Человек, назвавшийся Клементьевым, сказал Ольге, что знает, кого винить в гибели ее мужа. У него, Клементьева, были свои счеты с этим типом, поэтому ей было предложено объединить усилия и наказать виновника. Ольга не умела мстить и уж тем более не имела желания, но возражения отскакивали от Клементьева, как горошины от мраморной стенки. Он тут же усадил ее за столик ресторанчика на Покровке, где полчаса рассказывал о своем плане. Дал ей пару дней на раздумье.

Когда он позвонил ей через день, она неожиданно для себя самой согласилась. Потом поняла, что была просто сбита с толку упорством этого коренастого типа: жажда мести в нем была материальнее его самого. А еще со времени московского периода все ее авантюрные наклонности были преданы забвению - а тут вот пробудились.

- Почему вы считаете, что у нас все получится? - спросила она.

- Ты шикарная тетка, они клюнут. Получится.

Бандитски-простоватому с виду и искушенному в интригах, Клементьеву не составило труда внедрить ее в МИДАС-ИНВЕСТ. Однако ни она, ни он не гадали, что успех превзойдет ожидания. Пару месяцев она поработала на связях с общественностью - вторым лицом при пресс-секретаре, а когда тот ушел в другое место, на эту вакансию Клим уже никого не искал. Строгие черты и прекрасные глаза Ольги, способность покорять людей с полувзгляда и полуслова - что могло служить лучшей визиткой для МИДАС-ИНВЕСТа?

К моменту своей первой встречи с Климом Ксенофонтовым она уже знала о нем все то, что знал о нем Клементьев, а после нее - гораздо больше. Мужчины этого типа не были загадкой для женщин ее склада, а то, что ей было известно о нем и что ей от него было нужно, делало ее весьма энигматичной для Клима Ксенофонтова и очень скоро разбудило в нем страсть, увлекшую его всецело и безотчетно.

Не имевшая прежде и понятия о фондовом бизнесе, Ольга буквально в считанные недели совершила восхождение на его олимп. Сложности? Их не так много в отрасли бизнеса, где самым фундаментальным является умение ловчить. Разве можно сравнивать основы фондового дела с теорией контрапункта? Ценные бумаги, безусловно, обслуживают сложные финансовые системы и организмы, требующие подчас высочайших экономических квалификаций, а корпоративный сектор представляет собственность предприятий, владеющих сложнейшими технологиями, но фондовая игра - всего лишь разновидность карточной. Преуспеть в этой игре под силу любому, кто одержим идеей больших и скорых денег.

Ольга снова окунулась в ненавистную московскую круговерть. А в Нижнем был не без сожаления оставлен Архип Куинджи, ее любимый художник, о котором она писала большую искусствоведческую работу, хотя бы и никому по нынешним временам не нужную. Впрочем, Куинджи может и подождать, ведь он принадлежит вечности.

В альянс с Сааведрой Клементьев вступил еще до того, как внедрил Ольгу в МИДАС-ИНВЕСТ. В случае удачного завершения операции она должна была получить сто тысяч долларов, а он и Сааведра поделить миллионы. Роль ее в основном сводилась к обеспечению проходной пешки Сааведры - к ситуации знакомства и мониторингу отношений Сааведры и Ксенофонтова вплоть до совершения интриги.

Однажды Клементьев завез участников сговора в подмосковную Балашиху "на тайную вечерю", как сам он назвал их оперативное совещание. Был в их числе и четвертый - тонкорукий рыжий финансист с большими испуганными глазами, имевший доступ к информации по депозитариям и банкам, через которые должен был проводиться клиринг сделки с акциями ДЕЛЬТАНЕФТИ. За весь вечер в ресторане он не обронил и трех фраз. Ольга предположила, что ему было предложено больше, чем ей. Деньги, впрочем, ее интересовали меньше всего. Она уже поддалась азарту и помышляла о возмездии. Смерть ее мальчика не останется безнаказанной.

Зачем Клементьеву нужно было сводить их вместе, Ольга так и не смогла понять до конца. Возможно, это вписывалось в деловой кодекс Клементьева, решившего скрепить единой печатью всех участников заговора. Как главарю, ему, должно быть, было важно объединить их всех в коллективную поруку, их робкий и разрозненный авантюризм - в свой криминальный цикл. Она отдавала себе отчет в том, что ни за что на свете не пошла бы на это, если бы не доверяла ему. Клементьев был одним из немногих мужчин, которые не допускали в общении с ней и намека на флирт.

Как и любой мужчина, не лишенный зрения, он не мог избежать впечатлений от ее внешности, но прятал их под толстой кожей уркагана. Она подметила, что в нем был некий скрытый план, приучивший его относиться с опаской ко всему, что у однопланового мужчины вызывает мгновенную реакцию. Это присуще натурам сильным и много повидавшим, знакомым с изнанкой жизни не понаслышке. Испещренные татуировками руки Клементьева говорили о том, что на скользкую стезю он вышел еще малолеткой, а глаза подсказывали, что с нее он и не сходил.

