К середине июня Клим Ксенофонтов окончательно исчерпал все возможности избежать банкротства. Прошло три недели с того "черного воскресенья", когда на него валуном с горы свалилась весть о том, что он стал жертвой обыкновенного мошенничества. Его надули, как цыгане надувают провинциального ротозея.

Три недели - срок немалый, и если на том его конце Клим был полон решимости отстоять интересы МИДАСа, вернуть похищенное через ИНТЕРПОЛ или скинуть все на страховщика, то на этом все выглядело куда безнадежнее.

Свое "черное воскресенье" он провел в состоянии атараксии, полной отрешенности от всего. Жизнь Натальи была уже вне опасности, но о ней он и не вспоминал. Он тогда заехал к теще и забрал дочь. В "Детском мире" купил ей большого плюшевого льва, а по дороге в Чоботы рассказывал Ленке об Америке. Тишину его большого нового дома то и дело вспарывал телефон, и Клим решил его отключить. Клима Ксенофонтова дома нет. Он знал, нутром чуял, что через час-другой примчится Николя. Возможно, с выражением испуга на лице. Знал, что за весть он ему принесет...

Все было ему немило в этот день. Он искал тишины и даже остановил ход огромных напольных курантов. Потом отодвинул их от камина, куда их додумалась переставить Наталья.

В три часа дня он увидел через узкое (подобное бойнице) окошко, выходящее на парадный въезд, подъезжающий "бентли". На Николя лица не было, а его льняные ангельские локоны имели такой слежавшийся вид, будто ему на голову вылили кастрюлю овсянки.

Ему удалось через знакомого выйти на руководство депозитария, в котором хранились акции для Сааведры. Несколько дней тому назад Сааведра снял их с хранения. Людям в депозитарии подозрительным это не показалось, поскольку он являлся полноправным владельцем и, следовательно, мог делать с ними все, что ему вздумается. В МИДАС он об этом, естественно, не сообщил.

Из этого с большой степенью вероятности следовало, что Сааведра уже успел их перепродать (формально он имел такую возможность), а потом исчез в неизвестном направлении.

В первые три дня после "черного воскресенья" Клим развил неслыханную деятельность по спасению положения. Консультировался у лучших юристов по страховому договору, выходил на конфиденциальные каналы, где мог получить хоть какую-то информацию о Сааведре, пытался мобилизовать финансовые резервы МИДАСа на случай паники среди партнеров и клиентов. Все впустую. Волчье обоняние отовсюду доносило до него признаки катастрофы.

О том, что происходило в МИДАСе, он читал в глазах Ивана Перминова и Нонны Никодим. У одного в глазах он читал растерянность, а у другой - панику. Однако самым неприятным во всей этой истории было общение с Феликсом Новгородцевым. Вечером первого понедельника, наступившего после "черного воскресенья", войдя к себе в кабинет, Клим обнаружил его сидящим в своем кресле.

- Смотри, Клим Петрович, не обессудь, если я чего не так сделаю, коли ты меня средств лишишь, - сказал Феликс, поднялся и вышел.

На третий день на МИДАС-ИНВЕСТ налетел настоящий шквал звонков и факсимильных сообщений. Те, кто был вовлечен в операции фирмы, просили, требовали, умоляли вернуть им свое. С тех пор он пережил массу бессонных ночей, но ни одна не принесла ему спасительного решения. Теперь его ждет позор на весь белый свет...

Во второй понедельник после "черного воскресенья" Клим собрал директоров. Обратился к ним с повинной:

- Друзья, не буду ничего говорить о том, в каком положении мы оказались и по чьей вине мы в этом положении оказались. Вину беру целиком на себя. Именно моя доверчивость стоила МИДАСу всех его завоеваний за последние несколько лет.

- А я бы лично винила Феликса Александровича, если на то пошло, - лукаво сказала Нонна Никодим. - Ведь это он первый принял ее на работу. Ее стройные ножки интересовали его куда больше, чем интересы дела. А в результате и ножек не получил и даже лишился того, что имел.

- Ах, Нонна Борисовна, почему вы не мужчина? - глухо рыкнул Новгородцев, отрываясь от стола-эллипса в их овальном кабинете. - Вы бы мало что потеряли, если бы стали мужчиной. Но вы бы и приобрели кое-что. А именно, способность думать, прежде чем говорить. Я хоть и отвечаю за кадры, но не я ее так стремительно возвысил за эти полгода. Оставайся она в том первоначальном качестве, в котором она не имела возможности влиять на процессы принятия решений, уверяю вас, подобного не случилось бы никогда.

- Вы - большой хам, Феликс Александрович, но в наших интересах сейчас обойтись без скандала. Только этого нам не хватало. Еще есть надежда спасти все дело, - парировала выпад Нонна Никодим.

- Боюсь, что нет, - тихим и сухим, как хворост, голосом разрешил их перебранку лысый финдиректор, в прошлом брюнет.

- Я знаю одну, - все так же рычал Новгородцев. - Пока нас не объявили банкротом, надо вывести за пределы досягаемости резервные активы, которые что-то нам позволят оставить для себя на черный день.

- Черный день уже наступил, Феликс Александрович, - безрадостно констатировал Перминов. - Нам вряд ли удастся сейчас что-то спасти. Потом отсудят, хотя... - Он покосился на Клима.

