В роду Бабычей (Бабичей) служило немало воинов в кавказских полках, и все они, если хорошенько покопаться в бумагах, приходились между собою родственниками. Вообще у казаков, куда ни кинь, повсюду родственники. Среди Бурсаков, Толстопятов, Корзунов, Шкуропатских, Костогрызов, Головатых, Чепега (Чепига), Рашпилей, всех не упомянутых в романе фигур немудрено запутаться. Бредёшь как в лесу, когда-то густом, непролазном, ныне оголённом, нещадно вырубленном.

Благодаря Лихоносову в глухое безвременье воскресли голоса пращуров, имена казачьих улиц и станиц, доходчивее зазвучали малиновые перезвоны церковных колоколов… Да, настала гласность, да - очередная смута и смена власти, да - большой талант писателя. И всё же: как это удалось ему?! Сказать о русских и казачестве то, чего до него не сказал никто.

Тайна творчества... Вероятно, она в правде, в связи небесного и земного, божественного и человеческого. Правда всегда проста. Самое сложное в искусстве постигнуть и запечатлеть простоту. В простоте - правда, говорил Толстой. Этому завету стремился следовать и Лихоносов. Анализ его радостных и мучительных исканий привёл меня к следующей формуле: в молодости Лихоносов учился стилю у Бунина, простоте мысли и правде у Толстого, но со временем убедился, что правде и простоте надо учиться до скончания дней, и самый лучший учитель – Жизнь. Великие романисты потому и великие, что их вдохновляла не только правда, но и выдумка. Жить одной правдой тяжело. Правда бывает всякой, и у каждого она своя. А выдумка – фривольная сестра мечты, навевающая фантазии. По-видимому, Лихоносову нравилось, что великие романисты своими утопиями спасали от уныния миллионы землян, спасли и многих его героев. Приключения и фантазии – во спасение. Поэтому он хотел походить на гениальных предшественников. Не заставлял себя – так получалось.

Смысл правды, как и вожделенной свободы, под воздействием политических, экономических и материальных факторов в наш век претерпевает столь гипертрофированные изменения, что трудно отличить правду от лжи, истинную свободу от притворной, в красивой обёртке. Правда поверяется нравственным чувством, как гармония – математикой. Немецкий философ Кант в сохранении нравственных чувств видел живительный источник, откуда черпаются религиозные истины, несокрушимость духа. Не развращённая элита, а простой народ накапливает и бережёт традиции, всё лучшее, здоровое в себе. Символично, что Лихоносов, советский прозаик, находил в обыкновенных людях больше необыкновенности, нравственной и моральной чистоты, чем в высоких сферах, с которыми приходилось общаться. Нравственность изначально составляла одухотворённость произведений писателя, в ней же – истоки его православных чувств, самобытности. Ведь самобытность не в одних свежих новостях, в новизне информации, а в полноте, глубине проникновения в быт людей, в человеческую душу.

Исследовав тайны подсознания, Лихоносов с горечью констатировал: русские эмигранты, воспевавшие свободу, сделались её иждивенцами. Они радовались свержению коммунизма, но сами жить в России не захотели. В ожидании своего триумфального возвращения охотно предоставили это другим соплеменникам. Эмигранты утратили сочувствие к народу, превратились в типичных американцев и французов. В середине 90-х они приезжали на Кубань, и когда здесь «не платили зарплату по полтора года… мы им накрывали столы, гости были в восторге» и «дарили зажигалки» стоимостью… в несколько центов. В «Записях перед сном» сохранилось впечатление об иностранных гостях - потомках Бурсаков. Их чрезмерно интересовала недвижимость, уцелевшие дома родственников и мало занимали свидетельства из истории и культуры своего рода. Бурсаки отказались посетить Тамань: не к чему и далеко. «Они даже на старое кладбище не сходили; и не спросили, где похоронен Павел Павлович Бурсак и все прочие Бурсаки, что постарше, - печалился об их душе Лихоносов. - Они ничего не знали подробного о земле, на которую из Запорожья пристали на конях и с возами их предки».

«Отцы и деды иностранных Бурсаков были другими людьми», - говорил Виктор Иванович. В знатном роду Дементий Павлович Бурсак, с болью не узнавший в Краснодаре старого Екатеринодара, - последний казак-романтик.