Свою личную обиду он обратил в большое коллективное дело, и, судя по всему, его замысел он вынашивал задолго до того, как обратился к Ольге за помощью. Клементьев тщательнейше продумал все детали готовящегося возмездия и не допускал отступлений от своего плана ни на йоту. В этом стриженом варваре хватило бы упорства и убежденности на добрый десяток восточных гуру. Это и поддерживало Ольгу в те минуты, когда она спрашивала себя - что же она делает, дура...

- Никаких импровизаций, - напутствовал он ее на том совете в Балашихе.

Клементьев снабдил ее фальшивым паспортом и фальшивой же трудовой. Одного он не учел - того, что зверь, которому он готовил западню с использованием Ольги и Сааведры в качестве приманки, не захочет выпустить из лап первую. Охочий до ярких дам, Клим Ксенофонтов страстно увлекся Ольгой и вскоре стал ее преследовать, что чуть не поставило операцию на грань срыва. Когда, впрочем, дело дошло до критической фазы, где подключился Сааведра, Клементьев стал просто игнорировать затруднения Ольги, говоря, что ей надо потерпеть для дела.

Ольге были знакомы десятки способов отвадить самого приставучего кобеля или обратить форсированные ухаживания самого искушенного донжуана в плоскость безобидного флирта. Однако техника отказа таким, как Клим Ксенофонтов, требовала радикальных и грубых мер, что удваивало ее затруднения. Она даже хотела уйти из МИДАС-ИНВЕСТа до завершения их аферы, ведь от нее теперь мало что зависело.

- Да... дело такое, - буркнул в ответ Клементьев, когда они встретились в метро, чтобы обсудить этот вопрос. - Я знаю Ксенофонтова. Он не отстанет, пока своего не получит. Порода такая гадская.

- Теперь вы все сможете сделать и без меня, - настаивала на выходе из игры Ольга.

- Не-а, - мотнул головой Клементьев. - Коней на переправе не меняют.

- Тогда я уйду сама. Я сыта этим по горло. Клементьев, я устала.

- Уходи. Только о бабках забудь. Ничего не получишь.

- Ну и черт с ними, с твоими бабками, Клементьев. Неужели ты своей стриженой башкой никогда не поймешь, что деньги не главное в жизни! Есть что-то, что гораздо выше этих дурацких бабок! - Ей сейчас очень хотелось унизить Клементьева.

- Это раньше так говорили, при коммунистах. Щас уже не говорят. А твой парень из-за бабок и застрелился. Скажешь, нет? Слушай, ты баба умная, и он тебе ничего не сделает. Я его знаю, как свои пять. - Он растопырил синюю от рисунков пятерню. - С другой бы он давно уже совладал. А ты одна такая - все еще дуришь ему башку. Ну, и дури дальше. Доведем дело до конца, накажем подлеца. - И улыбнулся собственной рифме золотыми фиксами во весь рот.

Притворство - нелегкая наука для натур прямолинейных, даже если ты женщина. Ольга смерть как не любила любезничать с мужчинами, которые были ей неприятны. А каково встречать улыбкой человека, который стал причиной гибели ее мальчика? Пусть и невольной...

Но что было хуже всего, из-под ее контроля выпадали моменты, когда статный и бесовски целеустремленный Клим Ксенофонтов неожиданно утрачивал черты врага. Она не раз удивлялась его напору и динамизму в делах, его кипучей и безудержной витальности. Этот человек был стопроцентным негодяем, но органичность его натуры не могла не увлечь.

В такие моменты образ его вины терял фокус и растворялся в тумане догадок о том, что Клим Ксенофонтов - всего лишь орудие, посредством которого овеществляла себя эпоха.

В такие минуты сомнения ранили душу больней воспоминаний. Ее мальчик был прост и доверчив, но вовсе не свят, иначе бы и не подумал играть в эти порочные брокерские игры. И так ли уж достоверно и праведно простодушие, одержимое честолюбием и стремлением разбогатеть? И разве может быть объектом ненависти сама природа фондового хищника, которую ничто не может изменить? Ей известно, впрочем, что когда-то этот хищник был простым инженером и стал тем, кто он есть теперь, по осмысленному выбору. Кто поручится, что ее мальчик не совершил бы подобной эволюции, не окажись его линия жизни такой короткой? Эта мысль звучала в ней тем навязчивей, чем кощунственней казалась.