Клим выжал из себя улыбку:

- Все не так плохо, господа. В одном из немецких банков есть счет, который немного скрасит наши печали. Кое-какие тылы у нас все же имеются. Кто-то из вас об этом знает, а для кого-то это - небольшой сюрприз. Никто из вас не окажется без хлеба, если мы будем расформированы как фирма. Ну, а в остальном следует готовиться к худшему.

Клим продолжал давить из себя улыбку, но тюбик был уже пустой. Если бы в тот момент он видел себя в зеркале, то увидел бы там оскал.

Клим давно уже выучился врать без всякого стеснения. Наука эта далась ему не сразу, однако фондовое дело не терпит простодушия. А сейчас вранье давалось ему мучительно, и причина была двоякая: во-первых, он врал людям, которые были с ним рядом последние годы, а во-вторых, один из них знал, что он врет. И самое поганое во всем этом было то, что этим человеком был Феликс Новгородцев. Он единственный знал, что большая часть суммы, указанной в этом счете, уготована ему и Климу. А остальным они просто бросят кости - чтобы исключить эксцессы нелояльности, когда начнется процедура банкротства и в МИДАС явятся компетентные лица. А хоть бы и кости, в любом случае сотрудники будут менее склонны выдавать тайны двора.

Это было неделю назад. Однако атмосферный столб над Климом утяжелялся с каждым днем, и широкие прямые плечи Клима опустились под его тяжестью. Когда началась распродажа активов, налетела стая стервятников, унюхавших поживу. Биржевые медведи поспешили дестабилизировать ситуацию на рынке и нагнали большую волну дерьма, мотивируя ожидаемым выбросом на рынок значительных объемов ценных бумаг. Пошел заметный спад котировок по тем позициям, которые были в собственности у МИДАС-ИНВЕСТа. Клим делал все от него зависящее, чтобы остановить эту волну паники и успел возвести кое-какие дамбы. Заказывал статьи в крупных деловых изданиях, убеждал кредиторов, вел переговоры с западными фирмами, занимавшимися коммерческим сыском, надеясь найти Сааведру и отобрать похищенное.

Теперь он уже располагал огромным досье на мошенника - стоимостью, увы, в десятки миллионов потерянных долларов. Оказалось, что этот проходимец не прибегал доселе к откровенному обману, хотя и слыл хитрейшим и опасным махинатором. Всучить кому-то дохлую кошку или от мертвого осла уши по цене живого товара - в этом главным образом и заключались махинации бразильеро. А венчал его карьеру афериста, похоже, трюк с МИДАС-ИНВЕСТом и акциями ДЕЛЬТАНЕФТИ.

За спиной у него был вполне приличный криминальный послужной. Например, в молодости у него было две отсидки за мошенничество, одна в Аргентине и одна в Мексике. Поближе к зрелому возрасту бразильеро социализовался и, получив гражданство в Штатах, лишь однажды провел полмесяца в каталажке. Туда его пытались упрятать люди, с которых он собрал деньги на постройку кондоминиума в Новом Орлеане. Как только деньги были собраны, фирма тут же сгорела. Адвокатам удалось вызволить его из-за решетки. После Нового Орлеана Сааведра стал пробовать себя в аферах с корпоративным капиталом.

Обо всем этом Климу поведали в представительстве ИНТЕРПОЛа. А вот о его бывшем пресс-секретаре, об Ольге Болотовой, ему не смогли сказать и слова ни там, ни в милиции. Между тем Тихон, его начальник охраны, однажды торжественно приперся к нему в кабинет и изложил свою версию событий.

- Ты бы вот, Клима, больше доверял своим подчиненным, тогда бы и толку было больше, - гнусаво заявил Тихон.

- От кого толку-то? От тебя? - озлился Клим. - Ты мне что обещал, когда нам автоматчики праздник устроили по случаю открытия нового офиса?

- Обещал, что разузнаю все, что смогу.

- И не смог ведь ни черта. А теперь вот она... Так куда ж ты смотрел, а? - вспылил Клим.

Тихон уверенно от него отмахнулся:

- Ты лучше, начальник, не того... не зли меня. У самого вот-вот опишут имущество, а он выкобенивается, понимаешь. Я десять лет старшим следователем в МУРе служил и свое дело знаю исправно, в дураках не ходил.

- Хорошо. Извини, Тихон. Сам видишь - в каком все состоянии. Что там у тебя?

- А то, что скрыл ты от меня тогда одну историю... с Клементьевым твоим. Так?

- Допустим, - сказал Клим после паузы. - А как ты узнал?

- А я тебя чую, Клима. Другие не чуют, а я чую, когда ты что скрываешь. Как звери чуют. Интуиция такая, опыт. Ты - волчьей породы. Из таких, как ты, криминальный элемент частенько выходит...

- А из таких, как ты, фекальный, блин! - заорал на него Клим. - Волю, понимаешь, взял. Ты че сказать-то хочешь? Говори.

- Хочу сказать, что оттуда, от этого твоего Клементьева, веревочка-то вьется. Выходит, Клима, ты ему крепко наперчил в свое время.

- Это ты тоже чуешь?

- Та история меня не касается. Ты же сам все время толкуешь - этап, дескать, начального накопления капитала. Это у тебя... как его - кредо такое. Ну, кредо и кредо, и хрен с ним. У кого-то одно, у кого-то другое. Похоже, это он тогда... А больше вроде некому. На него же собак навешали - ну, ты сам знаешь, когда... А Клементьев был у тебя за шестерку - вроде как исполнитель по особым поручениям. А потом с югов приезжали устраивать новый расчет. И Клементьев едва уцелел, хотя и был ранен. А потом за вас правоохранительные органы взялись, и очень крепко взялись-то. А ты, Клима, видно, и забыл про него. Обещал, поди, что вызволишь, когда тина снова сойдется. Ага?

