«Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода».

 (Евангелие от Иоанна, гл. XII, ст. 24)

 «Русь Святая, храни веру

 православную, в ней же

 тебе утверждение».

 Когда в конце восьмидесятых перестройщики разваливали нашу «кипучую, могучую, никем непобедимую», членам КПСС демократично разрешили принимать Крещение и посещать храмовые службы. Может быть, надеялись, что бывшие атеисты как пятая колонна всеми своими восемнадцатью миллионами низложат православие, внесут в него псевдоноваторский раздор? Того православия, которого как первой российской силы опасались и Наполеон, и Бисмарк, и Черчилль, и тот же, не к ночи будь помянут, Гитлер?

Как бы там ни было, на волне духовных перемен ректор нашего университета профессор, член РАН Константин Ефимович Смольянинов был замечен со свечкой у алтаря. В любом случае, невиданное дело даже для тех времен. Прослышав о том что знаменитый ученый истово, покаянно осеняет себя крестом в храме, некоторые члены ректората поначалу крутили пальцем у виска: «Теленок что ли на Марсе родился?» Кто-то из деканов припомнил было историю про то, как однажды в революционном Петрограде по Невскому шел первый русский лауреат Нобелевской премии Иван Петрович Павлов. И перед Казанским собором, снял шляпу, начал истово класть поклоны и креститься. Там в это время улицу подметал тех же лет дворник. Увидев такое дело, он душевно вздохнул: «Советская власть какой год уже, а сколько еще темных людей, отсталых… Тьфу!» На этого рассказчика тогда только зашикали.

Однако только посещениями храма, исповедованием, причащением новая церковная жизнь ректора Смольянинова не ограничилась. Не такой был человек наш Константин Ефимович, чтобы останавливаться на достигнутом.

Время шло. Достаточно укрепившись в вере, наш ректор замыслил восстановить историческую справедливость и поднять над куполом бывшего университетского «домового» храма Крест Господень. Точную копию того, что сбили кувалдами осенью революционного 1918 года воинствующие безбожники.

«А как справимся с этим божеским делом, так и церковку вновь откроем, кафедру богословия реанимируем!» – вот как дерзнул Константин Ефимович, даже в ладоши по-мальчишески ударил.

И с того момента, перекрестившись вдохновенно, возрадованно, начал он все это пошагово воплощать. Вполне сознавая, что дело он затеял более чем новое, для властей нынешних еще неясное, настораживающее. А посетив их насчет официального разрешения ему действовать по намеченному духовному плану, так откровенно перепугал их дерзостью своего замысла. По всем параметрам невиданного, даже отчаянного. Ведь тогда еще ни на одном светском здании Крест Божий не сиял. Ни в Воронеже, ни в России. В общем, на ректора ногами затопали во всех властных кабинетах, враз забыв про ученую бесценность нашего Константина Ефимовича.

Не забывайте, что тогда только семь лет прошло, как не стало СССР. И несмотря на первые ростки демократии и толерантности еще не был спущен сверху однозначный циркуляр, чтобы с православием вот так накоротке брататься. А наш край Воронежский и вовсе числился по разряду «красного пояса». То есть у нас как бы еще определял жизнь призрак КПСС.

В общем, наверху мудро насторожились, номеклатурно призадумались. Каково им будет с высоты их власти видеть на другом конце Воронежа на башне храма науки взыскующе строгий символ храма Божьего: «А как вдруг? Мало ли что...»

Одним словом, местные власти договорились вдохновенный замысел нашего ректора втихаря заматовать. Для этого решили действовать очень тонко. Вначале дали Константину Ефимовичу небывалый карт-бланш, который мог бы отвлечь его от исполнения своего религиозного порыва, – ему предложили трехмесячную научно-познавательную поездку по Германии, Франции и Англии. С государственно значимой целью изучения тамошних достижений в области высшего образования. Однако он, находясь в счастливой возбужденности от предстоящего установления Креста, горячо отказался и послал вместо себя проректора по учебной работе. Тогда ему очень доброжелательно и радостно объявили, что, наконец, решен давний вопрос о предоставлении ему местечка в знаменитом элитном поселке Чертовицком, – можно начинать в славном месте у реки строить хоть коттедж, хоть дворец в аглицком стиле – проблем у него никаких ни с какими структурами не будет. А крупный банк готов дать ему на строительство беспроцентный кредит. Но и со всем этим получился явный облом. Константин Ефимович влет пошутил с тонкой резкой улыбкой: «Чтобы такое строительство затевать, мне надо быть не ученым, а предпринимателем в малиновом пиджаке с золотой цепью на шее да по фене ботать».