 Русский писатель, автор известного романа «Красные дни» Анатолий Знаменский не мог не признать художественной убедительности «Ненаписанных воспоминаний». Случалось, прозаики публично спорили, были строги в оценках друг друга, не догадываясь, что «доброжелатели» исподтишка сталкивают их, чтобы принизить, умалить достижения обоих в литературе. В конце жизни, по свидетельству близких к Анатолию Дмитриевичу лиц, он отдал пальму первенства Виктору Ивановичу и не раз подчёркивал: как мастер слова Лихоносов не имеет себе равных среди современных литераторов. Его проза, как неразрывное целое, сильна порывами одухотворённой фантазии, фантазия – неотразимостью подлинного в жизни.

_____

Коль уж речь зашла о служителях русской литературы последних десятилетий, настала пора сказать о своеобразии, необычности романа «Наш маленький Париж. Ненаписанные воспоминания». Признаюсь, я намеренно даю своим читателям не торопясь перелистывать страницы книг Лихоносова, в особенности романа. Неискушённые земляки, следящие за развитием действия и не приученные к значению подробностей - к художественным деталям и подтексту, натолкнутся в нём на трудные места. Тем более они будут смущены, обескуражены поразительным известием: на авторство романа стало претендовать странное лицо, а именно заочно знакомый писателя, родом из тамбовской деревни Валентин Т. А они-то, простодушные, думали, что писал роман Лихоносов!

­­­___

В предупреждение кривотолков хочу успокоить неофитов и твёрдо заявить: безусловным автором романа является ни кто иной, как Виктор Иванович. Вечно эти уцелевшие от газов Тухачевского тамбовцы мутят воду[i]. Неоспорим мало кем замеченный факт: в марте 1982 года сей Валентин Т. действительно прислал Лихоносову посылку в фанерном ящичке. Под связкой сушёных грибов была спрятана тетрадь с рукописью глав романа «о дорогой кубанской теме». Так совпало, но Валентин Т., как и Виктор Иванович, прожил двадцать лет на казачьей земле и «проникся её историей». В отчаянье сжигал рукопись, начинал писать заново, мучился над переделкой, «внимая протеканию века человеческого».

От излишнего усердия бедняга скончался, так и не завершив роман. Спустя несколько лет Виктор Иванович вернулся к воспоминаниям покойного, «добросовестно просидел над ними целый год», и всё же роман не был дописан до конца. Тем временем к нему на квартиру повадился наведываться из ставропольской станицы Ивановской полуслепой старец, казак А.В.С-в. Уведомив знакомых о книге, которая уже пишется, он приходил «досказать… то, шо не сказав Валентину». Гость преклонных лет беспокоился, что не доживёт и не прочитает «про ридну картыну сквозь горючие слёзы умиления». Его присутствие «за спиной» обязывало Лихоносова не медлить с подготовкой романа к изданию.

 Таким образом, возникает очередной соучастник (соавтор) «Нашего маленького Парижа», которому предпослан эпиграф этого 95-летнего долгожителя: «Наперёд хочу сказать: мне трудно пысать, бо я, шо напысав, уже не прочитаю, а пышу, так следю, шоб строчка была ровна, и стараюсь не прерывать рассказ, а то забуду, шо напысав…»

В структуру повествования вклиниваются «Записки» и «Дневник» младшей сестры П.А. Толстопята Манечки Толстопят, к сожалению, без начала и конца, «Эпопея» Василия Афанасьевича Попсуйшапки, байки и придумки Луки Минаевича Костогрыза, невероятный рассказ Акима Скибы; «Ненаписанные воспоминания» кавказского офицера Петра Бурсака за 1861-64 гг. с обещанием продолжения, которого так и не последовало. Прибавлено к роману и несколько листочков из дневника Диониса Костогрыза, романтическая переписка Петра (Пьера) Авксентьевича Толстопята с «Юличкой» (Юлией Игнатьевной). И все они, представьте себе, метили в соавторы, а если не в соавторы, то желали, прилепившись к роману, остаться в вечности! Неразбериха, прямо-таки чехарда с этими чудаками. Никакого порядка. А где, скажите на милость, и в наш век в мыслях и делах наведён порядок?! Назовите место, и неприкаянные москвичи немедля ринутся туда в одиночку и семьями.

