Берт Маслоу пробыл в "Астории" еще полтора дня и съехал к полудню. Сентиментальное путешествие в Санкт-Петербург окончилось черт знает чем. За эти дни, проведенные в дремотном ожидании звонка или в бесцельных хождениях по улицам города, он здорово осунулся и, должно быть, прилично потерял в весе, ведь он ничего не ел.

Как последнего психастеника, его одолевали одни и те же опасения, но страшнее самых страшных фантазий была реальность, в которой он ничего не мог предпринять.

На третий день Берт взял билет на самолет и отправился на такси в Пулково. Она знает его московский телефон, и он уже был недалек от предположения, что следующего звонка от нее ему придется ждать еще целый месяц. Эта идея лучше других подходила в качестве успокоительного, но действовала, впрочем, недолго.

В аэропорту, почуяв в нем иностранца, таксист запросил тройную цену. Тогда Берт попросил его отъехать в сторонку, присматривая место побезлюднее. Там он вытащил водителя такси из машины и от всего сердца влепил ему двойной удар - левой в печень и правой в челюсть. Спустился за ним в кювет, выволок его оттуда за шкирку и отсчитал ему сколько тот и просил. Молча.

Полегчало. В самолете он даже задремал. Дома долго выслушивал все сообщения, которые записал для него автоответчик. Одно его изумило. Звонила мать Кимберли. Сказала, что через пару недель прилетит в Москву - увезти в Америку останки дочери, в России им не место. Когда-то Берт обещал ей, что сделает это сам, когда надумает окончательно вернуться в Северную Америку, только она уже устала ждать. Она получила все необходимые консультации у юриста и убеждена, что дело будет на ее стороне, если он захочет воспрепятствовать ее намерениям.

К вечеру зазвонил МакМиллан:

- Где ты пропадал все это время, тихий американец? Я отчаянно вру знакомым, что над тобой учинили расправу люди из М-6. Как насчет глотка пива, Берти?

- Подойдет.

Через час МакМиллан был у него и стал допекать всяким трепом из жизни иностранного бизнеса в Москве. Неожиданно спохватился:

- Да, звонила твоя теща. Ей что-то от тебя нужно. Вот уж ума не приложу, как она смогла заполучить мой телефон.

- Не от меня.

- Вот и я думаю. Значит она всех здесь подняла на дыбы, и кто-то ей сказал, что я твой друг, Берти.

- Так и есть, Джонни. Он не ошибся, - сказал Берт, наливая ему пива.

- За те годы, что я здесь, людей в Москве стало больше раз в двадцать пять, но все обо всех все знают. - МакМиллан расхохотался. - Даже за ту неделю, что мы с тобой не виделись, у меня появилась куча новых знакомств - и в основном из Штатов. Знаешь, есть молодежь такая - из тех, что отец и дед всю жизнь потели где-нибудь на верфи, а сыну или дочке надо позарез выбиться в люди, начав карьеру где-нибудь на краю света. И чтобы сразу же разбогатеть. Таких здесь много. Они хотят разбогатеть, и Россия им кажется настоящим Эльдорадо.

- Россия становится Меккой для искателей счастья.

- Вот-вот. Вот и мне, кажется, снова улыбнулась удача. У той нефтяной компании, с которой у меня дела, кажется, все снова в порядке. Ирландская банковская группа, мой кредитодатель, снова открыла мне кредит на поставку русским железного барахла для нефтеперегонки. Я, кажется, снова пойду на поправку. - Он хлопнул себя по животу.

- И это в то время, когда тебе нужна диета. - Берт сделал попытку улыбнуться.

- Одному богу известно, что нам нужно на этой грешной земле - и особенно здесь, в России.

- Ты сказал - грешной, Джонни. Ты считаешь Россию грешной землей?

- А как же? Иначе за что бог послал ей столько наказаний? Я иной раз думаю: а что если бы Большой Болтун не поднял бы тогда железного занавеса? Каким бы стал мир? Это бестолковая страна, но мы, кажется давно уже исчерпали эту тему, старина.

- Но ведь ты что-то с нее имеешь, Джонни?

- Это верно, мне грех ее осуждать. Но и любви у меня к ней нет. Что ты теперь собираешься делать, Берти? Я уже устал тебя ругать за все, что ты наделал, но ты упрямый, как ирландский бык. А между тем я первый виноват в том, что у тебя тогда башню заклинило. Надо было устроить тебе накануне хорошую попойку - и кризис миновал бы. А теперь тебя уже рискованно брать в приличные места. Я даже не представляю, куда тебя теперь можно с собой взять, так чтобы не наткнуться при этом на людей, которые тебя знают. Ты устроил большую хохму с Эвитой Груви, но многие здесь уже знают - какое шоу ты устроил из обычной чайной церемонии. Разве что сходить по старинке в "Рэдиссон"? Жаль, что твой пресс-центр оттуда съехал, но Тейтум еще там - все еще воюет с русскими. А в шортах уже становится прохладно.

МакМиллан, с бутылкой "миллера" в руке вышел на балкон и беспечно поглядывал на отель, о котором вел речь, дожидаясь, когда Берт оденется к ужину.

Берт знал, что всегда влекло МакМиллана в приличные отели, хотя и не признавался ему в этом, боясь обидеть. Излюбленная классиками ситуация: в МакМиллане было живо чувство провинциального мальчишки, который бегает по вечерам на станцию поглазеть на сидящих в купе дорогого экспресса господ.

