«Если кто разорит храм

 Божий, того покарает Бог: ибо

 храм Божий свят; а этот храм

 – вы».

 (1 Кор. 3:16–17).

Вам приходилось быть свидетелем как на ваших глазах после долгих десятилетий возрождается храм? Мне довелось. И я благодарен судьбе. Ради этого стоит жить.

В далеком 1918-ом воинствующие атеисты закрыли Крестовоздвиженскую домовую церковь в Воронежском сельхозинституте. История ее оказалась короткой: освящена зимой 17-го, а осенью 18-го было объявлено, что в СХИ упраздняется кафедра богословия и закрывается церковь. Вскоре ректорат представил в секцию металлов Губсовнархоза список ее утвари из 15 наименований, в которых был и благородный металл – золотые иконы, лампады, сосуды, дароносицы, кресты. Вес их не был указан «за отсутствием причта, по каноническим правилам не имея права к ним прикасаться, лишены были возможности сами их взвесить». Только вдумайтесь сегодня в эти слова уже неведомых нам людей первых диких лет после большевистского переворота, сколько в них потомственного, благоговейного уважения к вере православной, ее канонам и основам, даже бандитски попираемым комиссарами-иноверцами.

Храм, правда, не взорвали, как водилось тогда сплошь и рядом, не превратили в общественный сортир или затрапезный склад. Лишь, разорив, навесили большой амбарный замок. Словно робели новоявленные богоборцы дерзнуть с одного замаха развалить по кирпичикам Божий дом в известном на всю Россию сельскохозяйственном институте, – тогда еще в его коридорах и аудиториях тон задавала европейской известности старорежимная профессура, без которой новой власти было бы не видать хороших урожаев с колхозных полей.

Окончательно храм погиб через четверть века вместе с институтом, вместе со всем Воронежем – под немецкими бомбами и снарядами. Да и от своих при штурме города в 43-м досталось ему не слабо.

После освобождения города здание СХИ старательно восстанавливали во всякой малой детали по сохранившимся старым чертежам. Коснулось это и храма: к стене восточного фасада главного корпуса в соответствии с изначальными чертежами архитектора Дитриха, приладили двухсветную храмовую апсиду с десятью окнами и куполом: вот только, понятное дело, без креста. А внутри так и вовсе на новый лад обустроили кинозал и начали демонстрировать увлекательные трофейные фильмы без титров и с плохим переводом – «Девушка моей мечты», «Индийская гробница» или суперпопулярную «Серенаду солнечной долины». В праздничные дни кинотеатр использовали как актовый зал для торжественных собраний, а зеркало его просторной сцены – для плясок с присвистом лихой студенческой самодеятельности.

Три года назад усердными заботами после совершения митрополитом Сергием чина освящения здешнему куполу вернули осияно блистающий крест, окропленный святой водой. Позже в актовом зале начались работы, чтобы вернуть ему былой храмовый облик: вынесли ряды кресел, на гипсовых свитках слева и справа от портальной арки вместо цитат классиков марксизма-ленинизма вписали слова из Священного Писания, образа установили на подоконниках, а из былой советской трибуны изготовили аналой – на него возложили храмовую икону, а по бокам поставили два тяжелых медных семисвечника. А митрополита Воронежского и Борисоглебского Сергия внесли в список Попечительского совета университета. По случаю начала таких богоугодных перемен митрополит вместе с ректором Бухтояровым скрепили договор – «О сотрудничестве Воронежского ГАУ и Воронежской Епархии в деле духовно-нравственного воспитания молодежи и возрождения Крестовоздвиженского храма».

С тех пор в нем стала собираться по пятницам православная молодежь для чтения акафистов и бесед с отцом Романом. Та самая молодежь, что ныне пришла на смену былым воинствующим атеистам, некогда азартно распевавшим на улицах: «Не надо нам монахов, не надо нам попов, бей спекулянтов, лови кулаков! Что с попом, что с кулаком – все одна беседа, в пузо толстое штыком – дармоеда!»

И теперь на ученом совете или заседании ректората уже нынешняя уважаемая профессура прежней советской закалки стала глухо роптать, что лучше бы такое просторное помещение все же бы отдать под учебную аудиторию. Ректору враз осадить атеистическое вольнодумство цвета нашей российской сельскохозяйственной науки-кормилицы никак было нельзя, но и отдать храм на новое растерзание его сердце не могло. Оставалось мудро соблюдать компромисс, по-доброму, по-сыновьи посматривая ученым старикам в глаза в поисках там долгожданного проблеска благословенной Божьей искорки…

В этом году как всегда 1 сентября в Южном парке нашего университета устроили традиционную торжественную линейку. Травка-муравка еще была моложава, весело, стеклянно проблескивала. Но куда ярче блистали глазенки первокурсников: распахнутые красные знамена сочатся бархатным светом, задорно звучат напутственные речи над верхушками тридцатиметровых кленов, барабаны звонко выщелкивают волнующую дробь, трубы зычно поют, а магистрант с ветеринарного факультета, переодетый в отороченную красным мехом треуголку, в длинный офицерский зеленый камзол из реквизита вузовской театральной студии, гремит на весь парк императорскими поздравлениями от самого Петра Великого – вузу недавно вернули это историческое изначальное имя.