- Ну? Еще что скажешь? - Клим вопросительно поводил бровями.

- А еще я навел о нем справки. Мстительный он, памятливый, Клементьев-то твой. Про него так сокамерники и говорят. А ты вот поспешил о нем забыть поскорее. Только это уже совсем по-детски, Клима. Ты его представлял по схеме трехлетней давности - как простого уголовничка. Думал, вот придет он с тобой разбираться, так он просто придет к тебе с ножиком - и тут ты с ним как-нибудь уговоришься. На психику надавишь, а она у зэков слабая. Денег дашь - и тэ дэ и тэ пэ. А они, Клима, эти уголовнички, за три-то последних года проделали, говоря по-научному, эволюцию. У них уже и пейджеры, и мейджеры, и "мерсы" дорогие и в Цюрих-то они летают запросто.

- Ну?

- А что - ну? Вот ему и захотелось теперь мести, Клима. И не просто мести, а изобретательной мести.

- Найди мне ее, Тихон! - Клим подкрепил слова ударом кулака по столу.

Тот непонимающе заморгал:

- Кого - Ольгу? Так ведь искали, нет следов. А паспорт у нее, судя по всему, был поддельный. С Болотовой вообще полная безнадега. Я пробовал. Его еще можно попробовать поискать...

- Найди мне ее, Тихон, - повторил Клим. - Найдешь - получишь десять тыщ баксов, нет - двадцать. На подержаный "вранглер" тебе хватит.

Клим знал, что у того была мечта - скопить деньжат на заграничный джип. Этот легкий джип для пижонов не сочетался с габаритами самого Тихона, ему бы помечтать об основательном автомобиле. Впрочем, это уже его личное дело.

Предложение заметно воодушевило начальника охраны, однако его тут же одолели сомнения:

- С чего такая щедрость, командор, когда фирма-то на ладан задышала?

- Деньги я тебе найду. Как только - так сразу. Ты работу сделай.

На том и столковались. Оставшись в своем кабинете наедине с июньским долгим вечером, Клим попытался выстроить картину случившегося по фабуле Тихона. Все сходилось. По этой версии, даже тот обстрел в день открытия их нового офиса мог иметь под собой вполне дальновидный замысел. Он состоял в том, чтобы придать ситуации знакомства с Сааведрой чрезвычайные обстоятельства, иными словами, в попытке психологического воздействия на Клима. В тот вечер с десяток людей получили ушибы и порезы и почти все побывали в шоке. После случившегося форс-мажора у Клима непроизвольно возникло чувство вины перед бомондом, присутствовавшем на торжестве.

Тогда и сработал в нем психологический механизм, чуть ли не обязавший Клима оправдаться перед Сааведрой, с которым его только что свели, за эту дикую ситуацию их знакомства. По этой причине он воспринимал Сааведру некритично и сверхдоброжелательно, словно пытаясь задобрить дорогого гостя, ставшего свидетелем семейного скандала.

Одно не вписывалось в эту схему. Ольга Болотова. Ничто в ее поведении, делах и поступках не выдавало в ней ни наводчицу, ни соучастницу этой аферы. Не была она похожа на авантюристку, которой кружат голову острые ощущения. Хотя и влюбила его в себя... Его влюбила, Клима Ксенофонтова, не распускавшего с бабами соплей с двадцати годов. А все потому, что нутро у нее было сильное. И не просто самочье, а человечье - на особинку. Таких баб в столице днем с огнем не сыскать. Но если не аферистка, то кто? Ведь зачем-то ей нужно было Ваньку валять?

В тех городах, где он раньше жил, июнь был тополиным месяцем, когда от пуха не было спасенья. Пух покрывал улицы, как первый снег, пятисантиметровым слоем, и лучше не было забавы для детей, чем поджечь его - где он покучней. Пух вспыхивал и моментально сгорал, приводя детские души в телячий восторг.

В Москве этого нет, как и вообще смены времен года. Здесь все куда стерильнее и с запахами дефицит. Разве что выхлоп один... Только что это за запах? Вонь смертная. Когда-нибудь этот город захлебнется в собственных помоях, только сначала успеет отравить все вокруг.

Прошло две недели после "черного воскресенья". Все складывалось хуже некуда. Над ними тяжким проклятием висела сумма в десятки миллионов долларов. Последней надеждой Клима оставалась сама нефтяная компания ДЕЛЬТАНЕФТЬ. Но первые лица в этой нефтяной компании Иван Терехов и Лев Рахманевич, требуя с МИДАС-ИНВЕСТа денег за акции, вынесли Климу "последнее китайское предупреждение", намекая на самые решительные меры.

Любая крупная нефтяная компания в России содержит свору буль-терьеров, готовых отгрызть ягодицы всякому, на кого хозяин крикнет "фас", но Клим за свою жизнь не опасался. Не в их интересах убивать его или калечить. Только живой и здоровый он сможет добыть им деньги.

ДЕЛЬТАНЕФТЬЮ не было покуда выказано никакой поспешности в том, чтобы способствовать его скорейшему банкротству, поскольку не имелось никаких гарантий того, что судебные инстанции по делам о несостоятельности не присудят первоочередности по долгам кому-нибудь другому. Однако у Клима была информация, что Рахманевич начал зондаж в направлении гарантий. И пока в ДЕЛЬТАНЕФТИ, во главе с новоявленным стратегом по выколачиванию денег Львом Рахманевичем, гадали, как вынуть кролика из цилиндра, Клим решил предпринять встречную акцию.