В ресторанах отеля "Рэдиссон" всегда было полно транзитного люда, гонимого судьбой, развратной истеричной неудачницей, по всему свету. В ресторанах столиц "растущих новых рынков", а именно к этой категории стран и причисляли газеты Россию, всегда было много людей особого склада: не просто богатых или пытающихся обрести богатство предпринимателей и прочих, но подлинных и законченных индивидуалистов западного толка. Но индивидуалист в кругу знакомых уже на треть коллективист, а здесь, в ресторанных залах "Рэдиссона", где принимали деликатные трапезы и заводили случайные беседы сотни людей, знакомых друг другу не более, чем незнакомец незнакомцу, атмосферу составляли не только кислород и азот, но еще некие сверхличностные фантомы, подобные удлиненным эллипсоидам призрачно-перламутровые коконы индивидуального, абстрактные схемы homo occidentalis самого по себе, что называется a priori.

Эта магия и манила Джонни, остававшегося в душе простым деревенским малым, хотя бы и полжизни отдавшего большому бизнесу. В ресторанном зале Берт приметил Уокера. Берт, кажется, нуждался в его помощи, но не хотел себе в этом признаваться. Он сказал МакМиллану, чтобы тот поторопился с заказом, а сам пошел к столику, за которым в молодежной компании сидел Уокер.

Как и подобало представителю крупнейшего информационного агентства, имевшего мощные подразделения, освещавшие события фондовых рынков, Уокер был исключительно информированным юношей, хотя и большим трепачем. "Noblesse oblige, - любил сказать Уокер, когда коллеги благодарили за полученные от него справки, - но лучше наличными".

- Слушай, Уокер, я, кажется, начну с комплимента. Ты ведь очень просвещенный парень по части финансовых преступлений в России. Говорят, у тебя неплохие контакты с пресс-службой их внутреннего министерства.

- Что тебе нужно, Берт? Я от тебя ничего не скрою, хотя все говорят, что в последнее время с тобой опасно иметь дело.

Прежде Берт почти не замечал Уокера, который с утра до вечера веретеном вертелся на всех московских пресс-подиумах и из кожи вон лез, чтобы обратить на себя внимание дуайенов. Пожалуй, если бы Берт обратился к нему за советом пару месяцев тому назад, это удивило бы того не меньше, чем если бы с ним заговорил египетский Сфинкс. Но сейчас Уокер просто с любопытством его разглядывал - как человека, способного на неадекватные действия.

- Ты помнишь то мошенничество с акциями новой нефтяной компании русских? Это было в начале лета.

- Громкое дело, как же не помнить. А главное, в этой афере была, как будто, замешана та самая русская, с которой тебя несколько раз видели вместе, Берт.

Это напоминание должно было поставить просителя в зависимое положение, но Берт взглядом убедил Уокера, что он неправ.

- Вот я и хотел, чтобы ты разузнал о ней у русских в полиции. Она мне тоже кое-что задолжала.

- Если бы ее задержали, думаю, об этом было бы уже в газетах. Дело это громкое, поэтому резонанс был бы немедленный. Хоть иногда они в интересах следствия многое скрывают от нашего брата.

- Вот именно. Ох, уж эти русские...

Уокер не совсем понял, куда отнести последнюю ремарку Берта, и растерянно посмотрел на него:

- Боюсь, в таком случае тебе самому нужно было пойти к ним и заявить.

- Зачем? Я не хочу огласки. Я и так становлюсь здесь публичной фигурой.

Линия рта Уокера заметно удлинилась, намек на улыбку.

- Возможно, и так, Берт. Хорошо, я свяжусь с тобой в полдень, Берт. К этому времени у меня будет вся информация. У меня надежные источники, и если ее поймали, то тебе завтра же будет известно об этом.

Берт вернулся к МакМиллану, который сидел, навалясь складчатым брюхом на столик, и читал меню.

- Слушай, Берти, в этом святом писании ничего не сказано о посте и о диетах.

- Тогда закажи себе чай с лимоном, но без сахара.

- Ха-ха-ха-ха-ха! Вот теперь узнаю доброго старого Берта Маслоу. Ты знаешь, я решил сменить свой старенький "опель".

- Только не вздумай покупать спортивную машину. Я не хочу присутствовать на твоих похоронах.

- А я тебя и не приглашу. Для меня в машине главное цвет, а скорость и комфорт здесь не причем. Ты уже купил билет себе обратно, Берти? Они перестали меня узнавать! Этот негодяй, кажется, забыл поставить мне сюда мою любимую горчицу! - закончил МакМиллан негодованием, наполняя бокалы французским вином и любовно рассматривая закуски.

Перед обильной едой МакМиллан всегда оживлялся, и экспрессивностью становился похож на итальянца. Берт подозревал, что тот даже испытывает волнение перед едой - сродни волнению артиста перед выходом на сцену.

- У меня появились проблемы, Джон. Я еще побуду какое-то время в Москве Может, пару недель, а может, и больше.

- Я не удивляюсь. - Удерживая вилку и нож, он развел руки и подавно как итальянец, которого пытаются отвлечь разговорами от пасты.- Было бы удивительно, если бы у тебя не случилось проблем после этого. Если ты ищешь сочувствия, то это совсем не по адресу. Я и так теперь рискую своей репутацией, появляясь с тобой в публичных местах.

- Дело не в этом, Джон. Два дня назад я встречался с Ольгой в Петербурге.

МакМиллан буквально подавился этой новостью и долго откашливался, с соседних столиков на него стали оглядываться.