Но что может быть нелепее - винить в случившемся саму эту новую жизнь. Что может быть глупее - все сваливать на обстоятельства. Сменяя одна другую, эти мысли неукротимо бороздили ее извилины, словно электрички московскую подземку. Они запутывали ее, но самое скверное было в том, что она запуталась в собственных чувствах. Ей становилось все труднее противостоять напору Ксенофонтова. Ксенофонтов все настойчивей искал тетатетных ситуаций, и ей нередко приходилось мобилизовывать всю свою волю и придумывать кучу предлогов их избежать. Сближение с человеком, который уничтожил ее мальчика, было равносильно вступлению в кровосмесительный союз. В этот раз судьба решила ее испытать самым дьявольским образом. И зачем это ей нужно заморочить Ольге мозги таким дурно написанным сценарием?

Облегчение пришло внезапно, а главное - откуда она его не ждала. Все решила случайная встреча с Бертом. Берт Маслоу оказался человеком редкого типа. Он не показался ей ни рационалистом, как все западники, ни сумасшедшим, как добрая половина американцев. А еще он не переводил поминутно взгляда с ее лица на ее ноги и обратно, как многие, не знающие, чему отдать предпочтение и какой частью ее тела следует увлечься.

Берт предложил ей лыжную прогулку в Измайловском парке. Боже, опять лыжная прогулка... Она согласилась, так они встретились во второй раз. Берт был слишком громоздким для лыж. В нем таилась недвижная пластика античного изваяния, а черты его лица, казалось, были скопированы с гипсовой модели из рисовального класса. Он обладал поистине целительным даром вселять спокойствие и даже просветление в души всех, к кому был расположен. То снежное январское воскресенье и воскресило ее прежнее равновесие духа.

- Лыжи тебе противопоказаны, Берт, - рассмеялась Ольга, когда он рухнул в сугроб, съезжая с крошечной горки.

- Боюсь, что да. Хотя в штате, откуда я родом, снег время от времени выпадал.

Он протянул ей руку - чтобы она вытащила его из сугроба, и это рассмешило ее еще больше.

- Ты думаешь, у меня хватит силы поднимать со снега такого колосса каждый раз, когда он будет падать на пятую точку?

- Что есть пятая точка? - изумился Берт.

- То же, что и шестая.

Он лежал в снегу и с восторгом хохотал.

- Я передумал вставать. Мне здесь хорошо. Присоединяйся.

- Уже? Любовь на снегу?

- Пусть я не создан для лыжни, но что-то я умею в конце концов.

- Поднимайся-поднимайся, а то простудишься. Я еще не сказала, для чего ты, по моим предположениям, создан.

Берт выбрался из сугроба, стряхнул с себя снег и внимательно заглянул ей в глаза.

- Слушаю. Так для чего я создан? Впрочем, я и без тебя знаю, что занимаюсь не своим делом.

- Нет, не то. Я всего лишь хотела сказать, что тебе бы пошло носить тунику, управлять колесницей и держать в руке трезубец.

Берт изобразил руками восторг:

- Тогда я тебя поцелую.

И свел их у нее за спиной. И все-таки странно - опять лыжная прогулка...

- Слушай, а откуда у тебя русская фамилия? - спросила она, пытаясь уклониться от поцелуя.

- Кто-то из моих предков был в числе первых переселенцев в Калифорнию. Пра-пра-пра- и так далее. Мне стыдно, но я мало что знаю о своем предке, который приехал из России в Америку.

- Но ты чувствуешь себя хоть немного русским?

- Да, в твоих объятиях.

Поцелуй был затяжным и головокружительным. У нее обмерло сердце, когда радостно хохоча и всей своей исполинской массой Берт увлек ее в сугроб. Если бы не знакомство с Бертом, она бы не смогла делать и дальше то, о чем ее просил Клементьев. Жажда мести давно уже утратила контрастность очертаний, и теперь всякий раз, когда она пыталась мобилизовать себя ее энергией, у нее ничего не выходило.

Она и билась в этих силках противоречий, пока не встретила Берта. Их встречи были нечастыми - и слава богу. И сама Ольга и Берт знали, что оба они просто боятся разрушить спешкой то, чему каждый искал продолжения. Не дай бог вспугнуть эту синюю птичку, думал Берт. Другой такой больше не будет. Не хочу опять терять человека, с которым мне хорошо, думала Ольга.

Накануне развязки аферы с акцияями ДЕЛЬТАНЕФТИ Ольга приняла решение на время прекратить отношения с Бертом. Когда все обнаружится, Ксенофонтов первым делом кинется по ее следам. И где гарантия, что этих следов не окажется? Она и Берт имели неосторожность попасться на глаза Николя - за столиком ресторана "Пекин". Возможно, он их и не приметил, но этот хитроумный ловелас мог запросто и притвориться. Берта узнавали повсюду - и не только аккредитованные в Москве журналисты. Так что Николя, известный проныра и сводник по финансовой части, вполне мог узнать в ее спутнице Берта Маслоу.

