Лихоносов изредка касается политики, по возможности избегает скучных экономических рассуждений. Одна из глав озаглавлена: «Политика», но молодых героев занимает другая захватывающая «политика» - амурные дела в курортных городах. Эта «политика» по-своему влияла на мораль общества. Повсюду признаки разложения. Кураж, очумление… Писателя интересуют нравы и психология людей, их взаимные отношения в предощущении бури. В большинстве глав содержится такое «протекание жизни» человека и человечества в минувших веках и в днях текущих, предгрозовых, которое невольно вызывает целый ряд сопоставлений и аналогий с нынешними событиями в стране и за рубежом. Автор неповинен в том, что его роман о прошлом пробуждает ассоциации с настоящим.

Приглядимся, как вели себя столетие назад молодые казаки Дёма Толстопят и Дементий Бурсак. Служа в разных полках, утомлённые походами приятели однажды встретились в Екатеринодаре и, облюбовав «укромное местечко с дубовым лесом», заняли отдельный кабинет в ресторане «Яр» в Панском куте. Кучеру Терёшке велели ждать, пока они немного расслабятся. Господа офицеры отдыхали, кучер маялся один со скуки. Грянет час, и покладистые «Терёшки», сделавшиеся озлобленными и ненавистными, примутся нещадно расправляться с прежними благодетелями в терских и кубанских станицах, - например, в Невинномысской, Прохладной, Тихорецкой[i].

Голоса из минувшего века звучат как будто рядом (гл. «Панский кут»):

 « - Ужасно живём, братец! - Толстопят разводил руками над скатертью. - Нет счастья.

- Посуди сам: воруем барышень, ездим в «Яр», пляшем на балах - ужасное несчастье!» - вторит ему Бурсак.

Молодые, уверенные в себе офицеры вальяжно сидят и разглагольствуют. Беспечно иронизируя, вскользь касаются исторических проблем, своих увлечений дамами, скандалами в ресторанах, - словом, чтобы разрядиться, толкуют обо всём понемногу, что приходит на ум. Приятели не подозревают, какие драматические испытания предстоят им в скором будущем. В тон насмешливому тёзке Бурсак критикует властителей:

« - Они на жандармов денежки тратят, а первая революция обошлась России в три миллиарда рублей. Та контрибуция, какой не приходилось ещё выплачивать никогда ни одной побеждённой стране.

- Ничего, - сказал Толстопят бездумно. - Кавуны на Кубани продадим и покроем. Я был маленький, продал арбуз, купил открытку и послал государю поздравление к шестому мая, с днём рождения. Так меня вызывали к Наказному атаману, вручили царский подарок. Сейчас меня разве этим обрадуешь? Того и жди Бабыч мне врежет: «Ты чего, бисова душа, есаульских дочек крадёшь?»

Разговор «ни о чём» в мельчайших подробностях напоминает беседы современных интеллектуалов в обеих наших столицах. Когда-то на кухонных тусовках они тешили себя критикой властей, заодно деревенского «быдла», «лимитчиков». Хотя сами и предки их лимитчики. За плотно закрытыми дверьми никто из посторонних не слышал крамольного шёпота.

Нынче ситуация изменилась. Продвинутые «мальчики» и «девочки» с планшетами сполна пользуются достижениями информационного прогресса. К их услугам средства связи, Интернет, телевидение, предоставившие возможность перенести кухонные беседы в многомиллионную аудиторию. Одни и те же лица, захлёбываясь от верноподданнического восторга, для вида пощипывают периферийных чиновников и вовсю поносят тех, кто не принадлежит к их клану, смеет иметь свою позицию. Бедных костерят за то, что они бедные и не стали банкирами, потерявших места рабочих - за выдуманную лень и безделье. Недурно устроились – в роли неприкасаемых судей.

А кто мог услышать Бурсака и Толстопята? Разве что урывками Калерия да Терёшка, копивший в груди жёлчную зависть к господам офицерам. Насмехаясь над ораторами-социалистами, тёзки упражнялись друг перед другом в остроумии, считали их за выскочек и болтунов. Поговорят офицеры, отведут душу – и расстанутся. Ни малейшего отзвука ни в ком не возбудит их дружеский, ни к чему не обязывающий разговор. Его не было, потому что не было сочувствующих свидетелей и магнитофона. Мысли не записаны и не переданы в эфир. А в газетах, даже официальных, сидели либералы и прогрессисты.

Господа-товарищи, всё повторяется?

Почти всё. Кроме того, что умами сейчас правит олигархическая пропаганда. Плоский юмор, шельмование неугодных. Призрачные посулы с трудоустройством… Тут уж поневоле приходит на ум предостережение Александра Блока, высказанное в 1908 году: интеллигенту с юности надо торопиться понять Толстого, «пока наследственная болезнь призрачных дел и праздной иронии не ослабила духовных и телесных сил».

Блок как в воду глядел. Призрачные дела, вернее, отсутствие всяких полезных дел, назойливая праздная ирония точат, как моль, духовное здоровье народа, да и самой «знати». Журналисты развлекаются, богатые наживают капиталы, а их дети, запертые в престижных школах и центрах, отданные на воспитание в чужие руки, расплачиваются состоянием психики за безразличие родителей. Благотворный воздух, теннис, катание на лыжах и коньках, бальные танцы и танцы на льду, плаванье в бассейнах с морской водой - кто возражает, полезное оздоровление. Если не исцеление, то коррекция наследственных и приобретённых недугов. И всё же лечение только тела не заменит любви отца-матери, нравственного воспитания. Бог всё видит и воздаст каждому по делам. У Бога нет различия между бедными и богатыми, рабами и господами. Все равны.

 Ироничные офицеры, упиваясь дворянской избранностью, острили в «Яре» просто так, под хмельное настроение. Современные интеллектуалы, попавшие из грязи да в князи, тоже весело острят, простите – ёрничают. Однако не забывают, для чего, с какой целью и в чей адрес отпускают презрительные шуточки. Живут в России, а как - чужие…

Дорого обошлись предшественникам демократов социальные прожекты о мифическом коммунизме. Путь многих идеалистов завершился в северных лагерях. Жестоко поплатились и обманутые казаки, поплатились изгнанием, территорией, всем, что имели, за свои метания и недальновидность. До сей поры меня поражает нечуткость людей к гулу кипящей лавы внутри раскалённых, снаружи льдистых Эльбруса и Казбека, гривасто-рыжего добродушного Машука. Потревоженное кипение в недрах вулканов однажды выплеснулось наружу. Спалило, обожгло жаром преисподней всех без разбора - и завершилось глобальной катастрофой.