- Только не колоти меня по спине, Берти, а то кусок провалится еще глубже и застрянет в дыхательных путях. Скажи скорее, что ты тоже участвовал в той афере, и тогда он точно вылетит обратно.

- Мы провели с ней ночь, а следующим вечером она должна была позвонить мне в номер. Ни тогда, ни на следующий день она не позвонила, но я знаю, что кто-то следил за нами и интересовался мной.

- Ты уверен?

- Я знаю точно. У меня самые худшие предположения, старина. Даже если ее забрали в полицию, это будет не так страшно, как то, что она оказалась в руках того русского брокера, у которого она работала. Ты, как будто, говорил мне, что имел с ними какие-то дела? Помоги мне, сейчас важно не упустить времени. Как бы не случилось беды. - Берт доверительно припечатал его запястье своей костлявой пятерней к столу - как раз в то время, когда МакМиллан нанизал на вилку ломтик телячьего рулета.

- Вот оно как далеко у тебя зашло. - МакМиллан раскрыл рот, и Берт впервые за все годы их знакомства уловил злобные нотки недовольства в его голосе. - Чего же ты хочешь от меня? Посредничества? Ты знаешь, я не очень подхожу для дипломатических поручений. И особенно для таких, как это. Ты хочешь, чтобы я портил свои отношения с партнерами? Я этого не сделаю даже ради нашей дружбы. Все это может очень серьезно повредить моему бизнесу.

- Ты должен мне помочь, Джон, даже если твой бизнес для тебя - как месса для влюбленного католика.

МакМиллан бросил вилку с решимостью гурмана, которому испортили аппетит:

- Ты же знаешь, как я отношусь к этим новым русским. Я их терпеть не могу, потому что все они бандиты. И ублюдки. Иной раз смотришь на такого на деловых переговорах и начинаешь тихо себя ненавидеть за то, что вынужден ему улыбаться. И тем более я не собираюсь рисковать своим бизнесом с ними из-за того, что моему приятелю понравилось лазить под юбку какой-то русской сучке, напакостившей им.

- Это все, что ты хочешь мне сказать, Джон?

- А чего ты хочешь от меня? Что я расчувствуюсь в ответ на твою любовную лирику и великую скорбь? Этого не будет. Этого не будет, потому что я знаю, что это и явилось причиной тех сумасшедших поступков, которые ты насовершал. Тебе вредна эта русская стихия, она дурманит тебе голову. Ты надышался ее вонючими испарениями, и тебе давно пора уезжать отсюда. Ты сентиментальный маньяк! Ты становишься таким же погруженным в чувства животным, как и они, эти русские, с их чертовыми русскими писателями!

- Животное не погружено в чувства, у него нет чувственной рефлексии.

- Что?

- У животного есть просто его первая сигнальная система. Животное просто чувствует что чувствует - и все.

- Да какая разница!

- Но мне нужно только одно - чтобы ты не откладывая переговорил с этим типом. Если она у него, наше вмешательство может стать критическим. От тебя мне нужно только твое содействие в самом начале, дальше я буду действовать сам.

МакМиллан разволновался не на шутку. Он забыл о еде и только нервно барабанил концом вилки по столу.

- Ты хочешь, чтобы я пришел к этим людям и сказал им: извините, а не у вас ли такая-то и не удерживаете ли вы ее насильно за то, что она стащила у вас несколько десятков миллионов долларов? Но это же абсурд, это просто поставит крест на моих отношениях с ними. Нет, Берт, этого я не сделаю - и не сделаю этого в твоих же интересах. Забудь о ней. Забудь вообще о русских и уезжай отсюда как можно скорее. Иначе ты вообще двинешься, и тогда ни я, ни кто другой тебе не поможет.

- Нет, Джонни, все не так. Я сделаю по-другому. - Берт поднялся из-за столика и сказал уходя: - Я лучше забуду о тебе, МакМиллан.

МакМиллан ошарашенно смотрел ему вслед, отлично зная, что Берт Маслоу если и говорит такие слова, то вовсе не для того, чтобы брать потом их обратно. Нет, он не побежит за ним, как влюбленная девчонка, и не остановит его. В конце концов у него есть собственное достоинство, да и что он имел с так называемой старой дружбы с этим позером, предпочитавшим крепким напиткам и обществу веселых девок легкое пиво и морализаторское брюзжание о лицемерии цивилизованных народов, растлевающих несчастную Россию. Какое там - несчастную! Разве можно кого-то растлить, если он сам того не пожелает? Разве можно сделать женщину проституткой, если она этого не захочет первой? И чего он только нянчился с этим клоуном все это время?

Как и обещал, Уокер позвонил Берту ровно в полдень. Он сказал, что у русских нет никаких данных о задержании Ольги Болотовой кем-либо и зачем-либо. Уокер добавил, что может поручиться за эту информацию.

К этому времени Берт уже знал номера телефонов и факсов Клима Ксенофонтова и сразу же ему позвонил. Речь идет об очень важном деле, но он не готов обсуждать его по телефону.

Накануне вечером, обдумывая ситуацию, Берт долго колебался - не нанять ли ему частного детектива, чтобы тот проследил все маршруты Ксенофонтова, а главное - попытался бы установить подслушивающее устройство в его машине или рабочем кабинете. Но мысль о том, что ему придется шпионить за этим человеком и проводить кучу тайных дознаний, была ему противна. Все это потребует от него большого напряжения, а он уже морально истощен, он просто-напросто устал от всего. Поэтому он попросит этого человека о встрече и будет с ним предельно откровенен. Он готов на любые компромиссы - лишь бы вернуть ее.