Никто в МИДАСе и ведать не ведал, что она из Нижнего. А Берту она успела рассказать про город столько хорошего, что он уже просто грезил им. Был момент, когда она хотела посвятить Берта в ситуацию, но не рискнула. Сможет ли мужчина сохранить если не уважение, то хотя бы чувство к женщине, узнав о том, что она соучаствует в заговоре - хотя бы и против отъявленного негодяя?

Ольга получила свою сотню тысяч долларов спустя неделю после завершения комбинации с Сааведрой. Клементьев отсчитал ей деньги в стодолларовых купюрах, сострил:

- Почти настоящие, - и добавил: - Если надо, я тебя найду.

- Не найдешь, Клементьев. Я куда-нибудь уеду.

- Найду. А не то тебя первый Клим найдет. Тогда хана. Но мы его с тобой крепко кинули, говнюка. Теперь ему долго отмокать. - Потом Клементьев выскреб откуда-то из затылка: - Ох, и заметная ты баба. А ты и в самом деле - затаись подальше. Уж больно память у него длинная, у Клима-то. Почти как у меня.

Всерьез опасаясь, что Ксенофонтов пустит ищеек по ее следу, Ольга дома в Нижнем не появилась, а весь следующий месяц провела в гостях у подруг. Сначала в городе Вятке в гостях у своей школьной подруги. Бедняжка тянула семейную лямку за двоих. Муженек ее стал инвалидом пару лет тому назад, по пьянке отморозив себе кисти рук. Двое их мальчишек росли жуткими оболтусами и с недокорма таскали со стола все, что не успевала спрятать мать. Их мать, Татьяна, звала их троглодитами и неутомимо раздавала им тумаки, стараясь соблюсти великий принцип воспитания - чтобы тумаков было поровну. Татьяна, спасавшаяся чувством юмора, утверждала, что так оно написано у Яна Амоса Каменского. Ольга остановилась в гостях у подруги как раз в те дни, когда ее муж гостевал у своих в деревне.

- Ты ничего не потеряла, мать, что не видала моего суженого-ряженого. Велика невидаль. Двоих мне настрогал, а потом устроил себе членовредительство. В армии за это в штрафбат посылают, а я его пожалела - амнистию дала, - сказала Татьяна, как сказала бы женщина самого простецкого склада и лет на двадцать постарше. Не узнать подругу, уже и морщин полно.

Татьяна не сетовала ни на судьбу, ни на тяжесть бабьей доли, скорее обозлилась на себя самое за нелепый выбор, который совершила восемь лет тому назад. Судьба здесь ни при чем, говорила она, раз к этому выбору ее никто не принуждал. А бабья доля ее не угнетала, поскольку была она из рабочей семьи и спортивного сложения - рослая, скорая и в кости. С лица была худа и длинных волос не носила - все под мальчика.

В их двухкомнатной квартирке было скудно, но обихожено. Могло было быть, возможно, и уютно, если бы не было все немножечко вверх дном от ее мальчишек.

- Я, мать моя, пацанов на улицу гоню - чтоб дома не шкодили, - улыбнулась она, усадив гостью за вечерний чай с ликером. - Вот если б еще и этого оболдуя прогнать подальше. Так нет - он теперь домосед. Что же ты, говорю, дома-то засиделся, как тебе руки ампутировали, уроду? Что не раньше-то? Молчит, оболдуй, а то слезу пустит пьяную. Уже и в петлю хотел. И горькую тоже попивает. А иной раз и выгоню, так через неделю и явится. Нет, мать, то не бабья доля, то моя глупость великая во всем виновата. - И погрустив на тонкую рюмочку ликера, улыбнулась уже добром, по-женски: - Дай я хоть на тебя погляжу, порадуюсь. У нас во всей Вятке таких и баб-то нет, извелись... Я тут с полгода как завела себе - любовничка. Знаешь, доктора - с бородой. Сам светленький, а бородка черненькая. Только я, должно быть, не одна к нему хожу. А фабрика наша на ладан дышит. - И разревелась.

С собой у Ольги были три тысячи долларов - из тех, что получила от Клементьева. Оставив тысячу на поездку в Питер - ко второй подруге, консерваторской, - Ольга отдала остальное Татьяне.

Та обомлела:

- Да ты че - графиня Монтекристо? За что мне такие подарки?

Ольга сказала, что деньги ей дает с условием, что Татьяна влюбит в себя доктора, а непутевого мужа прогонит.

- Да ведь как же я его прогоню-то, ведь он у меня инвалид? - запричитала она.

- Тогда смотри сама.