- Мы оба в этом деле потерпевшие, - сказал он при встрече Ивану Терехову, важному и охочему до всяких должностей и титулов дядьке, каких в недавнем прошлом именовали номенклатурой и за которых почти все теперь решали такие, как Рахманевич, изобретательные и пройдошливые.

- Мы оба в дураках, Иван...

Терехов отвел глаза от пронзительного взгляда Клима.

- Ну, насчет дураков ты не больно-то, Клим Петрович. Терехов в дураках не ходил ни при той власти, ни при нынешней.

- Да я ж не дурачить тебя пришел. Дело говорю, а ты слушай. Сейчас твой Рахманевич прикидывает, как с меня можно содрать эти миллионы через суд. И тебя на это дело подзуживает.

- Я бы Клим, на твоем месте, покорректнее в отношении Льва Моисеевича. Ведь он доверял тебе. Все же нефтяная компания - дело государственное, а ты нам вон что из этого дела устроил...

- Частная лавочка она, это ваше государственное дело! - перебил его Клим. - Да выслушай ты меня. Все не так погано, пока оно не получило по-настоящему широкой огласки. Я использую все каналы, чтобы затормозить процесс. Когда на полном ходу вляпаешься - точно расшибешься, а на тормозах оно еще ничего. Так вот, пока еще трезвон идет несильный. А когда начнется настоящий колокольный звон, то тебя точно уже под монастырь подведут. Помяни мои слова...

- Как прикажешь тебя понимать? - Терехов картинно откинул голову и дугой выгнул бровь. Колыхнул волнистой каштановой шевелюрой, глубоко проеденной залысинами.

- Волос-то у тебя вьется, а с извилинами хреново! - наседал Клим. - Это ведь не я, а ты прошляпил свое государственное дело. На тебе ж ответственность за утрату жуткой суммы в долларах. По существу, ты использовал меня в качестве посредника. Да кому ж ты нужен будешь после этого, если денег с меня не получишь?

- А если денег я с тебя не получу, Клим Петрович, - окрысился на него Терехов, - то полный швах тебе выйдет. У нас знаешь какие ребята есть!

Клим ответил снисходительной ухмылкой, игнорируя угрозу:

- Словами меня на испуг не возьмешь. Ты мне нож покажи. Может, испугаюсь. А если после страшного хая на всю ивановскую и последующего моего банкротства ДЕЛЬТАНЕФТЬ недополучит с меня хотя бы пару миллионов долларов, то тебе в этом седалище не усидеть. - Клим грозно выкинул указательный в сторону президентского кресла. - И Лева твой Рахманевич уже предпринимает кое-какие телодвижения в сторону этого седалища. Ясно?

- Откуда ты взял?

- От верблюда. Что-то уж больно наивный ты, Ваня, - Клим попытался съязвить, хотя и не был язвителен от природы. - Он уже намекал мне на то, что ничего страшного не произойдет, если какую-то часть этих денег вернуть не удастся. Он как бы намекал, что и мне вроде совсем не придется пускать себе пулю в лоб. Но - и очень серьезное но! Сейчас он раздобыл через кого-то все мои балансы и пытается просчитать мое будущее банкротство. Он очень серьезную игру затеял, Иван. Ему важно получить с МИДАС-ИНВЕСТа возможно больше, но не все. Но это и козлу понятно: если нас пустят с молотка - всего с нас не вернешь. Как второе лицо в компании и как человек, который рассчитывает, что его работа будет по достоинству оценена, он смотрит в твое кресло. Тебя в такое кресло посадили, а оно тебе оказалось слишком высоким - и слезать тебе с него придется не без посторонней помощи. А он будет молодец. Я его знаю, Иван. Все так и будет. Через свой блат-переблат в судах и прочих комитетах по делам о несостоятельности он добьется своего. Ты и ойкнуть не успеешь, как он окажется на твоем месте.

- Погоди. - Махнул на него Терехов. - Погоди, запутал ты меня. Если так... - И снова махнул.

Стал мерить кабинет шагами. Только не из угла в угол, как и положено человеку озадаченному, а по блуждающей кривой. Впрочем, он скоро справился с чувствами и вернул себе министерскую осанку. Заулыбался:

- Ты банкрот, Клим. Ты просто хочешь спасти свою шкуру, вот и несешь эту ахинею.

- Стоп! Давай без эмоций. Ну, положим, банкрот. С кем не бывает. Рассуждаю логически: как ты оказался в этом кресле?

- Как-как... молча, - просопел Терехов.

- Полгода назад, когда завертелось дело вокруг создания компании ДЕЛЬТАНЕФТЬ, на пост президента тебя выдвинула одна довольно известная банковская ассоциация, так? Потому что твой бывший банк занимал в ней ведущее положение - как главный пайщик. Но времена изменились, и за эти полгода ассоциация сильно увеличила свой капитал, я знаю. Были привлечены солидные средства другими пайщиками, и теперь баланс изменился. Теперь уже они будут контролировать ситуацию, и твой Рахманевич влез им всем без мыла куда надо. У него и прицел был на это. Какой же ты банкир, мать твою, если еще не учуял этого?

- Но Лев... один из немногих в делах, на кого я полагаюсь в делах. Он порядочный человек, - сказал Терехов, демонстрируя простодушиие и бонтон одновременно.