И тогда кто-то из молодых да перспективно резвых чиновников объявил, что изыскал психологический способ выйти из затруднительного положения без всякого конфликта с нынешними принципами демократии. Он тонко предложил привлечь к этой проблеме любимого ректорского ученика аспиранта второго года обучения Илюшу Шаховского. Так сказать, в темную. Тот с недавних пор для Константина Ефимовича – во всем на первом месте: ректор в Илюше с радостью и нежностью видел достойного продолжателя своего научного направления, на котором оба они были истово помешаны. Сам он с годами в этом деле своей жизни несколько как бы забуксовал. Но тут Илюша случился. С виду – тихоня, а мозги моторные. Землю рыть начал. Чуть ли не в прямом смысле слова. Так-то лихо идеи своего старого наставника вперед двинул, что Государственной премией запахло. Если не Нобелевкой!!! Несмотря на Илюшины розовые щечки, на его детскую улыбку и забавную курносость, был он в доводах и выводах неожиданен, оригинален и крепок порой до жестокости. Сказывались его былые детдомовские мытарства, где он, тем не менее, всегда норовил слабых защитить и с ними последним хлебушком поделиться, и завод, на котором он, ученик токаря, однажды вдрызг разоблачил директорские махинации с целью прикупить задарма родное предприятие со всеми его дорогостоящими потрохами.

В общем, расчет у наших воинствующих атеистов был такой, чтобы внушить этому эмоциональному, горячечному молодому человеку, что его патрон, уйдя с головой в религию, забудет науку, и все его с Илюшей многолетние эксперименты и наблюдения полетят в тартарары. Так богоискательство научного руководителя закончится полным провалом Илюшиной еще даже не начавшейся академической карьеры со всеми ее будущими захватывающими всемирными перспективами.

Взыскательная беседа состоялась. Илюша к таким словам как будто бы прислушался. То есть явно проявил интерес. Просто-таки на нос себе намотал что-то весьма серьезное.

В общем, побеседовав с молодым человеком наедине в особом потайном кабинете, умело взволновав его и даже чуточку рассердив, заговорщики уже наедине радостно потерли руки. Чего там, они позволили себе и маленький банкет устроить. Но чтобы только по чуть-чуть. Дабы не сглазить удачу.

 Дальше как сама судьба взялась вести нашего Илюшу Шаховского. Он вернулся к себе в лабораторию под горячечным влиянием только что бывшего у него странного разговора с людьми из больших властных кабинетов – словно на мистическом сеансе у Кашпировского побывал.

Последние шаги ему было идти мимо вскинувшейся вверх узкой длинной лесенке, ведущей на смотровую площадку. Ту самую, что устроена на невероятной высоте вокруг бывшего храмового купола. Оттуда чуть ли не вся Воронежская область видна во всей своей бескрайней духовной красоте и значимости.

Как раз в эту минуту по этой лестнице достаточно бодро для своих шестидесяти со смотровой площадки спускался Константин Ефимович. Нет, конечно же, не эдаким матросом, а даже словно бы украдкой, таясь. Он все еще до поры до времени не раскрывал никому в университете свои душевные крестовоздвиженские мечты.

Тем более неожиданной встречи здесь и сейчас со своим лучшим учеником он никак не предполагал и даже не желал бы.

– Воздухом свежим лазали подышать, Константин Ефимович? – по-ребячески заулыбался розовощекий Илюша Шаховский.

Учитель внимательно посмотрел на ученика. И кажется, почувствовал, что ему давно бы пора с этим преданным, духовно влюбленным в него молодым человеком откровенно поделиться своим смелым, вернее, даже дерзким проектом. Иначе потом может случиться между ними какая-никакая оказия недоразумения в области полнейшего взаимопонимания.

Илюша выслушал шефа со своей обычной манерой, когда ему сообщалось что-то новое, не совсем понятное: строго щурясь, приопустив голову и крепко, почти судорожно сцепив перед собой тонкие, музыкальные пальцы интеллигента в пятом поколении.

– Вы разве верующий?.. – выслушав исповедь Константина Ефимовича, застенчиво проговорил Илюша.

– Как бы тебе ответить так, чтобы не впасть в грех гордыни? – бегло улыбнулся тот, вскинув острый, словно бы костяной подбородок. – В общем, я, как бы сказать, зеленый неофит. С недавних пор крещен и хожу в храм.