В конце концов Ольга была далеко не ключевой фигурой в этом мошенничестве. Берт молил бога о том, чтобы они только не начали с истязаний, от этих русских бизнесменов вполне можно ожидать и такого. Но если так, то пусть она им расскажет все без утайки, а он уж вымолит ее у них. Он употребит весь свой дар убеждения и уговорит их отпустить ее - под обещание сотрудничества в поиске главных мошенников.

- Я Берт Маслоу, - сказал он, входя в кабинет Ксенофонтова. - Я американец и давно работаю в Москве.

После паузы хозяин кабинета спросил его напряженным, с хрипотцой голосом:

- Что именно вы хотите сообщить мне?

- Вы позволите присесть?

- Да, конечно, садитесь. - Русский жестом пригласил его в кресло. Он был высок ростом и крепко сложен, и еще Берту показалось, что они уже виделись где-то прежде. Что-то хищное было у того в лице.

- Итак, речь об Ольге Болотовой. Что вы мне намерены сообщить? - спросил его русский так, словно потребовал к ответу провинившегося сотрудника.

Берт старательно затягивал паузу, пытаясь вычитать физиономическую информацию из глазных впадин русского, из его морщин на лбу и у рта, из осторожной полуулыбки-полуоскала. В чертах лица у того было что-то затаенное и еще что-то плотоядное, смесь страха и агрессии. Берт понял, что совершает ошибку и что не должен был вовсе приходить сюда. Нужно все же было остановиться на первоначальном плане и начать с хорошего частного детектива. Но было поздно, и (зная за собой эту свою особенность и прежде не раз уже прокляв ее) с тупой инерцией локомотива, въезжающего в дебаркадер Киевского вокзала, как в неизбежность, Берт начал разговор:

- Я знаю, что Ольга у вас. Я знаю также, что она замешана в мошенничестве, которое нанесло значительный урон вашим материальным интересам, и вы убеждены, что морально вправе наказать ее по собственному усмотрениию. Не уверен, что на вашем месте я поступил бы иначе, но сейчас речь идет вот о чем: я прошу вас отпустить ее и готов выслушать условия, на которых вы готовы это сделать. Возможно, я могу быть вам чем-то полезен. Если же речь идет о цене, то мы можем попробовать столковаться.

Уверенности Берта мешало еще и то, что он где-то видел этого человека прежде, но не мог припомнить где. Одно он мог сказать определенно: никто и никогда не знакомил его с этим русским, в чертах лица которого было что-то волчье.

- Кто вам сказал, что она у меня? Я не отказался бы от встречи с ней, мне с ней было бы о чем поговорить. Но пока это невозможно. С чего вы решили, что она у меня? И где у меня? Ведь я еще пока тюрьмы не приватизировал. Так кто вам это сказал?

Берт чувствовал, что русский очень напряжен и что ему позарез хочется узнать, откуда у него эта информация. Но если Ольга действительно у него, он этого не выдаст ни словом, ни жестом. Берт не ошибался: Клим Ксенофонтов был сейчас, как никогда в своей жизни, далек от того, чтобы говорить правду.

Час тому назад ему стало известно, что Ольга разбилась при попытке совершить побег из особняка под Конаково, принадлежащему одному из сатрапов Темирбекова. Это не входило в его планы... Богу ли - дьяволу ли слава, этого никто из посторонних не видел, а винить себя за случившееся он и подавно не будет. Теперь же ему важно выяснить - откуда этому иностранцу знать, что она была поймана.

Берт понял, что теряет позиции, не начав игры, но все еще не терял надежды уговорить этого парня.

- Кто бы ни сказал, он сказал правду. Она у вас. Это не шантаж и не попытка надавить на психику... - продолжал Берт, но русский его перебил.

- О каком шантаже идет речь, если нет самого предмета шантажа? Меня не чем шантажировать, и все, что вы говорите - просто абсурд. Вас ввели в заблуждение. Скажите кто - и тогда все выяснится.

А этот русский уже стремится его исповедовать, решил Берт. Значит "горячо", здесь и надо искать.

- Я готов на любые ваши условия - в пределах разумного, конечно. На любые компромиссы, - настаивал Берт.

- Да что ты ко мне пристал-то! Не знаю я, где она. Я, как и вы, хотел бы это знать, но не знаю. Честно говоря, меня это интересует все меньше, потому что дела мои выправились, а проблемы МИДАС-ИНВЕСТа теперь решают другие люди. - Русский помедлил, буравя его исподлобья волчьим взглядом: - А вам-то она зачем? Вы тоже потерпевший?

- Некоторым образом. - Берт попросил у русского сигарету из лежавшей на столе пачки LM, хотя и не курил уже много лет. Этот маневр поможет ему чуть затянуть их разговор. - Это долго объяснять. Я знаю, что она у вас, и хочу предупредить вас: если с ней что-нибудь случится...

- Только не надо угроз! - Русский подался торсом вперед, демонстрируя готовность к рукопашному исходу. - Лучше скажите, какой идиот сказал вам, что она у меня?

Берт окончательно понял, что своим приходом испортил все дело. Этот русский с экзотической древнегреческой фамилией все равно ничего ему не скажет. А что если он говорит правду - и не знает, где сейчас Ольга? Но самой неприятной для Берта стала догадка о том, что русский мог быть неравнодушен к Ольге, ведь тогда ситуация значительно усложнялась. Кажется, однажды, когда они были с Ольгой вдвоем, их разговор коснулся популярной в Штатах темы сексуальных домогательств на работе. Ольга вскользь заметила, что здесь это тем более не редкость. Имела ли она в виду себя - Берт тогда не стал уточнять.