- Да жулик он порядочный. Как ты и я - и даже больше. Его банковская мафия поддержит, а ты в финансовых кругах позиции теряешь - и к нефтяной мафии еще не успел примазаться.

- Ты говоришь, как будто и не ты эти деньги профукал, а я. - Терехов снова гордо запрокинул чело.

- Я дело говорю, Иван. Дело. Давай оформим все векселем. Мне нужен всего годик. Дай мне хотя бы два месяца, и я найду - у кого ссуду взять. Я отработаю эти деньги, ты знаешь мои обороты. Верну все - и с процентами. А потом и сам вас кредитовать начну. Мы ж финансовый центр, мы теперь не только брокерством промышляем. Поверь мне, Иван.

- Знать-то знаю. И в газетах пишут... деньги хватаешь, как волк овцу. Да сейчас-то ты сам овца. Ты никто, на волоске висишь. Пропаду я с тобой, - он чуть не сорвался на причитания. - А если бы и пошел тебе навстречу, мне тогда и тем более несдобровать. Если и предложу такое, меня сразу к хренам пошлют. Нет, Клим, это нереально. Тогда уже Рахманевич точняком меня сместит.

- А ты не горюй, Иван, за Рахманевича. Я знаю, как на него надавить. Не зря ж мы с ним в одной упряжке когда-то...

- Что, компроматец на него имеется?

- А хоть бы и так.

Клим не блефовал. На заре реформ, в то время когда рыжий Чубайс с золотушным Васильевым робко и девственно впадали в объятия Джеффри Сакса и его команды гарвардских умников, а слово "акция" еще звучало чудно для русского слуха, фондовая курица уже несла золотые яйца для Клима Ксенофонтова и Льва Рахманевича. Было время, когда они работали вместе. Тогда-то Клим и подметил, что Рахманевич был на руку нечист и все левачил на себя. В то время у них был общий ваучерный котел, из которого они брали кому сколько нужно. Однажды в этом котле образовалась приличная дыра. Лев был деятельный малый, щекастый такой - вроде хомяка, но клептоманил где только мог. Если увидит где что плохо лежит, так и будет глазом косить, ждать случая, когда сосед зазевается.

Клим ему многое прощал до поры за предпринимательскую дерзость, но про запас несколько бумаженций все же держал. Ровно чуял, что судьба их еще сведет. Ох, уж это его чутье! Где ж оно было-то, когда этот бразильеро, этот Муравьед несчастный, ему руку жал...

- Мне пару месяцев всего-то и нужно, Иван. Памятью матери клянусь, верну. Чтож мы русские друг дружке не поможем, что ли? Из беды не выручим? Гляди вон - как еврей еврея тянет, а мы только гадость друг дружке...

- Ты мне на патриотизм не дави. Не надо. Сам знаешь, в наше время человек человеку волк. В какую историю я с тобой вляпался, во дурак-то! Эмиссию ДЕЛЬТАНЕФТИ любому предложи - с руками оторвут...

- Да не волк ты никакой, Иван. Овца!

- Хорошо, пусть овца. А ты вот что как страхователь не подумал о мошенничестве?

- Да торопился, денег пожалел. Доверился рекомендациям. Да что там, дело прошлое. Как вспомню об этом - словно не со мной это все, словно бес попутал.

- Так что же мне с тобой дела водить, когда ты беса слушаешь? - спросил Терехов с лукавым интересом.

С тем и ушел от него Клим, смутив сомнениями робеющую душу Ивана Перминова. Клим настоял, что будет у него назавтра за ответом, но сказал, пожалуй, слишком повелительно, и того это разозлило. Крикнул вдогонку, что сам позвонит.

В тот же день Клим посетил адвокатскую контору, специализировавшуюся на финансах. Немалое число законников готово было отстаивать его интересы в какой угодно судебной инстанции, но все они, прочитав текст страховой бумаги, в один голос заявляли, что получить что-либо со страховщика - дело безнадежное.

- Идиот! - в тысячный раз цедил себе сквозь зубы Клим. (Эт-точно, - по-суховски спокойно соглашался с ним внутренний голос.)

Вот она, фортунища-то, когда показала себя. И верно, что баба она непутевая. Слабоват его корабль против ударов судьбы оказался. Хоть и создан был скоростным и изящным, как чайный клиппер, а все же хрупок и зависим от ветра. А ведь есть же по-настоящему непотопляемые суда. Взять Credit Lionnaise или Banco di Napoli. Эти банки-мастодонты могут годами в убыток себе прохлаждаться. Могут позволить себе не то что миллионы - десятки миллиардов долларов потерять. И ничего - живут себе, в ус не дуют. К тому же этим государство первым приходит на выручку, выделяет льготные кредиты, создает специальные фирмы, на которые вешает безнадежные долги. И все это называется ласковым словом "санация". За какую-то пару лет "Банк Неаполя" потерял в активах двадцать миллиардов долларов! Было семьдесят миллиардов, а стало пятьдесят, и дело идет к банкротству... но не дойдет. Потому что макаронники этим капитально озаботились и быстренько взяли эту частную лавчонку под защиту своего государства.

А в России что? Да ничего хорошего. Что человек человеку волк - то неплохо, оно ведь тоже нацию оздоравливает. Только где ж это видано, чтоб своего элитного волка давать в обиду заморскому поганому койоту? Где ж это слыхано, чтоб заморским-то - зеленую улицу, а своим исконным - красные флажки?