Потом был град Петра, в котором она любила бывать студенткой и в котором жила еще одна ее старинная подруга. У питерской был шикарный особняк в Репино и весь в мелких кудряшках муженек, подвид королевского пуделя. Подругу звали Ириной, а мужа Тимофеем, что хоть убей не вязалось с его показной великосветской галантностью. Прием Ольге был оказан щедрый, Тимофей блистал гостеприимством. Он лоббировал интересы какой-то скандинавской сотовой компании, поэтому день приезда Ольги окрестил Днем Связиста.

- Он дистрибьютор, - полупрезрительно информировала Ольгу Ирина, показывая ей спальню на третьем этаже дома. - Назови его так - и он завиляет хвостиком. Он мне давно уже опротивел своей собачьей преданностью, но у него есть одно редкое качество - нюх на деньги. Не люблю хитрых мужиков, а этого терплю - и все из-за денег. Ты знаешь, как в его кругу нас за глаза называют? Могла бы и догадаться... Пуделями нас называют - вот как. Неделю назад на одном фуршете слышу где-то рядом - мы, говорят, званы к Пуделям. Это к каким же таким пуделям, думаю? А потом и смикитила.

Ольга не удержалась от смеха.

- Вот-вот, тебе смешно. А мне хоть плачь. Выходит, я тоже Пудель. И не просто пудель, а Пудель с большой буквы, потому что кличка такая.

Ирина была крашеной блондинкой с огоньками-глазками, щечками и ямочками под ними. Великий Аристотель, сказавший, что маленькая женщина никогда не красива, сделал бы для нее исключение. Жеманством и хитроумной трескотней она могла околдовать самого искушенного ценителя женских прелестей.

Целых три огромных дня Ольга путешествовала по музеям, начав с Русского (первым делом повидать Куинджи) и окончив Кунсткамерой. Вечерами предавалась театру и филармонии, хотя все это были гастролеры - ведь стояла середина лета.

С невского берега она несколько раз звонила матери и отчиму на два других - Оки и Волги. В их голосах не было слышно ничего, что могло бы насторожить. Значит все слава богу пока, и Ксенофонтов взять ее следа не смог. Между тем одна крупная деловая газета дала фотографии Сааведры и Ольги Болотовой - как предполагаемой участницы аферы. Ее фотография была увеличенным фрагментом группового снимка сотрудников МИДАС-ИНВЕСТа, и на ее счастье, Ольга была на себя не похожа. Она была в ракурсе, ухватившем лишь самые случайные ее черты. Никто из людей, прежде не знакомых с Ольгой, никогда бы не застыл с газетой в руках, потрясенный сходством аферистки на фотографии с красавицей, плывущей по Лиговскому в сторону Невского, и не помчался бы в ближайший милицейский участок предавать ее в руки правосудия.

Ольга помнила, что в тот момент, когда их снимали, она специально изменила выражение лица и наклон головы. Чтобы укрепить свою уверенность, Ольга даже села в метро напротив мужчины, читавшего ту самую статью с ее фото. Мужчина несколько раз отрывался от газеты и небрежно этак вглядывался в ее лицо, однако она безошибочно установила по взгляду, что он просто смотрит на нее, как всякий, кому приятно коротать дорогу лицезрением красавицы.

Из Питера Ольга дважды пыталась позвонить Берту, только оба раза опускала трубку на рычажок, едва услыхав его голос. А надо ли? Теперь ведь ей придется объяснять ему, какое отношение она имеет к афере с ДЕЛЬТАНЕФТЬЮ, а этого ей пуще смерти не хочется. Да и что серьезного у нее может быть с американцем намного старше ее, который все равно уедет в свою Америку? На светлое озерцо ее надежды все чаще набегали тревожные волны сомнений. Он, конечно, поймет, если рассказать ему все, только ей пока что никому не хочется рассказывать про эту историю, начавшуюся с гибели ее мальчика.

На третий день вечером в Репино сошлись люди тимофеева круга - сотовички, билайнеры, как звала их Ирина (к компании "Би-лайн" имели, впрочем, отношение немногие). Съехались отметить "прописку" какой-то сотовой загранфирмы. Вечернего платья у Ольги не было, и хозяйка достала из гардероба свое - темно-синее в блестках и с блестящей бахромой.

- Оденешь это. Мне оно велико, а тебе в самый раз. Разорви им сердца. Там будет один сотовичок с усищами, как у песняра. За любой юбкой готов таскаться. Он-то, гад, нас Пуделями и назвал. Боже, да ты в нем - прямо как новогодняя елка.

- Такая же зеленая?

- И такая же красивая.

Вечером стол ломился от яств, а дом от гостей.

- Чего мне стоит это его хлебосольство, ты бы знала. Я целый день гоняла по магазинам по всему городу - на нашем драном "субару". Ну, девка, ты неотразима.

Всего собралось два десятка людей весьма презентабельной наружности, большей частью попарно. Отмечали подписание какого-то контракта и праздновали триумфальное продвижение сотовых сетей на северо-восток. Ольга так и не поняла, куда именно. На радостях половина мужиков упилась, а самые крепкие и непьющие стали поочередно увиваться за Ольгой.