Уходя Берт бросил на стол этому человеку с привлекательной волчьей мордой свою визитку:

- Вот мои координаты. - И вычеркнул один из телефонов, по которому его с недавних пор вспоминали с проклятиями...

- А если бы она и была у меня... зачем она вам? - спросил русский, рассматривая визитку.

- Она мне нужна. Больше, чем вам.

Уже через день, бесцельно слоняясь по городу, Берт приметил, что за ним неотступно бродит чья-то тень. Тень оказалась румяным русским дядькой примерно его же возраста. Это означало только одно - что Ксенофонтов дал задание своим людям последить за ним и попытаться выяснить - откуда Берту известно о похищении Ольги. Иного объяснения ему на ум не приходило, да и просто быть не могло.

По иронии обстоятельств, человек, о котором он прежде сам хотел что-то выведать, первый выставил за ним слежку. Это открытие всерьез огорчило Берта: теперь он еще менее готов к варианту с частным детективом, потому что раскрыл свои карты, поставив русского в известность о том, что ведет поиски, а главное, он теперь не готов к этому морально. Он не готов к драке. Все, что ему сейчас нужно, это получить на любых условиях Ольгу, хоть вымолить ее на коленях - и уехать из России как можно скорее и навсегда.

Это была бессильная решимость, едва ли не решимость обреченного, которая горчила послевкусием - обязательством перед памятью Ким. Он был связан обещанием перезахоронить ее в Штатах, иначе говоря, забрать и отвезти ее гроб. Мало того что процедура эта оказалась непростой, гнетущих мыслей ему добавила замаячившая на горизонте мать Кимберли. Возненавидевшая Берта после смерти дочери, не терпевшая его и прежде, эта престарелая прелестница, обожавшая строить глазки мужчинам всех возрастов, решила его опередить и сама забрать отсюда прах Кимберли. Видимо, предчувствовала, что Берт собирается покинуть Россию, вычитав о нем кое-что из газет. И тут ей следовало отдать должное: она обладала отменной интуицией во всем, что касалось крупных событий в жизни Ким и Берта, хотя и обращала эту интуицию во зло их отношениям.

Но проклинать это шестое чувство матери Ким, совершенно растеряв собственную способность предвидения, было бы несправедливо. Он не должен был идти к этому русскому ни в коем случае. Он понял, что внешне малоэмоциональный их разговор шел на языке страстей, природу которых можно только предполагать. Ольга была очень красивой, гордой и независимой женщиной, и неутоленная страсть к ней могла стать бредовой идеей любого супермена. А что если этот русский...

Самое страшное было в том, что все эти догадки не столько сообщали ему способности к действию, сколько лишали этой способности. Он устал, но это была не та усталость, которую можно утолить сном или хорошей едой. Это все больше походило на "тэдиум витэ" - усталость от жизни.

Вечером того дня, когда он понял, что кто-то установил слежку за ним, Берт набрал номер мобильного телефона Клима Ксенофонтова и, как только услышал ответ, сказал:

- Бросьте следить за мной, Клим. Хотите знать - как мне известно, что Ольга похищена вами? Обещайте, что не причините ей зла - и я скажу. Отдайте мне ее или скажите - где она сейчас, и вас это перестанет тревожить.

Трубку на другом конце волны бросили.

Вечером он связался с Питером Браво, который что-то промышлял в Москве по линии Агентства международного развития или TACIS'а (Берт знал, что для того это лишь прикрытие, и основная его деятельность имела больше отношения к ЦРУ). Пит был родом из соседнего штата, и одно время они были дружны.

- В тебе пропадает шоумен, Альберто (так любил его назвать Браво). - Он потряс ему руку при встрече, спустя час после звонка Берта. Браво пригласил его к себе. - Я говорю про тот случай с эвитой Груви. Я говорю всем своим приятелям - Маслоу выбрал своеобразный способ завести роман с Эвитой, но не самый безнадежный. - Он погрозил лукаво пальцем и сделал американские зубы. Браво любил скалить зубы по любому поводу.

Когда Берт изложил ему существо своей просьбы, Пит присвистнул:

- Все было бы проще, Альберто, если бы она была гражданкой Соединенных Штатов или даже какой-нибудь пуэрториканкой. Но она русская. Да, я знаю людей, которые могут до всего дознаться, но поиск русской мошенницы, которую предположительно заточил другой русский мошенник, это не то, что может побудить их к работе. А за деньги они не работают, старина. Кстати, что будешь пить или есть?

- Значит, я обращаюсь не по адресу, Пит? - огорчился Берт.

- Я так понял, старина, что в этой истории замешаны чувства. И мне, безусловно, дороги чувства соотечественника, попавшего в сложное положение. Возможно, я, как никто другой, могу тебя понять. Год тому назад у меня случился роман с русской, которая бросила мужа и приехала в Москву на панель откуда-то из Сибири, потому что в их городе нет работы. Это был вулкан, Альберто! Любовь из нее хлестала, как лава из Везувия.

- Это другое, Пит.

