Братья, если кто-то уличен в грехе, то вы, будучи людьми духовными, помогите этому человеку, но делайте это не заносчиво. Смотрите, чтобы и вам не поддаться искушению. (Галатам 6:1)

Потеряв недавно работу по причине мирового кризиса и всяких там разных санкций, я уже не надеялся найти новую. Это больная проблема для многих. Настоятель нашего храма отец Павел посоветовал молиться праведной блаженной матушке Матроне. Я с последних денег поехал в Москву припасть к ее мощам. А через полгода, когда у меня не осталось ни копейки на житье-бытье, я вдруг получил предложение от одной солидной фирмы. Мне как бы случайно встретился в магазине ее Генеральный директор, ко всему еще случайно оказавшийся Колькой, «Рыжим», – дворовым другом из моего давнего пацанского детства.

А когда я писал у него в кабинете заявление, он с улыбкой наставительно заметил: «Я хорошо помню, как ты еще в школе после занятий снимал пионерский галстук и крался задворками в церковь. А у меня здесь народ все как один поклоняются одной религии – бизнесу. И они твой православный восторг вряд ли поймут и оценят. Так что, прости, но, по-возможности, не напрягай никого тонкостями правильного поведения в храме и прочего в том же духе».

И он радушно, по-отцовски обнял меня.

Моим непосредственным начальником стала его зам по связям с общественностью Анна Михайловна, во времена оные инструктор обкома ВЛКСМ: рослая, спортивная, лет на десять старше меня. Морщинки на ее лице легли так, что казалось, будто она что-то внимательно высматривает против ветра. Ее муж, в прошлом чемпион мира по гонкам на швертботах, прошлым летом погиб на нашем воронежском водохранилище. Его убила молния. Такие в народе называют «сухими»: она упала с полуденного безоблачного неба, словно ниоткуда.

Работалось мне с Анной Михайловной легко, как это бывает, когда твой начальник не норовит каждым своим охом-вздохом строго напомнить тебе, кто здесь кто. Более того, даже явным моим ошибкам она тотчас снисходительно находила оправдание; с меня не спрашивали за опоздания; заболев, я вовсе не был обязан суетиться с оформлением больничного. А все мои должностные ноу-хау, которые порой были сущей безделицей, она аккуратно суммировала и по ним регулярно подавала служебную записку на поощрение моей особы неплохими премиальными.

Первое время я грешил, что такому благоволению со стороны Анны Михайловны я обязан моей юношеской дружбе с Генеральным. Вскоре целый ряд обстоятельства дал мне понять, что это далеко не продуктивное предположение. Как и новая моя гипотеза насчет естественного обострения внимания ко мне со стороны одинокой женщины.

Накануне Великого поста я был на службе. Когда в конце литургии прихожане со сложенными на груди руками взволнованно выстроились к потиру для совершения причастия, я вдруг узнал женщину впереди меня – это была Анна Михайловна, моя начальница.

«Тело Христово примите…»

Я себя тогда никак не обнаружил.

В первый рабочий день после Пасхи Анна Михайловна с утра попросила меня принести ей недельный отчет. При этом голос у нее был вовсе не деловой.

– Христос воскресе! – с улыбкой встретила она меня.

– Воистину воскресе! – радостно отозвался я.

– Я вас в храме вчера видела… – сказала Анна Михайловна. – Вы там часто бываете?

– По возможности…

– Вот и я… Особенно после гибели мужа… Как хорошо, что теперь у меня в нашем атеистическом коллективе появился духовный союзник! Нет, вы не подумайте, что у нас не фирма, а тайная ячейка воинствующих безбожников. Все крестят детей, у многих на столе иконки, носят крестики. Иногда кое-кого встречаю в храме: приходят подать поминальные записки, особенно если кто-то из близких тяжело заболеет. Но чтобы исповедоваться, причащаться, говеть да соблюдать вечернее и утреннее молитвенное правило – такое за нашими не водится.

Устроив себе в тот день обед с освященными яйцами и салом, я выбрал самую удачную ярко-красную расписную «крашенку», чтобы подарить Анне Михайловне.

Но так и не исполнил доброе дело. Нести яйцо тайком, в кармане? За пазухой? Как-то не по-людски.