- Ну, что я говорила? - зло торжествовала Ирина. - Смотри, даже мой Пудель вокруг тебя суетится. А еще подруга называется. Да если хочешь знать, у таких красивых баб, как ты, подруг в принципе не бывает.

В самый разгар застолья тот самый, что "с усами, как у песняра", вдруг странно стал коситься на Ольгу из своего дальнего конца стола большими круглыми глазами и наконец стал стучать серебряной вилкой о хрустальный фужер.

- Господа, прошу внимания. Послушайте, господа. Я же не денег прошу, а внимания.

Он встал и, после того как стихли разреженные смешки, достал откуда-то, казалось, из-за стола ту самую газету...

- Господа, должен обратить ваше внимание на тот исключительный факт, что среди нас присутствует дама, как бы числящаяся в розыске.

Обладатель "песнярских" усов поднял над головой газету и несколько раз резво ткнул в фотографию.

- Обратите внимание на редкое сходство этой фотографии и этой замечательной дамы. - Он хотел пальцем же ткнуть в Ольгу, но вовремя спохватился и указал кивком.

На секунду всеобщий гвалт утих, и публика стала гадать - что там имеет в виду этот лысый субъект с вислыми усами.

- Ты чего это, Сидорин? - Подскочил к нему Тимофей, но тот его не слушал. Он не сводил глаз с Ольги и теперь уже обращался к ней непосредственно:

- Вы меня простите... но это вы, Ольга Болотова. Вот здесь, в газете, про вас написано. Это ведь ваша фотка, а? - К его лицу прилипла пьяная улыбка.

Ситуацию спасла Ирина, мгновенно вонзившая в усатого зуб - за "Пуделей".

- Слушайте, Сидорин, эти стены готовы стерпеть любое хамство. Только не такое! Надо же знать меру в конце концов!

- Как сказал Неру... - хихикнул один из гостей.

- Сидорин меры не знает, - откликнулся другой. - Пьет, пока ему не откажет зрение.

- Нет, ну, я правду говорю, - уже оправдывался усатый на дружные взрывы хохота. - Правда же, один к одному. И вообще, я же наоборот говорю: отобрать такие бабки - это же геройство.

- Ну, щас он у меня сполна получит за "Пуделей", - прошипело у Ольги над ухом. - Слушайте, юноша, по какому праву вы говорите гадости о моей подруге? По какому праву вы ее оскорбляете? Или вам никто не говорил, что ваша собственная образина черта лысого напоминает?

- Ну, Ирочка, зачем же ты так по-базарному-то? - Замельтешил вокруг стола Тимофей.

- Да по-рыночному я, по-рыночному! - окрысилась на него хозяйка. - И ты, дружок, прикуси-ка удила! Сотовый мой, медовенький, Пуделек мой ненаглядный.

- Нет, Сидорин, ты неправ. Ничего общего. - Трепетно объяснял ему и гостям кудрявый Тимофей. И вообще - Оля не по этой части. Она музыкант. И живет она в Нижнем, бывшем городе Горьком. Господа, пьем за Нижний Новгород, где живут такие замечательные русские Венеры! Виват!

Тем все и обошлось, у Ольги отлегло от сердца. В тот вечер, когда гости разошлись, она сама не заметила, как стала набирать код Москвы. Она не остановилась ни на второй, ни на третьей, ни на последней цифре его номера.

- Берт Маслоу, добрый вечер, - сказал ей любимый ровный бас на английском. Последовала пауза - глубокая и темная, как колодец, в который боязно заглянуть. - Кто это?

- Это я, Берт, Ольга.

У Берта была дежурная шутка. Он любил спросить в ответ: Ольга... какая Ольга? Я не знаю никакой Ольги.

Но то бывало, когда у них были встречи, хотя бы и нечастые, а события этого месяца их здорово разлучили, и Ольга, теперь уже по его паузе, поняла, что Берт не решится шутить.

- Я уже не верил, что ты когда-нибудь позвонишь...

- Видишь, позвонила.

- Почему мы не можем встретиться?

- Не знаю. Наверное, можем.

- Когда?

- Не знаю. Я, кажется, в Санкт-Петербурге.

- Почему - кажется?

- Просто я ни в чем не уверена.

- В таком случае уточни - есть ли там Эрмитаж. Что если ты в Лапландии или где-нибудь еще? - Берт хохотнул, он уже приходил в себя. - Только не говори, что позвонишь через месяц, и не клади трубку.

- Нет. Не скажу. Я хочу тебя видеть.

- Когда?

- Сейчас. Прямо сейчас.

- Прямо сейчас не получится. Ты в Санкт-Петербурге... кажется. Или все-таки в Лапландии?

