолеты, мы хотим иметь современную армию. Мы – это «Оборонное общество». Но если мы хотим достичь нашей цели, необходимо поднять планку усилий на более высокую ступень, необходимо просвещать народ, парламентариев, руководящий управленческий аппарат: «Mene Mene Tekel U– Pharsin»*: швейцарская армия исчислена, оценена и признана легковесной... Необходимо снимать фильмы под маркой «Грозного предупреждения», писать книги под маркой «Грозного предупреждения» и собирать сотни тысяч швейцарцев в огромных залах, на стенах которых они должны видеть «Знаки грозного предупреждения»; ведь при современной технике, при наличии, например, инфракрасных лучей, это вполне можно сделать. Митульский затрясся от смеха:

     – Ну, вы черт с рогами!

     – «Предупреждения о грозящей опасности», – добавил я, – стоят больших денег; хорошие «Предупреждения о грозящей опасности» стоят дороже любого  киносценария.

     Митульский ответил:

     – Дайте мне ваш доклад, а я позабочусь о том, чтобы концерн «Фридэм» ежегодно перечислял на нужды вашей акции под названием «Предупреждение о грозящей опасности» триста тысяч долларов.

     – Но зачем ему доклад? – спрашивает Раппольд, что меня удивляет: разве я недостаточно ясно выразился?

     – Господин Раппольд, – отвечаю я, – всем всегда требуется некая история, некая история о «Знаках грозного предупреждения». А нет историй, нет, значит, и денег на создание историй. Без шуток: Митульскому нужно было предъявить наблюдательному совету концерна «Фридэм» хорошую историю о Швейцарии, лишенной стремления к организации военной обороны страны. Но я сказал Митульскому, что дать ему доклад не имею права, но поручу своему специалисту по военным вопросам подготовить для концерна «Фридэм» новую памятную записку. И Юлиус написал целый трактат о состоянии швейцарской армии, основательный и правдивый. Я велел перевести этот манускрипт на английский в его американском варианте и написал к нему резюме, содержание которого сводилось к тому, что организация нашей новой армии будет в будущем соответствовать организации натовских армий, так что Швейцарию практически можно будет считать членом западного военного союза. Этому резюме я придавал большое значение. Я сказал себе: если наблюдательный совет концерна «Фридэм» увидит, что Швейцария исполнена желания пусть пока ещё не в политическом, а только в практическом смысле присоединиться к западному союзу, то я без труда получу деньги на проведение своей акции «Грозное предупреждение». Видите ли, господин Раппольд, речь шла о зарождении концепции по созданию некой новой истории. А сказать этим я хочу вот что: в этом отношении «Правда» не лжет.

     Раппольд сложил пальцы рук в замок, покрутил большими пальцами вокруг оси и сказал:

     – Корпусной командир Штурценэггер говорил, что в рамках «Оборонного общества» никогда не велось речи о закупке самолетов «Фридэм» для швейцарской армии...

     Нашу беседу прерывают. Приходит капитан Курц из кантональной полиции и просит у Раппольда разрешения отвести меня в службу дознания. Без этого тоже не обойтись.