С тех пор мы с Анной Михайловной достаточно часто виделись в храме: рядом отстояли службы на Вознесение Господне, на Святую Троицу. Обоюдно держали Петров пост. Анна Михайловна однажды так даже угостила меня шампиньонами, фаршированным рисом. Я ответил ей кальмарами в томатном соусе.

На Преображение Господне, когда мы выходили из храма, нас кто-то из фирмы заметил вместе: начались досужие разговоры о наших взаимоотношениях. Однако они продолжались недолго. Оба мы не давали никакого повода для сплетен по поводу «солнечного удара»: Анна Михайловна не могла забыть покойного мужа, я был нормальным семьянином.

И все-таки повышенное внимание к себе мы почувствовали: оказывается, многих наших коллег интересовали всякие разные вопросы, связанные с храмовой жизнью, на которые не всегда найдешь правильный и убедительный ответ в том же Интернете. В общем, отныне частенько кто-нибудь да подходил к нам с Анной Михайловной. Вот, скажем, любопытствует у меня наш молодой менеджер Аркаша: «Скажите, а если я покрещусь, мне уже нельзя будет слушать рэп? И книги по фантастике придется выбросить?» А один из шоферов фирмы, пять раз успешно женатый, замахнулся на шестой брак, но на этот раз решил на всякий случай для пущей безопасности закрепить его венчанием: «Так допустят меня до него или дулю в морду сунут?» Даже как-то сам Генеральный, дружески приобняв меня, поинтересовался, а можно ли в пост есть мидии и устриц, когда бывает, что даже рыба воспрещена?

И ото всех к нам через эти душеспасительные разговоры установилось благодарное уважение.

А тут вдруг стал я замечать, что Анна Михайловна меня к себе перестала приглашать, почти не звонит, и я в работе предоставлен сам себе. С одной стороны, по правде сказать, в этом есть немало своих известных плюсов.

Только когда мы с ней сегодня в столовой в обеденный перерыв случайно оказались за одним столом, а она слова со мной не сказала, толком не поела, поковырялась в тарелке да и убежала, вовсе не тронув финальный компот из сухофруктов, – вот тут я по-настоящему смутился.

Вдруг ненароком, не ведая, чем-то обидел нашу Анну Михайловну? Этого не доставало. Вроде такое за мной не водится. Или так-таки бес попутал?

Моя навязчивая, дотошная озабоченность разрешилась уже к концу дня. Не самым, конечно, лучшим образом. Но как есть.

Генеральный вдруг вызвал меня, угостил коньяком и объявил, что мне пора идти на повышение: готов приказ на мое назначение на место Анны Михайловны.

– Погоди, погоди… – напрягся я. – Дай-ка оглядеться. Так неожиданно… Вот что она ходит как убитая. Я, выходит, подсидел Анну Михайловну?!

– Ничего подобного… – строго вздохнул Генеральный.

– Так кем она у нас теперь будет?

– Трудный ты вопрос задал… – напряженно нахмурился шеф. – Скажу лишь одно: у нас она уже никем не будет. Никогда. Я ее увольняю. С треском. Проворовалась баба. Нагрела меня только так на пятьдесят лимонов. Но я еще бдительность не потерял. Со мной в такие игры играть не стоит. Пусть теперь с ней компетентные органы разбираются. – Он внимательно поглядел на свой отчаянно стиснутый, веснущатый кулак: – А еще туда же, в храм ходит, лбом в пол бьет… Ты ей того, объясни популярно, пусть хотя бы крестик с себя снимет.

Я покраснел.

Скоро об Анне Михайловне уже говорили везде: в офисах, на лестничных площадках, в столовой и даже туалете. Говорили открыто, мстительно, не выбирая выражений, точно злорадствовали: об иконах, которыми она словно напоказ целый угол заняла в кабинете, как в дни говенья будто бы тайком ела мясо и молоко пила, что, подавая нищим, руки им показушно целовала, и тому подобное – мол, воровала денежки, помолившись за успех такого святого начинания. И так далее такое, о чем рука не поднимается написать. Одним словом, Лео Таксиль отдыхает с его нападками на христианство.

Только чем и как эта атеистическая инквизиция закончилась и закончилась ли вообще, не знаю. Я сам вскоре уволился. Поспешно. Даже не найдя еще нового места. Словно чувствовал и какую-то свою вину во всем, что произошло. По крайней мере, когда я подал заявление, Генеральный с пониманием отпустил меня.