- Угу.

- Тогда завтра. Я прилечу к тебе. Оставь свой телефон и адрес на всякий случай. И только смотри не перепутай цифры!

Прилетев в Санкт-Петербург поутру, Берт снял номер в отеле "Астория". Номер взял дорогой - с видом на Исакиевский собор. Дешевых в этом отеле, впрочем, и не бывает. Позавтракал в ресторане на первом этаже, просматривая газеты, и только после этого позвонил по телефону, который назвала ему Ольга. Так он боролся с нахлынувшим на него нетерпением и так он мстил ему за бессонную ночь и ранний подъем.

Они условились встретиться у Медного Всадника. Сначала долго договаривались о встрече у других приметных мест, перебивая друг друга упреками в незнании истории и географии этого города-музея, но в итоге решили, что так оно будет вернее.

И все же она опоздала на целую четверть часа.

- Сейчас вы узнаете цену своему опозданию, мисс. - Берт подхватил ее на руки, сделал три мощных вращения на месте, словно метатель молота, решивший запустить его в Неву. - А теперь я жду объяснений, Ольга. Что случилось? В газетах про тебя пишут такое...

- Объяснения - это самое глупое, с чего мы можем начать, Берт.

- Хорошо, тогда начнем с другого. - И он снова оторвал ее от земли, теперь уже чтобы усадить на руку, как ребенка. - Это на всякий случай - чтобы ты не смогла никуда сбежать от меня снова.

- Ты с ума сошел! - охнула Ольга, оказавшись на уровне его плеч.

Прохожие шарахались с тротуара на проезжую часть или прижимались к стене при виде большого мужчины, несшего на руках женщину - с решительностью викинга, добывшего ее в бою.

У портье в "Астории" отвисла челюсть, когда Берт со своей ношей прошествовал к лифту. Этот портье час тому назад прописал в отеле Берта и вежливо улыбнулся ему, протягивая ключи. У портье, которые служат в дорогих отелях, абсолютная память на лица, но картина была настолько впечатляющая, что он просто моргал глазами то на Берта, то на Ольгу.

- Месье, у этой дамы проблемы с ногами, - пояснил ему Берт.

- Но покажите хотя бы вашу карту гостя. - Он перегнулся через стойку вслед прошедшему мимо Берту.

Берт показал и торжественно улыбнулся, входя в лифт:

- Такие ноги просто не могут не создавать проблем, месье.

Виктор Сидорин долго колебался прежде чем позвонить своему московскому приятелю из брокеров. Тот был в штате известной инвест-конторы "Тройка-Диалог", а познакомились они с ним в прошлом году на круизном пароходе, где две недели беспробудно кутили м забавлялись с легкомысленными девками. Сидорин был еще недавно программистом средней руки, а вернее сказать, извилины. Слыл человеком недалеким и непутевым, но талантливым на всякие экспромты в минуты хмельного восторга и похмельного озарения.

Сегодня утром ему особенно недомогалось. На вчерашнем суаре в Репино он явно перебрал, а когда забрался в свою холостяцкую нору, добавил еще, прихватив в ларьке напротив дома какой-то тошниловки.

С утра хотел опохмелиться пивом, но природная жадность обратила взор на недопитую бутылку тошниловки. Там было граммов полтораста - как раз на восстановление. Облегчения они не принесли, и он в итоге спустился к "азерам" за стограммовым пластиковым стаканчиком "русской" казанского розлива и бутылочкой "баварии".

Поджарив крупными неровными ломтями картошку на постном маслице и - там же - две свиных сардельки, он пивком раскидал вчерашние завалы шлаков в пищеводе, расчистив путь водочке. После водки втянул большими ноздрями кислого кухонного воздуха и стал смачно сметать со сковороды картошку и сардельки, не отделяя кожицы и обжигаясь. Прихватывал горстями также и квашеной капустки, а в иной ухват и шпрота - из раскрытой со вчерашнего баночки.

Насытившись, выкурил сигарету. Да, это была явно она - та самая аферистка, про которую он читал. Сидорин порылся в карманах куртки, но вчерашней газеты в них не обнаружил. Должно быть, оставил у Пуделей. Позвонил соседу, там ее выписывали.

- Там что - брачные объявления стали печатать? - спросил сосед, протягивая газету.

- Не-е, так - статейка одна, уклончиво ответил Сидорин.

Разрази его гром, если это не она! Она! Ракурс дурацкий - это точно, а так - она, она самая. Сидорин когда-то увлекался фотографией и сообразил, что фото было подпорчено ретушью. Оно было неконтрастным, и тот, кто давал материал в интересах скорейшего опознания решил добавить ретуши. А не нужно было...

В статье про акции ДЕЛЬТАНЕФТИ ни слова не было сказано о вознаграждении за помощь в поимке мошенников. Но еще дедуля Сидорина, старый филин, не раз говаривал ему: читай, брат, между строк... Надо кой-куда позвонить...