Непростая это штука - эпоха первоначального накопления. Кажется тебе, что вот еще гребок-другой - и ты уже на чистой воде... да где там - в нечистотах выше ватерлинии. Ну, да ничего, у него достанет воли переупрямить и выправить все эти изгибы судьбы и выкрутасы фортуны. Он тоже волчьей породы, он от этого только злее становится. А злее, значит жизнеспособнее.

Этому-то нехристи американские и учат детишек с малолетства - в компьютерных играх про звездные войны и прочую муру. Жизнеспособность - это все. Побеждая, ты отнимаешь ее у других, проигрывая - сам ее лишаешься. А проиграешь сейчас - всего лишишься. Так что не дрейфь, озлись еще - и отомсти ее ничтожеству судьбе, покажи ей кузькину мать по полной программе.

Клим не был мстительным, хоть, бывало, сдачи давал самозабвенно. Чего-чего, а мстительности в хромосомном наборе у него не было. (Бывало, кого клыком по горлу в волчьей стае полоснул, но чаще не по злому умыслу: не попадайся под горячий зуб.) На том и терпел убытки в первое время, но освоился в делах, набрался ума, приучил с опаской к себе относиться и другов и недругов. А сейчас настало время сбить эту злость в один комок покрепче, да полить этот комок желчью сумчатого дьявола, что живет в Австралии. Говорят, злее зверя нет на свете.

Не Сааведра ему будет нужен. Ему нужна будет эта проклятая девчонка, с такой сказочной ловкостью одурачившая его и попутно влюбившая в себя. Вот оно-то и поможет ему выстроить цепь его новых смыслов. Ее-то он и получит - пусть все психоаналитики мира классифицируют это как суперневроз.

Совсем некстати свалились на него и проблемы с Натальей. Пристрастие к наркотикам Клим всегда считал пороком и был убежден, что тот, кому поклонялись древние иудеи, сверстал свои десять заповедей на скорую руку, упустив запрет на иглу.

Самое поганое было в том, что даже из этой мерзости Наталья устроила попытку вернуть его чувство. Все эти две недели она смотрела на него влажными, полными дворняжьей тоски глазами, пытаясь вызвать к себе сострадание. Она давила на жалость, так и не постигнув одного важного правила, которого нужно было держаться в любовной игре с превосходящим противником: того, что Клима тошнило, когда его кто-то пытался разжалобить, и тем более таким дурацким способом.

Прожить с ним несколько лет и не понять его... Она изобретала один дурацкий способ за другим в поисках ключика к тому, что помогло бы ей отвоевать хотя бы крошечный плацдармик в его сердце. В искании приворотов листала дамские журналы, хрестоматии по кухонной ворожбе для домашних наседок, ходила к астрологиням и хироманткам. Она скупала горы нижнего белья и меняла его по три раза на дню, уповая соблазнить его, умащивала себя самыми дорогими и чарующими благовониями, которых пузырек один стоил месячной зарплаты шахтера. А колоться, должно быть, решила, чтобы досадить ему. Ведь не водилось этого за ней раньше-то...

Чтобы не видеть всего этого сейчас, когда ему необходимо было присутствие духа и полная релаксация дома, Клим отправил ее в наркологическую клинику. Но дочку Ленку теще, мегере улыбчивой, не отдал. Сговорился с приходящей чоботовской нянькой. Баба Таня, старушенция проворная и жилистая, которой за сверхурочные накинули еще две сотни долларов сверх четырех, готова была дежурить с Ленкой за полночь.

Ленке уже было пять годков, и краше ребенка не было на всем белом свете. Клима за сердце брало, когда она смотрела на него по-дочернему тепло и нежно, а в уголках ее карих глаз прятались блики-лучики. Сколько принужденной живости и вымученной беспечности было в самой Наталье, столько же подлинного было в ее дочери. Счастье само свило себе гнездышко в этом маленьком человеке. Татарчонок - так он звал ее за очаровательную раскосость и порывистость. Чертами лица она взяла много от отца, и глаза его - только ничего в них волчьего, ксенофонтовского. У него-то они были поставлены хищно, а тут и усищи топорщатся, - иной раз и сам себя испугаешься.

Зачем дурнушкам богатство? А вот ей оно придется кстати, будет ее защищать от беспородных лиходеев. "Ты у меня самая красивая," - Клим не раз говорил эти слова дочери.

Вот на этот алтарь и будут принесены жертвы эпохи первоначального накопления капитала. Ради этого он и будет рвать жилы себе и другим, чтобы впрок скопить того самого всеобщего эквивалента, той жизнеспособности, того презренного метальца, за которые на земле многие тысячи лет идет Великая Война Всех со Всеми.

- Ничего не получится, Клим. Это невозможно. Это даже технически невозможно. Компания только образуется, собирается первый капитал, а какой-то дядя, получив акции, вдруг заявляет: простите ради Христа, деньги я вам попозже отдам. Я сейчас у всех на виду, и если я это затею, я буду выглядеть, как ненормальный. И пожалуйста, не приезжай ко мне сегодня. Я сегодня очень занят. Меня сегодня не будет.

Клим звонил из машины по сотовому. Он слышал по связи прерывистое дыхание, возможно, одышку Ивана Терехова и даже, казалось, слышал самый дух его зловония изо рта. Хотелось придавить это гнилостное дыхание за кадык и вырвать к черту эти дрянные бронхи, просвиставшие мелким дребезгом отказ.

- Стоп-стоп-стоп, Ваня, стоп! - повелительно напустился на него Клим. - По тону чую, ты у жены совета спрашивал. Послушай, что они скажут, и сделай наоборот.