И вдруг слышу я душевное, трепетное объявление, что сейчас всех студентов, преподавателей, сотрудников и гостей приглашают в наш Крестовоздвиженский храм на молебен за успешное прилежание в учебе и примерное поведение.

Почитай, впервые за последние сто лет…

Толпа пошла густо, возрадованно. А главный корпус университета так и сиял навстречу ей свежей бело-оранжевой праздничной краской, широко, торжественно распахнув свой монументальный дворцовый фасад с изысканными мотивами барокко петровского времени. А на храме купольный крест золотым ангелом вдохновенно стоит, не сводя с неба глаз.

Так мне впервые случилось быть в нашем оживающем храме. Как внутри солнечного шара оказался. Со всех сторон все сияет и блещет, насыщенное бодрым сентябрьским светом. Так вздохнулось вольно, легко, как на высоком речном берегу – зал, когда ряды казенных кресел убирали, такой просторный, счастливый стал… Старинная храмовая святая зона.

Правда, пока ни царских врат, ни алтаря – лучшие порывы о возвращении святости этому месту пока сдерживались бюджетными проблемами на фоне мирового кризиса и антироссийских санкций. Но и в таком виде молитвенным вдохновением возвышенно озарял храм пронзительный лик Христа Нерукотворного на белоснежном полотнище, укрепленном тросиком к самому верху портальной арки.

А над ним… Над ним солидный гипсовый барельеф с матовым профилем Ульянова-Ленина, того самого вождя государственного переворота, который при одном лишь упоминании о православии приходил в неистовство и чуть ли не бесновато кидался доказывать, что «всякая религиозная идея о всяком боженьке, всякое кокетничанье с боженькой есть невыразимейшая мерзость... самая опасная мерзость, самая гнусная зараза!!!»

Вот так вдруг волею судеб оказались рядом Лик Бога Нашего Иисуса Христа и барельеф вождя мирового пролетариата с гипнотическим взглядом. Да, тот самый Ильич, клеймивший христианство как «духовную сивуху» и черкнувший в Политбюро свое знаменитое зверское письмецо по поводу расстрела верующих в Шуе с наказом и далее беспощадно казнить священников, чтобы народ русский в страхе навсегда забыл о своей вере православной.

Мне стало не по себе от такого альянса. Сколько помню, тетушка моя Катя этого Ильича иначе как «Антихристом» не называла.

А теперь только представьте эти два изображения здесь же в этом зале, но эпохи приснопамятного 1937-го? Тотчас бы грозный пролетарский свист, бдительный топот чекистских сапог, даже, возможно, яростные выстрелы. Взметнулась лестница. И вот уже по ней с топорами и маузерами, а кто просто размахивая кулаками судорожно лезут заполошные «товарищи» на верхотуру портальной арки как на штурм вражеской крепости, чтобы сорвать Лик Христа.

Я дал себе слово добиться, чтобы убрали со стены ленинский барельеф. Честное слово, ночь не спал. На другой день «на таблетках» пришел к ректору объясниться.

– Как же так, Николай Иванович?! На виду у смертельного гонителя православной веры наша молодежь акафисты читает...

– Дорогой мой, да никто уже из студентов вашего Ильича не помнит!.. – засмеялся ректор. – Но в любом случае ему там недолго осталось висеть. Нужные средства найдены.

Мы строго повздыхали, вполне понимая друг друга. Я припомнил, как много лет назад наш заведующий парткабинетом на Пасху с гордостью объявил мне, что его отец лично трех безвестных воронежских священников утопил в проруби на Рождество в 23 году. В свою очередь Николай Иванович рассказал про священномученика Федора Михайловича Яковлева, который в двадцатые годы прошлого века учился в нашем институте, занимался здесь же научной работой, а в самый разгар гонений на Церковь мужественно принял сан священника… В 1930-м был арестован вместе с духовенством Акатова монастыря и расстрелян.

Мы расстались в печали.

А уже назавтра Николай Иванович рано утром позвонил мне на кафедру – помнил ректор, что я по моей сельской привычке с кантовской точностью прихожу на работу в половине седьмого.

– Спешу Вас порадовать! Наша православная молодежь решила, не дожидаясь казенных денег, своими силами делать в храме алтарь и царские врата. Дни гипсового Ильича сочтены.

Я сегодня ходил туда. Ребята хватко, ловко постукивают молотками, топориками. И барельефа вождя уже нет. Кстати, один наш умудренный годами профессор, не буду называть его имени, уговорил студентов снять тот в целости-сохранности и будто бы увез к себе на дачу. Там у него в особом сарайчике есть памятник Сталину и Ленину, который стоял еще после войны возле Дома пионеров и другой, который высился в санатории Горького на холме, надвинувшемся на тогда еще живую, сильную реку Воронеж. Каждому свое…

Прости, Господи.