- Но это тоже не был просто секс, старина. В этом чувстве сублимировалась некая вина перед русскими. Мой шеф выиграл тендер в Агентстве по развитию на полугодовой контракт. Ты же знаешь, какая грызня идет в Вашингтоне за эти контракты. Это же самые лакомые кусочки. На полгода фирме выделяют пять миллионов долларов, которые она должна освоить, помогая русским в становлении рыночных технологий. И она их осваивает как может. В результате четыре миллиона из пяти попросту уходят в карман подрядчика, и помощь эта уходит обратно в Америку. Воровать подрядчику помогают и русские финансовые директора и бухгалтеры, которых он здесь нанимает. Они тоже неплохой кусок себе имеют от этого пирога, но это совсем не те русские, которые мне нравятся и которым мне хочется помогать. Самое гнусное в этом деле то, что люди из конгресса все прекрасно знают, но их эта ситуация вполне устраивает. И знаешь почему? Они отлично понимают, что дают деньги сукиным сынам. Но это же наши сучьи дети, вот что они говорят.

- Я знаю, Пит, я знаю.

- Америка и все наши сучьи дети давно хотели заполучить Москву, потому что прекрасно понимали, что имея Москву, ты имеешь всю Россию. И они молодцы, раз им это удалось. Я не против этого по большому счету, но все это крайне гнусно порой.

- Зачем ты мне это говоришь, Пит? - разочарованно спросил Берт. Его раздражали манеры этого парня, который с ним, Бертом Маслоу, зная примерный круг его мыслей, будет поносить лицемерие Запада, а с каким-нибудь республиканцем из сената, приехавшим посмотреть на Россию изнутри, будет материть этих русских на чем свет стоит.

- Как зачем? Я хочу сказать, что у меня была русская. Она была простая потаскуха, но в ней было что-то от этой страны. В ее глазах, в ее дыхании, в тех глупостях, которые приходили ей на ум. Однажды она прихватила у меня две тысячи долларов и скрылась, но я не злюсь на нее. И слава богу, как раз к этому времени вернулась жена из Штатов. Ты ее вряд ли увидишь сегодня, я говорю о жене. Она делает прическу. Кстати, у меня не так много времени, мы приглашены к друзьям на вечеринку.

Этот парень уходит от темы, подумал Берт. Он понятливо кивнул и подался к двери.

- Моя Джейн часто вспоминает Кимберли. Мы ведь все ветераны здесь, и нам надо держаться заодно. Это хорошо, что ты заглянул к нам, - скороговоркой шелестел Браво, когда дверь распахнулась и в нее влетела Джейн, его жена, с коробками и пакетами, волоча за собой восьмилетнего сына. Берт знал, что нравится этой тонкой и изящной блондинке, идеально созданной для домашнего очага.

- Боже мой, кто у нас в гостях! Сам Берт Маслоу, гонитель феминисток и борец за права усатого племени. Ну, мы ему сейчас зададим за поруганную честь половины человечества.

- Привет, Джейн, привет, Ник, - улыбнулся Берт. - Привет и до свиданья. Я спешу.

- Но Берт. - Джейн умоляюще округлила глаза. - Побудь у нас хотя бы четверть часа. Мы попьем чаю, я накупила всяких сластей - с обещанием, что Ник будет регулярно чистить зубы.

- Кремом для обуви, - незамедлительно вставил стриженый Ник по пути на кухню.

- Спасибо, я спешу.

По лицу Пита пробежала тень облегчения. Он, безусловно, наврал про вечеринку и сгорал от нетерпения проводить его к двери - чтобы избежать разоблачения.

- А кончилось все тем, что я решил больше не иметь никаких дел с русскими, - поспешно напутствовал он Берта, затворяя за ним дверь.

Той ночью сон к Берту не шел часов до трех утра, а после мерещилась всякая мерзость. В шесть его разбудило радио в трансляционной сети, разрушив и без того хрупкий сон. Радио, должно быть, включала хозяйка квартиры, похожая на сову старушка, которая сама же и прибирала у него, что, по ее словам, не слишком ее утруждало (и Берт в этом не сомневался - с учетом того, что за квартиру она получала три тысячи долларов). Берт же вернулся накануне вечером от Пита - и после большой прогулки под дождем, вымочившей его до костей, - в состоянии некоего анабиоза, не обратив внимания на радио.

С утра в горле у него сильно запершило - следствие прогулки под дождем, а к полудню поднялась температура. Видно, все же холодный душ принимать лучше утром. Раньше он каждое утро лез под холодный душ, но в последний месяц изменил этой привычке.

Его полуденный завтрак состоял из тарелки мюслей с кипяченым молоком и большой чашки кофе со слоеной тартинкой, которую он ел без удовольствия, обмакивая в кофе.

Из оцепенения его вывел телефонный звонок. Звонил Уокер:

- Берт, здесь у меня появилось кое-что свеженькое для тебя. Вот только не знаю, насколько это сможет тебя обрадовать. Вряд ли, скорее огорчит.

- Выкладывай.

- При личной встрече. Я не могу так запросто по телефону, я не могу рисковать своим источником в полицейском министерстве у русских. Информация еще только печется, но к вечеру это уже может попасть в новостийные агентства.

Берт встретился с ним около станции метро "Белорусская", пройдя расстояние от своего дома на Новом Арбате до места встречи нескорым шагом - чуть быстрее прогулочного. Если бы не простуда, эта прогулка была бы ему приятна.

Уокер рассказывал ему бесстрастным тоном:

- На севере от Москвы есть так называемое Московское море. Позавчера там подняли со дна труп женщины. И хотя лицо ее обезображено, есть версия, что это та самая русская, которую ты ищешь.

У Берта что-то испуганно колотнулось в груди:

- Подробности? С чего они решили, что это она?