- Что за тон, Клим! Что за фамильярность! Я понимаю твое положение, но реагируй корректно, пожалуйста.

- А ну ее к чертям, твою корректность! Без мозгов она, твоя корректность! Это элементарная трусость. Так вот, трусость твоя простительна, а вот глупость - нет. У меня на черный день припасено, а ты, Ваня, можешь оказаться вроде растратчика. И пойдешь ты через пару месяцев, Ваня, с голой задницей и будешь меня вспоминать. Я ведь о тебе за эти несколько дней навел справки: ты ведь и своровать-то так ничего и не смог, когда другие рядом с тобой тащили. И все из-за этой своей трусости.

- Прошу оставить этот тон! - продребезжало в трубке. - Решение я уже принял и менять его не намерен. К сожалению, я ничем не могу помочь...

Клим отключился от связи. Было очень похоже на то, что этот козел выболтал все Рахманевичу - и тем допустил очередную ошибку. Теперь он лишил маневра и Клима и самого себя. Черт, сколько же тупиц на свете!

Вечером он вызвал в кабинет Тихона:

- Ну как, есть что-нибудь новенькое?

- Ох, рано встает охрана, - начал тот с песенки из мультфильма. - Есть-то оно есть, Клима, да все не про нашу честь. Сааведра, видно, решил устроить всем прощальную гастроль и лечь на грунт. С такими денежками он какую хошь пластическую операцию себе заказать сможет. Щас ведь и пол люди, есть, меняют. Морковку отсечь, а бюст нарастить - и всех делов, ха-ха.

- Ты уж, будь добр, без предисловий. - Клим остановил его треп строгим взглядом.

- А не получается пока без предисловий. По линии ИНТЕРПОЛа пока полный шштиль.

- А по линии этой самой фирмы, которая специализируется по поиску капитала? Jules Croll, так, кажется, она называется?

- Во-во, не выговоришь. Пока глухо, как в танке.

- Ольга?

- Здесь тоже все погано, как ты любишь сказать. Но не совсем. Вчера выведал, что она вовсе и не москвичка была даже. Прикинь, босс? Она, случалось, на пятницу отпрашивалась. Обычно люди прихватывают третий день к выходным, чтобы путем отдохнуть - или съездить куда-нибудь в поездочку. Один из наших брокеров в отделе у Николя слышал разок, как она заказывала билетик в Нижний Новгород. А я и сам примечал, как она два раза по понедельникам на работу являлась с сумочкой дорожной.

- Твои предложениия?

- А мои предложения такие, Клима: там надо искать. Придется тебе командировать меня. Проветрюсь немного, всего ночь пути по железке.

В тот же вечер Клим встречался с людьми из профессиональной ассоциации участников рынка, успел заскочить в комиссию по ценным бумагам. Нельзя допустить, - убеждал он всех, кого мог, - чтобы фондовое дело, едва из колыбели, выплескивали в холодный и глубокий омут. Если МИДАС-ИНВЕСТ, крупнейший в отрасли маркет-мейкер, потерпит крах, то это колоссально дестабилизирует рынок. Банкротство его фирмы не отвечает интересам создания крепкого национального рынка и ставит под угрозу срыва национальную фондовую политику.

Его сочувственно выслушивали, безоговорочно с ним соглашались, но левой извилиной думали только о том, кто и в каких пропорциях заполнит вакуум, который образуется на месте МИДАС-ИНВЕСТа. Кому нужны были его слова? Дмитрию Васильеву, этому слепому кроту, чей костлявый задок объемлет мягкое кресло Председателя Федеральной комиссии? Или колючеглазому юноше Сокину, снискавшему себе креслице попроще чуть ли не в младенческом возрасте?

Боже, о какой еще дестабилизации он говорит, когда весь фондовый рынок в стране - сплошная нестабильность, сама шаткость, валкость и мятежность. И многих это вполне устраивает. Нестабильность - одна из первейших констант российского рынка, и именно таким его воспринимают и будут воспринимать еще долгие годы. Во Франции - Париж, в Англии - королева, в Антарктиде - пингвины, а у нас - нестабильный фондовый рынок. Если фондовый рынок вдруг перестанет быть нестабильным, то в этом случае многие начнут сомневаться, а впадает ли уже Волга в Каспийское море...

В последние дни Клим взял себе за правило выглядеть, как жених перед венчанием, и всем своим видом доказывать незыблемость МИДАС-ИНВЕСТа. Всем и по любому поводу. Клим Ксенофонтов - лицо этой фирмы и уж никак не ее посмертная маска. Он будет генерировать мегавольты энергии, будет наполнять оптимизмом души сомневающихся, а зубы в эпицентре его победоносной улыбки будут сверкать, как снега на вершине Килиманджаро. И чем паршивее дела, тем тверже будет его уверенность в себе.

В этот вечер Климу была назначена весьма эксклюзивная аудиенция. Друзья устроили ему встречу с супругой одного из владык мира сего. Владыка в сравнительно короткий срок набрал немалый вес в правительстве, перманентно оставаясь в тени. По мере того как рос его собственный авторитет в сферах принятия решений, росло и прочилось влияние его супруги. Вокруг нее вертелись разного рода лоббисты, порученцы и уполномоченные, которых она принимала в отреставрированном особнячке XIX века в районе Пресни. Альбина Павловна, так ее звали, была организатором семейно-государственного предприятия, приносившего неслыханные барыши. У вхожих лиц была популярна ее фраза о том, что иной росчерк пера Ванюши, так звали мужа, стоит сто миллионов долларов.

