Предыдущая встреча Луки Минаевича с Наказным атаманом в его служебных апартаментах изобилует нюансами, рисующими психологию отношений высокого начальника и рядового, хотя и заслуженного казака. И с этим приходится считаться постаревшим станичникам. Пряча волнение и неловкость, Костогрыз сходу настраивает себя на шутливый разговор в ожидании такой же ответной реакции от Бабыча (гл. «Печаль стариков»):

«- От бисовы души! – как будто бы ругался он на охрану. – Заслонили нашего батьку пушками та саблями... Ух, еле добрался до тебя, Михайло Павлович, заморился! Здравствуйте!» – низко, театрально поклонился он.

Наказный атаман уже вытянул пухлую руку с толстыми пальцами; Костогрыз подошёл, двумя руками взял руку Бабыча, чуть поднял её к груди и, тряся, наконец сказал, заглядывая в глаза без боязни, по-товарищески:

- «Ведомости» читаю с приказами та думаю: чего ж Михайло Павлович не кличет? Или забыл? Ну, я зато сколько раз собирался. И в городе на базаре бываю – зайти? Та ладно, не стану беспокоить, ему, дай-кось, не до меня. То, слышу, по области хвосты атаманам крутить поехал, ай как бы и я проскочил по степи! Та ноги, ноги, батько, мои усыхают, нема того уж, шо было…»

На правах боевого соратника, почти друга, Лука шутит, но вынужден соблюдать дистанцию между собою, нынешним, и непомерно взлетевшим по карьерной лестнице Бабычем. Костогрыз обладает гибким умом, тактом, природной изворотливостью. В общении с начальством он не переступает границы дозволенного, но остаётся самим собой – свободным, с горделивым чувством личного достоинства. Полнокровная фигура. Не случайно Леонид Леонов в письме к Лихоносову заметил, что ему больше всего понравился образ Костогрыза.

Хитроватый Лука, надеясь расположить главу Кубани к серьёзному разговору, заранее стелет перед ним мягкую золотистую соломку из трогательных воспоминаний. Не менее умный и не менее хитроватый Бабыч с полунамёка ловит мысли и настроение собеседника. Он с удовольствием слушает знатного конвойца и выжидает, что Лука скажет после. Атаман чувствует: заслуженный земляк явился к нему неспроста, никак не по одной причине, чтобы проводить его в Турцию.

Присутствующий в кабинете Василий Попсуйшапка изумлялся, как вольно держит себя Костогрыз с Наказным атаманом.

«- А ты б, хлопец, и мне папаху сшил! – привлёк Костогрыз к разговору и Попсуйшапку. - Старуха завезла мою на степь, наткнула на палку птиц пугать, и на парад выйти не в чем.

- Пожалуйста, - покорно сказал Попсуйшапка. - Какую вам? Чёрную, белую? Молдавского курпея, решетиловского, крымского, бухарского?..

- Мне б такую, шоб я шапку в руки – и опять казак! В баню приеду, найду тебя, хлопец».

Генерала смущала фамильярность Костогрыза в присутствии малозначительного лица, да и болтовня шапочника надоела. Ненавязчиво выделяется черта кубанского характера, перенятая иногородними у казаков, тем же мастеровым Попсуйшапкой: если уж в разговоре с благожелательно настроенным хозяином такой въедливый посетитель войдёт в раж, хоть выталкивай его взашей. В приливе воодушевления затокует тетеревом, распушит павлиний хвост и вроде не чувствует под собою ног, на плечах головы. Не соображает, в какое место допущен.

Приятно, что услужлив, за добро благодарен. Когда надо, в сердце смирён, аки агнец. Неутомим в похвальбе шапочному товару... Из подобной категории мастеровых формируются такие молодцы и хваты… На толкучках, на базарах, в дощатых «кутках» Лихоносов не раз видел всяких удальцов, заносчивых и дурных. Публика ещё та. Наблюдения помогли ему создать убедительный образ мастеровитого человека.

Наконец, выпроводив Попсуйшапку, Бабыч интересуется у Луки:

«- Ну, с чем пришёл ко мне, казак?»

«Костогрыз вздохнул, потрогал на голове оселедец, накрутил конец за ухо и тем вызвал у генерала улыбку». Лука принялся читать несовершенные стихи собственного сочинения, генерал послушал и сказал: «Чем стихами баловаться, Лука, лучше бы оставил нам досужие записки о Черномории».

Уловив желанный момент, Лука принялся рассказывать о своей бессоннице и тоске, неотступных мыслях о казачьей доле. Он-то пришёл поговорить о наболевшем, что должно волновать и Михаила Павловича, раз он отец всем и дружит с царём. Неисправимый мечтатель и незадачливый поэт делился с батькой сомнениями: «Чи кончилось моё казачество?.. Жили, воевали, на скачках золотые часы с полу хватали и награды те же цепляли, а шо-то не то стало…»

На Кубани все поэты. Благодатная природа с пьянящим воздухом, неторопливое течение солнечных дней располагают к творчеству. Одни изливают свои восторги в зарифмованных виршах, другие с головой погружаются в омут любви, бесстыдно-плотской либо платонической. После увлечения женщинами Костогрыз разочаровался в пристрастиях молодости, занялся поиском могил славных казаков и атаманов. Он рассказывал Бабычу, как однажды шёл «напрямки с Пашковки» под звёздами «Ерусалимской дороги» - Млечного Пути. Небо возбудило в нём память о родной матери, об отце «в запорожском костюме, в шароварах и красных сафьянцах с подковами». Звёздная дорога привела его на кладбище, где непробудно спали станичные богатыри и с ними атаманы Чепига и Бурсак.

« - Дуже мне загорелось найти сего черноморского атамана и доложить тебе, батько. Веришь? Ты веришь, вижу. Сперва нашёл одну старую оградку, в какой стоят три креста. Два креста железные, выкрашены и вроблены в каменные плиты, а третий деревянный, старый. Могила атамана Чепиги? Неужели то захаянная могила славного атамана? Около оградки есть ещё каменная плита, то похоронена чьясь дочка. А где ж Бурсак?.. Скот гуляет по кладбищу. Подошёл до одной разбитой деревянной оградки, опять три креста, без всякой надписи. И стоит старый-престарый дедусь и копает штось заступом… «А вы не Толстопят?» - «Толстопят». - «А сколько ж вам годов, шо вы ще ногами ходите?» - «А уже сто, может, больше, я пережил всех атаманов». – «Та я ж вас знаю! Мы с вами родичи…»

- Тут, если покопаться, - сказал Бабыч, - половина Кубани в родстве».

Наказный атаман в недоумении: у него половина области родственники, куда ни глянь - родные люди, и эти же люди, подстрекаемые смутьянами, строчат на него доносы! Бабыч обижался, считал наветы недоразумением, завистью тщеславных казаков. Психологическими средствами, воспоминаниями персонажей повествователь приближает нас к возможной разгадке причин будущего поражения казачества. Внутреннее расслоение, раздоры между своими правители рассматривали как временное затруднение. Провокаторы так не думали, исподтишка подогревая смуту. Кубанцы погрязали в распрях, их недовольство (что в душе, то и на языке) умело направлялось на власть.

Атаман возмущался несправедливостью станичников, введённых в заблуждение обманщиками социалистами. Однако дальше возмущения дело не подвигалось. Недостаточно было гневаться, поругивать заговорщиков. Обстановка требовала действовать решительно, защищать единство в рядах законными и всеми доступными мерами. Спохватились, когда занялся пожар.