«И три дня он не видел, и не ел и не пил».

 Деяния Святых Апостолов,

 глава 9, ст. 9.

Поныне не забывается мне давнишняя командировка в райцентровский поселок с милым названием Анна. Хотя дело, собственно говоря, не в этом. Вместо Анны могла быть та же наша черноземная Бутурлиновка, Калач или Ольховатка. Без разницы.

В каждом уголке тогда повсеместно предощущалось приближение непоправимого рубежа для СССР... Словно кто-то незримый подталкивал его к опасному обрыву. И задавала этому тон невнятная, бестолковая перестройка… Магазины опустели будто по мановению волшебной палочки, а продукты, предназначенные для них, люди случайно находили выброшенными то в лесу, то в степных оврагах. Останавливались заводы, разваливались колхозы и шли с молотка вместе с землями задарма в руки непонятным людям, невесть откуда выскочившим, как черт из табакерки.

А в тогдашней январской Анне – яркая, праздничная зима: снега в райцентре взошли как на дрожжах; мороз вызрел плотный, игривый. Под тридцать градусов иной день наяривает. Но холод холодом, а возвращаться в гостиницу все равно не тянуло. Все тамошние прелести – чай, устроенный с помощью самодельного кипятильника из плоских бритвенных лезвий, да цветной телевизор в холле с мутным, воспалено красным экраном и бессловесный сосед по номеру, втихаря напившийся.

Так что третий вечер я после тоскливого безвкусного ужина в здешней столовой отправляюсь бродить по Анне в поисках местных достопримечательностей. Рьяно топчу морозный снег, хрипло отзывающийся рубчатым подошвам по великому блату купленным югославским ботинкам. Их тогда почему-то называли «сапогами». Сегодня я направился в Христо-Рождественский храм – князья Барятинские выстроили его здесь на излете XIX века аж о тринадцати куполах. Этим они символически указывали на союзное число господа нашего Иисуса Христа и его двенадцати Апостолов.

Раскинулся храм на рослом, широком холме, просветленно переблескивая своими множественными главами. Стоял будто богатырская застава против надвигающихся на Русь новых бед.

Бодро взошел я на паперть: только двери оказались заперты. Я постучал.

Я постучал еще раз.

И мне открыли...

Открыла пожилая женщина в классической российской телогрейке и с тем особенным воцерковленным лицом, которое изнутри потаенно, как свеча через заиндевелое окно, светится смиренной Христознающей радостью.

– У нас ремонт... – как повинилась она.

– Мне бы только на Алтарь перекреститься. Я у вас ни разу не был, но весьма наслышан… – сказал ей пятидесятилетний подстарок с грубой, вольно разросшейся бородой. Это был я.

– Спаси Господи… Входите... Так и быть… – отступила женщина, взглянув на меня с осторожным интересом.

Тяжелый порыв ветра потянул через храм и вдруг властно распахнул передо мной Царские Врата. Из промоленной глубины Алтаря строго обозрел меня Лик Спасителя.

– Свят, свят, свят...– выдохнула женщина и торопливо наложила на себя крестное знамение.

Мы помолчали.

– К Пасхе ремонт сделаете? – сказал я, оглядев строительные леса в притворе.

– Даст Бог, до Крещения закончим… – проговорила женщина, продолжая как-то странно, осторожно присматриваться ко мне.

Я невольно представил как около полуночи с глухим, почти внутренним пением к реке спускаются верующие, как дышит в ледяной Иордани живая крещенская вода, словно бьется пульсами большое доброе сердце.

– А я вот все гляжу и гляжу: кто вы? – вдруг почти шепотом спросила женщина. – Уж точно нездешний...

Я не успел ответить. Как осекся, глянув ей в настороженные глаза. В них что-то важное совершалось. Слишком важное...

Вдруг лицо ее прояснилось. Она быстро опустилась передо мной на колени.

– Я узнала Вас... – с трудом выдохнула. – Вы – Петр! Святой Петр!.. Я сразу догадалась… Вы услышали наши молитвы и явились…

Я горько пожалел, что постучал в дверь храма. Объясняться было поздно. Оставалось только уйти. Уйти как можно скорей. Кажется, она это почувствовала.

– Не бросайте нас, Христа ради! – крикнула женщина неожиданно сильным голосом. – Сделайте что-нибудь! Села умирают… Поля пустеют. Работы нет! Люди едва концы с концами сводят…

Я быстро шел к дверям. Но шел, словно по краю пропасти.

– Святой Петр!.. – летело вслед.

Я потом дня три чувствовал себя как больной. На улицу – не показывался. Не поверите – с тех пор даже в столовую ни разу не зашел. Но и голода не ощущал. Только чаем в гостинице перебивался. Одним словом, чуть было командировку не провалил. Но иначе не мог: стыд беспощадно разъедал меня.

…Прошло тридцать лет. Нет уже ни Советского Союза, ни странной перестройки, но все годы эти я с болью вспоминаю, как нежданно-негаданно смутил душу женщину, от великого народного отчаяния увидевшую во мне… Апостола.

Недавно летом мне с паломниками довелось проезжать через Анну. Здесь нам полагался почти час на посещение того самого Христо-Рождественского храма.

Только я так и не решился выйти из автобуса. Не смог себя преодолеть.

Когда наши паломники вернулись, я напряженно прислушивался к их разговорам. Но никем ни слова не было сказано о будто бы являвшемся здесь некогда апостоле Павле.

Однако легче мне все равно не стало. Даже когда мы отъехали.