- Скорее всего это она. У нее было родимое пятнышко на шее, такое же было, как они сказали, и у той мошенницы.

То, что так беспорядочно заколотилось у него в груди секунду назад, так же внезапно оборвалось и провалилось куда-то, словно бадья с шахтерской вахтой...

- Там какие-то люди проводили учебное траление дна - и надо же было совпасть, выловили ее. Говорят, она была совсем свеженькая...

- В каком морге ее тело сейчас? - автоматически спросил его Берт.

- Видишь ли, я не знаю, когда в полицейском министерстве выдадут релиз, а до этого момента я не могу тебе этого сказать. Знаю, что эту информацию уже продали кому-то из газетчиков и завтра в газетах появятся сообщения. Тогда я буду спокоен.

- Какой там город на этом Московском море?

- Это Конаково. Но не ищи там, тело отвезли в Москву. Тебе никто не скажет где она, пока это не станет явным. Дождись, пока не появится что-то в газетах, - просил Уокер, видя перед собой Берта Маслоу таким, каким его невозможно было представить прежде, а после паузы сказал сочувственно: - На ней были следы насилия. Боюсь, что тебе не нужно этого видеть вообще.

Какая-то муть застила Берту зрение, а перед глазами запрыгали чертики. Его лихорадило. Простуда была редким гостем в его теле-крепости, но и куражилась вволю, когда удавалось в него просочиться. Он молча расстался с Уокером и побрел вниз по Тверской, зная, что может пройти ее всю на автопилоте, не разбирая дороги и ни к чему не приглядываясь. Но дойдя до Садового кольца, повернул направо - в сторону дома.

Дома он проглотил пару таблеток аспирина, запив их французской минералкой. Температуру сбить не удалось, но не очень-то теперь и хотелось. Он был настолько опустошен словами Уокера, что пребывание в простудной нирване, казалось, освобождало его от вязкого месива из обрывочных мыслей и восприятий, наползавших на него волнами.

Снова позвонил Уокер, он сказал, что у Берта есть возможность посмотреть на нее, если при этом он расскажет про свои отношения с ней и, следовательно, обречет себя на общение со следователями и тому подобное. Нет, он не поедет участвовать в опознании. С него хватило и того, что ему пришлось увидеть семь лет назад и что неизбежно завершало воспоминания о счастье, которое подарила ему Ким.

- Хорошо, Берт. Я просто подумал, что тебе это нужно. Это она, ее уже опознали, - сказал Уокер.

- Спасибо, приятель, - сказал Берт и уронил трубку на пол, в той же бессмысленной нирване наблюдая за ее падением.

Берту больше не хотелось, чтобы какой-нибудь московский полицейский задавал ему бестолковые вопросы, порождая в своем шизоидном воображении фантомные картины их любви. А то, что Берт может рассказать, ничего не добавит к следствию.

Теперь Берт понимал, откуда в нем взялись все эти немощи и сомнения. Когда он затевал - идти ему к этому русскому или действовать по-другому, сердцем он уже знал, что ее нет среди живых. Вся штука в том, что он чувствовал ее, как никого и никогда прежде, и это был абсолютный альянс мужчины и женщины. Даже Ким не была ему так близка, как Ольга. Что-то внутри него - какой-то из желудочков сердца - все время сигналил о бедствии, о том, что контакт с ней прекратиился, но рассудок этого не знал, а эта неопределенность и была причиной его безволия. Именно. Но и теперь он не станет деятельнее. Странно, впрочем, что именно в простудной нирванической медитации к нему пришло это осознание...

Эта большая снежная земля дважды отнимала у него счастье. Но разве не стремился он сюда и разве не она составляла предмет его сентиментальных вожделений? Кто-то верно сказал, что жизнь - трагедия для тех, кто живет чувствами. Что ты здесь делаешь, Берт Маслоу, добровольный изгнанник из мира рассудка? Ведь если ты его когда-то и осуждал, то тебе давно прощено, поскольку ты это редко делал публично, так что возвращайся из русской сказки подобру-поздорову. Ты дважды был здесь счастлив, но где это счастье теперь? Разве не твердила тебе вся мудрость мира, начиная с древних, что счастье - хорошо, а спокойствие духа лучше? Неужели вся былая мощь твоих устремлений теперь сведется только к тому, чтобы искать виновника твоей личной трагедии и мстить ему? Зачем? Ведь ты и сам стал жертвой мести... это ведь тебе отомстила эта огромная дремучая земля за попытку овладеть ее чувственностью и обратить в монету то рациональное, что составляло круг ее исконного бытия. Какие сокровища ты увезешь из своего холодного и мглистого Эльдорадо? Что досталось тебе, конкистадору любви, - два трупа, один из которых ты увезешь в Америку в большом ящике, а другой оставишь здесь навсегда?

Тебе уже сорок шесть, и весь ты уже опустошен, как тот парень из рассказа Чивера "Пловец"? Ты ведь не оставил ни одного несожженного моста за собой, и в последнее время был обуян стихией саморазрушения. После смерти Ольги тебе вообще здесь нечего делать, ты здесь лишний. Путаники вроде тебя, продукт эпохи кампус-революций, исполнили свою миссию в этой стране еще несколько лет тому назад. Теперь ты только мешаешь, теперь за тебя все доделают другие, неоромантики пострационализма, пользователи системы INTERNET, предвестники грядущих стеризизованных эпох. Видно, тебе, Берт Маслоу, судьба оставаться одним из тех тоскующих католиков, о которых писал когда-то Макс Вебер.