Добровольные и самозваные соавторы, герои романа, с ними множество второстепенных сопутствующих лиц вовлечены в водоворот истории. Некоторые из них, как фанатичный книголюб, защитник старины Лисевицкий, в любви и страданиях не помнящий себя, - словом, все уцелевшие страдальцы непомерно счастливы, пребывают в обволакивающем тумане волшебных грёз. Фантасмагорическая реальность переполнена, бредит, как опара, мифами и антимифами. Сумасшествие? Или срабатывает контрольная защита организма от психопатического перенапряжения? Любовный и творческий экстаз в момент трагедии их единственное убежище... Не станем осуждать невменяемых, наоборот, похвалим за упрямую живучесть, нервное, ободряющее веселье. Именно благодаря влюблённым самозванцам «Наш маленький Париж» выглядит произведением не столько упадочным, сколько романтичным, не лишённым светлых, порой иронических тонов. Соавторы спасли от растерзания роман и его автора, роман спас их самих.

В отдельные исторические периоды, когда происходят вулканические выбросы человеческой энергии, необъяснимое безумие охватывает большие массы народа. Своего рода заразная болезнь. Она выкашивает всех подряд, правых и виноватых, стариков и младенцев. И она же служит горько-медовым лекарством забвения, способствующим самоустранению из реальной действительности, мифологизированному творчеству, причудливым фантасмагориям, любовным страстям.

Погружаясь в мир иллюзий, человек избавляется от страха, постепенно выздоравливает. Однако его психика затронута хрупкой ранимостью, готовой в любую минуту сорваться с катушек. Крутые потрясения нарушают привычный ход истории. На земле стараются жить с виду здоровые, благоразумные граждане, но они нездоровы, ущербны умом и сердцем, в них что-то непоправимо испорчено. И кто, кроме Господа, излечит страждущее, больное человечество?

 Вспомним: кто-то из хитроумных учёных назвал роман Лихоносова «мифологическим». Что за бред… Перед нами «мифы и мифологемы» особого свойства, до предела насыщенные реальным, зачастую документальным содержанием эпохи русской старины, революций, гражданской смуты. Мифы, в которых больше исторической и бытийной правды, чем в томах «научных исследований». Непритязательные записи и рассказы иной раз возвышаются до аллегории и одним своим существованием, философией изнанки выживания затмевают схоластические трактаты.

Интеллектуальная многослойная атмосфера, афористичность фрагментарного повествования, письма, отступления чередуются с повторами уже известных событий, но в пересказах разных персонажей. Выходит, это не просто повторы. В динамике они углубляют мысли и суждения, сообщая им неоднозначность, субъективность человеческого видения.

Создаётся эффект недосказанности, незавершённости, относительности всего того, что происходит. Ни у кого нет окончательной правды, окончательно застывшей истины. Верно сказано: нет и не может быть единого взгляда на историю. Доверься одному тезису – и выйдет полуправда. Содержание истории, как и романа, беременно множеством частных истин, тоже относительных. Тем не менее фрагменты «Нашего маленького Парижа» обладают художественной цельностью, в которой скрупулёзно исследуется стержневая тема Виктора Лихоносова – «протекание жизни человеческой». У него фрагменты необычного свойства. Вопреки страданиям человека роман позитивен. Откуда, из какого источника берётся живая вода? Ответ гениально прост: автор любит свой народ, любит родных людей, в каком бы положении они ни оказались. Писатель всецело предан отечественной истории. В духовном озарении он ищет смысл житейских «фактов», показывает их в разных состояниях.

В 2015 году, вспоминая встречу в «Новом мире» с Твардовским, Лихоносов физически ощущает роковое изменение в себе и делает запись в дневнике: «Мне было 29 лет. Отчего же я так быстро состарился? Вчера, вчера стоял перед 55-летним Твардовским. И уже мне… намного больше. <…> Какая меня одолевает печаль, когда перечитываю эту запись: «15 января 1965». Вернись, время моё единственное!»

Время не намерено возвращаться даже в угоду талантливому писателю. С космическим постоянством оно совершает необратимое движение, мстя за не осознаваемые в молодости потери, в том числе и за неосмотрительные траты драгоценного времени, в обрез отпущенного человеку. И ещё одна запись (от января 2011 года) о пребывании в Новосибирске, в родном доме, где многое казалось привычно надоевшим: «Всё бы променял за этот июль 65 года и нисколько бы уже не горевал, а ходил и дивился, что всё ещё цело, ещё в Кривощёкове тишина, стрекочут лягушки на болоте и матушка поливает помидоры на покатом огороде… Когда же я завершу повесть об этом?!»