Преподобный Отче Серафиме,
дорогой батюшка, моли Бога о нас!

Добрым августовским днем славно ехал я в Новомакарово с паломниками: бодрым утром после благодатной молитвы начали мы дорогу в Свято-Серафимо-Саровский монастырь с милым, вдохновенным настроением. На душе так празднично было, словно я только что вживе услышал: «Радость моя, Христос Воскресе!» – такими словами Преподобный старец встречал всякого к нему приходящего.

Так что я поначалу не понимал, как мой сосед с первых минут мог закрыть глаза и словно вырубиться. Я сидел у окна: само собой, мне пришла мысль, что ему не понравилось его место на проходе. Дружелюбно предложил пересесть, но он только сердито поморщился.

Так потом всю дорогу у него это досадующее выражение сохранялось: лицо сурово-красное, на голове между остатков былых кудрей болезненно-бледная лысина как зеркальце в оправе, а кисти рук возлежат у него на животе, нервно постукивая друг о друга кончиками пальцев.

Мое чувство вины перед ним усиливалось от минуты к минуте.

– Где мы сейчас едем?.. – вдруг первым заговорил он, не меняя позы и даже не открывая глаз.

– Каширское проезжаем, – с готовностью отозвался я.

– Ну и плетемся… – фыркнул он, точно последний вздох испустил.

– Много фур впереди. Вся трасса ими запружена, – попробовал я естественным объяснением разрядить досаду моего соседа.

Вышло наоборот.

– Никто в стране не работает – только воруют и торгуют наворованным! – пыхнул он.

Слава Богу, мы потом молчали до самого монастыря.

«Стяжи дух мирен и тысячи вокруг тебя спасутся».

Преподобный Серафим Саровский.

Когда вошли в монастырские ворота, мой сосед догнал меня:

– В свечную лавку не ходите! Там все как везде, а очередь – не продохнуть! Оно нам надо!

Я сделал вид, что внял. Тем не менее, лавку не обошел и унес оттуда давно желанную мне икону рублевской Святой Троицы, баночку красно-янтарного здешнего меда, добытого монахами на послушании пасечном и, чтобы порадовать пятилетнюю внучку Лизоньку, так ей особую книжечку – «Детское Евангелие». Да еще особо выбирал штоф глиняный для здешней святой воды: взял гжельскую часовенку муравленую – в росписи густой темной синью по белому ярко блистающему фарфору.

За обедом в монастырской трапезной автобусный мой попутчик оказался рядом со мной.

Кстати, вы когда-нибудь в монастырях едали? Пусть и в мужских? В таком случае, если вы даже завсегдатай лучших рестораций, считайте, что в настоящих условиях вам еду вкушать еще не приходилось.

Вот она трапезная: с виду заведение скромное, ничем не выделяющееся, чаще всего – одноэтажное. Никакой отделки особой снаружи – лишь всегда старательная свежая побелка весело сияет, а внутри – везде толковая опрятность, простота и естественность.

Подали все монастырское, со своих садов-огородов, своими руками с радостной ловкостью и старанием бодрым исполненное: в заглавье – вроссыпь досыта каша гречневая, которая точно дышит, развалисто паруя на тарелках, а к ней щедро, достаточно, в меру выбродившая за неделю густо-желтоватого пенного насыщения капуста квашеная из липовой бочечки да крупными смачными кусками в союзе с восково-прозрачной антоновкой; ко всему щедро хлеба ситного подали под свежей, пронзительно чистой, чуть ли не хрустящей тряпочкой, – живой, летучий запах от него за версту учуешь, улыбнешься довольно; ко всему кисель тягучий, вальяжный да с озорным клубничным ароматом без намека на химию.

Встали, едино помолились.

Не ели мы за монастырским сияющим дубовым столом, – вкушали!

– А я видел, как мимо нашей столовки монах кому-то сейчас вприпрыжку пюрешечку отнес с мяской! И кусок такой янтарно-жирный! Я бы в него всеми зубами так и вгрызся!.. – будто хрюкнул у меня под боком сосед.

– Приятного аппетита… – тихо сказал я.

Как вышли из трапезной, а перед нами стеной отяжелевший тугими кистями сизый виноград, а по коротко стриженой ярко-зеленой траве вызревшие округлые яблоки врассып урожайно нападали, раскатились костяными шарами – чисто бильярд душистый составился из плодов мерцающего бликами бледного, белого налива с лучистым скромным ореолом прожелти.

Сосед тут как тут.

Схватил яблоко с травы, как огреб. Враз развалил его зубами, чуть не поперхнувшись струйным соком.

– Кислятина… – хихикнул.

Но только сумку яблок тут же вертко, цепко набрал. Даже вспотел, закатывая их как шары в лузу. При этом еще обнаружились у него три пятилитровые баклажки под воду из здешнего целебного источника, освященного в честь Преподобного Серафима.