– И что же вас подвинуло к вере? – аккуратно вздохнул любимый ученик.

Тут Константин Ефимович просто-таки от души откровенно, простодушно рассмеялся:

– Ты не поверишь, Илюша! Но в большой науке такое сплошь и рядом случается: чем глубже разум ученого проникает в тайны материи, тем более им ощущается впереди живое присутствие Бога…

Илюша взволнованно сжал свои несколько пухлые, чуть ли не детские губы:

– Первый раз такое слышу…

– Когда-нибудь это с каждым из нас случается. Ты вот сейчас над какой темой трудишься?

– Вы же хорошо знаете, Константин Ефимович! – обожающе вскрикнул Илюша.

– То-то и оно. Выводишь зерно нового сорта морозостойкой пшеницы. Под моим мудрым руководством. А такие слова тебе ведомы? – ректор вздохнул, как бы переводя дух и бережно, внятно проговорил: «Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода».

– Мне это выражение почему-то знакомо… – построжел Илюша. – Какая сила в них! Какое истинно высшее видение надо иметь, чтобы сказать подобным образом. Просто мороз по коже…

– Не простудитесь, милый юноша. И знайте, – это слова Бога нашего Иисуса Христа… – подчеркнуто строго заметил Константин Ефимович. – И они стали тем зерном веры, которое сейчас на моих глазах только что было посеяно в тебе… Кстати, ты крещеный?

– Да. Только родители мои об этом не знают. Когда жил в деревне у бабушки, она это за них тайком сделала…

– Молодец, женщина. Наш человек! А ты хорошо знаешь «Евангелие»? Читал?

– Простите, в руках не держал.

– Идем ко мне. Я тебе свое дам. Но с возвратом! И чтобы ничего не подчеркивал. А то уши надеру!

А вскоре в сентябре на купол главного корпуса через восемьдесят лет долгожданно вернулся крест с полумесяцем или, если называть его правильно, цата – символ Господа Иисуса Христа как Царя и Первосвященника. По особой узорчатости судя – византийский. Высотой в два средних роста человеческих.

Когда его устанавливали, поглядеть на такую невиданную операцию всех студентов сняли с занятий, преподаватели пришли, жители местные, многие так даже с детьми малыми, и не только: проезжавшие мимо университета городские автобусы останавливались, и люди из них толпой радостно бежали поглядеть на такое святое событие. В общем, никакая коммунистическая демонстрация или ленинские субботники не собирали у нас столько людей. Истосковался народ по истинной жизни своей.

Когда крест, окропленный освященной водой из большой серебряной чаши, укрепили на его высотное место, он живо вспыхнул золотистыми лучами на всю синь небесную. Кто-то первый из толпы, не справившись с нахлынувшим позитивом, ярким студенческим голосом троекратно прокричал «ура!!!», кто-то зааплодировал, большинство – перекрестились раз, другой и третий.

Речь Константина Ефимовича была короткой по содержанию и покаянной по сути:

– До сегодняшнего дня вместо православного креста здесь торчала деревянная мачта непонятного назначения. Это оскорбляло чувства каждого верующего. Да и не только. Перед тем как поставить православный крест мы получили благословление владыки. Сегодня он оказал нам честь, лично проведя молебен на освящение креста. Мы безмерно благодарны ему. Господи, прости нас грешных.

Не очень слаженно, но очень проникновенно запел хор недавно созданного студенческого молодежного православного центра.

А ректор, почетно стоявший рядом с митрополитом, вдруг украдкой тяжело вздохнул. Казалось бы, дело сделано! Однако его сердце сейчас работало неспокойно: большой ценой он в итоге заплатил за все сейчас свершившееся. Нет, воинствующие атеисты не пригрозили ему отстранением от должности или иными какими земными карами. Времена не те на дворе. Просто в этой борьбе Константин Ефимович остался без своего любимого ученика. Попросту осиротел. Спаси Господи, ничего страшного с Илюшей не случилось. Жив-здоров. И от укрепившегося в вере своего патрона с атеистической брезгливостью не отшатнулся. Просто отныне их жизненные интересы навсегда разошлись…

Илюша Шаховский, самый молодой и самый перспективный кандидат наук в университете, на днях принял постриг. Он стал монахом. Свято-Успенского Дивногорского монастыря.

«Учитель, воспитай ученика, чтоб было у кого потом учиться…»