Было вокресенье, к тому же сезон отпусков, и Сидорин набрал номер своего московского приятеля почти без надежды, что застанет его дома, но застал-таки. В двух словах изложил ситуацию и предложил ему пай:

- Это она. Та самая подруга, блин. Точняк! У меня глаз - алмаз, точно она это.

- А чего бы ей тогда светиться у вас в Питере по званым обедам? - зло переспросили на московском конце провода.

- Но мы же ничем не рискуем, - убеждал Сидорин.

- Это надо с самим Ксенофонтовым завязываться. Он сейчас из МИДАСа ушел, но найти его можно. Ладно, будь на связи завтра.

- Сегодня. Свяжись с ним сегодня.

Сидорин положил трубку и решил, что надо взять еще немного выпивки. Оттянуло вроде, но надо еще.

Через час они уже смотрели из окна на Исакия. Берт опустошенный от любви, а Ольга насмерть зацелованная. Он открыл окна нараспашку. Питер, как и Москва, был объят жарой, источавшей, казалось, радиацию. От автомобильного выхлопа можно было угореть, а городские граниты и кирпич эманировали самое историю, ничего не оставив себе из того, что могло бы по-настоящему тронуть сердце полуденного туриста.

- У меня есть старый друг, его зовут Арни Редклифф. Живет в Сингапуре, - сказал Берт зевая.

- Прекрасно.

- Что прекрасно? - Берт изумленно поднял брови. - Я еще ничего не сказал.

- Прекрасно. Арни Редклифф. Живет в Сингапуре. Разве это не прекрасно? - улыбнулась она.

- Боже, конечно же прекрасно. Это прекрасно, - томно согласился Берт, вновь увлекая ее в постель и покрывая ее опухшие от любви щеки новыми поцелуями. - Но самое прекрасное - что у него есть там вилла для нас с тобой.

- Для нас с тобой? Точно?

- Точнее не бывает. Ты думаешь, я вру? Арни просто некуда девать деньги, и он давно уже зовет меня к себе. К тому же... к тому же - может, ты мне объяснишь наконец, какое отношение ты имеешь ко всей этой истории?

- Хорошо, Берт. Я все расскажу, если, конечно, не задохнусь от твоих поцелуев.

Берт слушал ее рассказ, оставив ласки. Он лишь изредка проводил подушкой большого по ее губам или под глазами. Потом сказал:

- Тогда тебе тем более стоит подумать над этим предложением. Там ты будешь в безопасности.

- Но в безопасности я чувствую себя только дома. И почему ты хочешь уехать? У тебя ведь здесь работа.

- Больше нет. Я с ней расстался. Теперь я свободен.

- И я, Берт. Странно, у нас теперь столько возможностей. Теперь у меня есть деньги. Теперь мы можем ехать с тобой хоть в Сингапур, хоть куда.

- Ты все не хотела брать меня с собой в Нижний, Ольга...

- Теперь возьму. А я ведь никогда не чувствовала себя такой свободной и такой счастливой, Берт. Спасибо тебе. Только я уже от своих не уеду. Ты американец, тебе легче.

- Но почему? Ты патриотка?

- Я? Не знаю. Разве можно спрашивать вон у того дерева, - она показала на ближайшую липу, - почему оно растет здесь, а не в Хельсинки, например? Просто оно здесь растет...

- Хорошо, пусть растет. Но если захочет в Сингапур, его можно будет послать туда - в кадке. - Берт раскатисто хохотнул.

Вечером они пошли в Малый оперный на "Иоланту". Берт был в полнейшем восторге от всего - от старинного театра, от либретто, от игры и пения. И очень сожалел, что своим ростом и плечами создал столько неудобств старушке, сидевшей у него за спиной. Каждый раз как только оканчивалась ария, старушка, скрежеща старческим кашлем, давала ему понять, что он лишний в этом мире Чайковского, где нет места всему несовершенному. В антракте Берт предложил ей и ее соседке поменяться с ними местами, но получил вежливый отказ. Кашель, впрочем, прекратился.

А когда после спектакля Ольга сказала, что ее ждет в Репино подруга, он ни слова не говоря взял ее на руки и снова понес в "Асторию".

- Ты позвонишь из моего номера и скажешь, что приедешь завтра. Возражений я не принимаю. К тому же я должен отблагодарить тебя за вечер в театре.

- И чем же?

- Ужином в ресторане. Духовная пища - это одно, а ресторанная - лругое. Чайковский очень старался, но бутылочки "шардоннэ" ему не заменить.

- Ты алкоголик, Берт.

- Возможно, но это твой единственный шанс. Я хочу сказать, что если я напьюсь, это твой единственный шанс удрать от меня.