Приложились к частицам мощей старца и животворящего Креста Господня, помолились в здешней Пустыньке…

– Все это тут один пустой муляж… – прокряхтел сосед, продолжая мелькать возле меня. – Неумелая копия с того, что было у старца на самом деле.

Я только взволнованно вздохнул.

Отстояв службу в храме, пошли на источник. По досочкам пружинистым, мимо озерца. А оно как улыбается – такое впечатление создают круги то там, то там по его яркому зеркалу вспыхивающие, разбегающиеся – это водную гладь снизу рыбки здешние как целуют, разных мошек ухватывая или крошки: паломники щедро подбрасывают им хлебушек.

У аккуратно отремонтированного источника, точно обнимая его, раскинулась ветвистая жилистая бузина с кистями влажно-алых гроздей, похожих на развешанные плоды очищенного сочного граната. Только что сок не капал.

Навстречу нам два паломника, старенькие муж и жена, коряво, утружденно поднимаются, тем не менее сияя лучисто от радостных улыбок: святую водичку Серафимову несут с бережной вдохновенностью. Переменяя руку, а как когда правая освобождается, так они влет, с восторгом озаряют себя крестным знамением.

«С верою кто да приимет, здрав бывает. Всяку немощь попирает зело».

Я своего беспокойного, всегда чем-то озабоченного соседа пропустил вперед. Да и как было иначе: он на последних шагах и вовсе вприпрыжку поскакал вниз, цокая дробно по деревянным порожкам настила каблуками, точно копытцами. Попадись кто ему на пути – того, гляди, смахнет ненароком.

Я осторожно присел на перила.

Вдруг снизу шум: там-тарарам какой-то. Что-то лязгает, скрипит...

Неужели это так звучно по ступенькам мой сопутешественник кубарем слетел? Или загромыхали, оборвав ручки, его емкие канистры со святой водой?

Тут он и кричит, словно из пропасти бездонной:

– Воды нет!!!

А голос при этом такой, будто он там ногами землю сердито топчет, каблуками роет. Показалось вдруг: еще минута – вцепится в ограждение, крышу источника повалит.

– Вот это съездил! –чуть ли не на четвереньках прыгуче выскочил он оттуда. – Облом! Ну и пусть! Толку-то всего ничего! Одно суеверие бабское! Да вот жена заставила ехать. Запилила… От рака она помирает. Просила хоть глоток воды из «Серафимушкина колодца».

Он зачем-то поглядел вверх, на августовское полновесное небо, ткнул кулаком себя по лбу и раскидисто, быстро «потопал» прочь. Да вдруг приобернулся, зыркнул остро:

– Я ей обычной воды наберу. Не догадается!

– Погодите! – крикнул я. – Лето засушливое! Наверное, вода в колодец не сразу натекает. Желающих вон ведь сколько!

Никакой реакции.

На это раз мне идти с ним никак не хотелось.

Я остался один возле источника.

Тихо в здешнем лесу. И вечер уже недалеко, и у птиц давно позади время разгульного брачного высвистывания. Так только дерево какое неподалеку скрипнит. Или это дятел играет свою трескучую мелодию в поисках мясистого жучка или сочной личинки?

А вот и еще какой-то звук появился. Пока смутный, неясный. Словно на всхлип похожий. Точно душа чья-то здесь укромно хныкает.

Однако вскоре, усилившись, этот новый звук вполне объяснился: это ожила струя источника и теперь пофыркивает, поплескивает, весело прибывая.

Набрав с молитвой в свой гжельский штоф водицы святой, я кинулся искать своего соседа с такой резвостью, какая, по чести говоря, была никак неприемлема в здешних кротких и смиренных монастырских условиях.

Спешка мне не помогла. Не только не разыскал я своего безымянного соседа, но и убедился, что наш автобус недавно ушел, не дождавшись меня.

Я поехал следующим, правда, пришлось стоять без места.

Уже возле Воронежа за Отрадным наш автобус вдруг экстренно остановился. Оказывается тот, который ехал у нас впереди, мой то есть, сломался: мотор заклинило.

Всех его пассажиров подсадили к нам.

Мой сосед, Петр Борисович, как я выяснил позже, долго не мог понять, что и зачем я пытаюсь ему вручить: это я пытался отдать ему для больной жены мою фарфоровую часовенку с водицей из монастырского источника.

Кое-как врубившись, он вдруг даже расплакался и начал суетно искать в тесноте свой кошелек, чтобы расплатиться со мной. Так как уговоры не делать этого не помогли, я предпочел протиснуться от него подальше. Это было непросто, но я кое-как управился, рассыпая извинения.

P. S. На следующий год в канун Прощеного воскресения мне позвонил какой-то человек. Представился Петром Борисовичем. Я вспомнил кто это, только когда он прокричал мне, что последняя томография показала, что у его жены не только нет раковой опухоли, но и вообще все в организме так отлажено, словно ее никогда и не было.

Мы договорились о встрече. После Пасхи. Может быть, даже подружимся. А почему нет?