Ты не станешь мстить за Ольгу. Не твое это дело - наказывать зло в этой стране, на эту работу и без тебя найдется немало очкастых умников и рыжих толстушек с американским флагом вместо мозгов. Раз этой стране суждено окунуться в дерьмо реликтового капитализма, значит тебе не нужно вмешиваться в этот процесс. "Империя зла" породила Великую Эпоху Лжи, и тебе, Берту Маслоу, выпала сомнительная честь присутствовать при разрешении от бремени...

Берт Маслоу стал потихоньку готовиться к отъезду. За все эти годы у него накопилось прилично вещей, которые ему не хотелось оставлять в Москве, но все равно с половиной из них придется расстаться: они либо громоздкие, либо их не пропустит таможня. Готовясь к отъезду, он подолгу рассматривал эти вещи или перечитывал, если это были книги.

В детстве, когда ему нечем было заняться, Берт разгадывал шарады и решал кроссворды. Перед самым отъездом из Москвы он неожиданно увлекся разгадыванием знаменитого Парадокса Лжеца. Впервые этот логический парадокс был обнаружен в IY веке до н.э. древнегреческим философом Евбулидом из Милета. (Милетская школа была знаменита до Сократа, а в IY веке, должно быть, сходила на нет, потому-то и увлеклась решением головоломок, решил Берт.)

Существо парадокса в том, что некто сказал про себя:

Я ЛГУ

Если это высказывание истинно, то человек, сказавший это, действительно лжет. Тогда это ложное высказывание. А если это высказывание ложно, в этом случае он говорит правду. Следовательно, это высказывание должно быть истинным высказыванием.

Уже в ХХ веке один умник взял лист бумаги и написал на нем:

ВЫСКАЗЫВАНИЕ НА ДРУГОЙ СТОРОНЕ ЭТОЙ КАРТОЧКИ ИСТИННО

На обратной стороне он написал:

ВЫСКАЗЫВАНИЕ НА ДРУГОЙ СТОРОНЕ ЭТОЙ КАРТОЧКИ ЛОЖНО

Предполагается, что первое высказывание истинно. В таком случае второе высказывание также истинно. Но если второе высказывание истинно, то первое высказывание ложно, так как во втором высказывании говорится, что первое высказывание ложное. Получается какая-то лента Мебиуса: полагая, что первое высказывание истинно, приходишь к заключению, что оно ложно. И наоборот: из предположения, что это высказывание ложно, выходит, что оно - истинное высказывание.

В логическом словаре у одного русского автора Берт натолкнулся еще на один случай Парадокса Лжеца:

ЭТО ВЫСКАЗЫВАНИЕ ЛОЖНО

Истинно это высказывание или ложно? Если ложно, то оно истинно, а если истинно, то оно ложно.

Этот логик в своей книжке счел своим долгом исследователя упомянуть о предании, согласно которому древнегреческий философ Диодор Кронос потерял покой и так расстроился, не сумев решить этого парадокса, что в итоге умер.

Со времен грека Евбулида из Милета остается неясным, где кроется подвох в этом парадоксе. В этой истории есть одно странное обстоятельство. Если взять высказывание:

ЭТО ВЫСКАЗЫВАНИЕ ИСТИННО

то оно не приведет к каким-либо парадоксам независимо от того, считать его истинным или ложным.

Нет, Берт Маслоу не будет мстить этому русскому. Человек не может мстить эпохе, только эпоха может мстить эпохе.

- Боже, как ты изменился! - изумилась мать Кимберли по прилете в Москву. - Можешь быть спокоен. Я не буду просить тебя быть моим гидом в Москве. В этом нет необходимости, у меня здесь есть друзья в посольстве. К тому же мой приезд - вовсе не повод для осмотра достопримечательностей. Что с тобой, Берт? У тебя реакция на нуле. Ты смотришь совершенно пустыми глазами. Такое впечатление, что если тебя ударить по коленке, ты и ногой не дрыгнешь. Мне надо было забрать тело тогда еще, зря я не настояла.

- Это все равно. - Берт пожал плечами.

- Что значит все равно? Что - все равно, Берт?

- Ну, тогда или теперь... или даже ее или другую...

- Но почему же ты так настаивал тогда оставить ее тело здесь в Москве до твоего возвращения? - Мать Кимберли пристально смотрела ему в глаза.

- Я не знал тогда.

- Чего же ты не знал тогда, Берт?

- Что все равно. - Берт равнодушно улыбнулся.

- Ты не стоил ее. Жаль, что я не успела вмешаться, когда вы познакомились. Теперь я позабочусь о том, чтобы свести отношения нашей семьи с тобой к абсолютному минимуму, - зло отчеканила мать Кимберли.

- Хорошо, - равнодушно сказал Берт и простился.

Через пару дней после того, как прах Кимберли был отправлен грузовым бортом в Штаты, Берт летел тем же маршрутом - через Франкфурт.

В соседнем кресле, наслаждаясь комфортом бизнес-класса, вытянулся какой-то бизнес-мальчик - с необсохшим гарвардским молоком на губах. Он был прекрасно сложен, одет и воспитан, являя собой образчик генофонда поколений балтиморских банкиров без примеси случайной крови. Юноша пытался завязать беседу, но погрузился в чтение Financial Times, поскольку у Берта не было настроения общаться. Это соседство было неприятно Берту еще и случайной ассоциацией: за минуту до этого он вспомнил, что тот самый русский был его соседом в салоне пассажирского лайнера, несколько месяцев тому назад возвращавшего его в Россию.