Прежде Клим никогда бы не искал заступничества в стенах этого особнячка, где предметы старины стильно уживались с новейшей офисной фурнитурой, а воздух был напоен то ли восточными благовониями, то ли тараканьим аэрозолем. Только прежде он и сам ощущал в себе достаточно могущества, он и сам себе был заступником.

Альбина Павловна оказалась толстухой с добренькими проницательными глазками, и Клим не обнаружил в ее внешности ничего магнетического, как и вообще ничего такого, на чем стоило задержаться взгляду. Его больше хотелось отвести в сторонку, либо вперить в лепной потолок.

Она приняла его по-салонному, по-свойски, словно старого друга, предложив место на диванчике, подсев рядом и придвинув легкий столик на колесиках с крошечным китайским кофейным сервизом.

- Такого кофе, как у меня, вы нигде не пробовали. Ни здесь, ни за границей, - уверила она Клима деликатным наклоном головы.

Клим выдавил из себя нечто похожее на комплимент, пытаясь изначально определиться в тоне. Выбор верного ключа многое решал в их беседе. Клим был натурой волевой и цельной и всегда держался одного тона, но сейчас был в несвойственной ему роли просителя.

В одном он был плох, не любил заводить разговор издалека, как и вообще не любил преамбул.

- Альбина Павловна, мне нужна ваша помощь, - прямодушно начал он. - Я бы не стал напрашиваться на эту встречу, но друзья посоветовали обратиться к вам.

- Итак, что от меня требуется? - Хозяйка отставила кофе на столик, явно разочарованная прямолинейностью собеседника.

Все, о чем поведал ей Клим, равно как и многое из того, что он скрыл, было ей известно уже через час после его первой попытки связаться с ней. И теперь Альбина Павловна тепло кивала в такт его рассказу, сочувственно поджимая губы. Он говорил недолго, но кофе в ее крошечной чашечке - для Барби - уже успел остыть, и она позвала секретаря. В дверях тут же возник грустного вида юноша и заменил ей кофе на горячий.

- Ваш рассказ меня очень огорчил, - сказала Альбина Павловна после паузы. Мне искренне жаль ваш бизнес. Впрочем, в этой истории колоссальная доля вашей собственной вины. В наш бурный век доверчивость карается жестоко. К тому же, вы поступили недальновидно, застраховав свой бизнес неадекватно рискам. Этот - как вы его назвали...

- Сааведра?

- Вот именно. Он, безусловно, бяка. Но вы ведь человек искушенный в вашем деле, и как же вы могли допустить? Теперь ваше положение таково, что спасти вас может только чудо. - Альбина Павловна одарила его сверканием золотой фиксы. - И в этом смысле мне лестно ваше обращение ко мне. Потому что вы на меня теперь смотрите немножечко как на чародейку. Но, мой друг, я вовсе не такая могущественная волшебница, как вам кажется. А еще, как вам известно из сказок, волшебники вовсе не бескорыстные люди...

- Готов быть вам полезен по любому поводу. - Решительно кивнул Клим.

- Так вот, они иногда требуют взамен весьма серьезных вещей. Услуг или серьезных обязательств. Я имею сказать, мой друг, что я искренне на вашей стороне. Сколько я понимаю, вас ожидает банкротство?

- Альбина Павловна, Клим Ксенофонтов никогда не будет банкротом, - горячо запротестовал Клим. - У меня есть потенциальные ссудодатели и я бы даже сказал, у меня есть выбор.

Хозяйка сказала "хе-хе" и вновь обнажила фиксу:

- Вижу-вижу, вы большой оптимист, мой друг. Я тоже. Но я еще и большой пессимист к тому же. Вы спросите - как это возможно. А я вам отвечу. В нашем мире трудно и неоправданно рискованно оставаться чем-то одним. Поэтому чтобы выжить необходимо проявлять противоположные свойства натуры.

- Хорошо. Вы сказали, что готовы помочь. И что вам нужно что-то взамен. Я готов, но о чем вы просите?

- Какой вы нетерпеливый, мой друг. Если выяснится, что нетерпение - это черта вашего характера, то боюсь, мне будет трудно чем-то помочь вам.

- Просто я немногословен, Альбина Павловна. Меня легче понять, когда я меньше говорю.

Ямочки, образованные уголками губ и круглыми щечками Альбины Павловны, стали резче, готовясь сформулировать идею. Жестом она пригласила его в кресло напротив своего рабочего стола: пересядем - дела, так дела.

- Хорошо, немногословный вы наш. Я изложу что думаю вкратце. А вкратце я думаю вот что. Ваше положение безнадежное. Или почти безнадежное. Но МИДАС-ИНВЕСТ - крупный участник фондового рынка. Маркет-мейкер, так сказать. Вы уже создали фирме имя, которое само по себе уже значит капитал. Рухнете вы, оскандалитесь, рухнет ваша фирма - и ничего уже не будет. Однако есть способ вам сохранить свое имя, имя фирмы, а заодно и часть ваших денег. Первое: в состав правления я ввожу своих людей - сколько захочу. И второе: вы уже не сможете остаться в качестве председателя. На этом месте тоже будет наш человек. В этом случае вы многое теряете, но и сохраните многое.

Негодование катапультой подбросило его из кресла, а руки его так и влекло к морщинистой шее этой горгоны, что предлагала ему продать душу дьяволу. Именно душу, ведь душа Клима Ксенофонтова давно уже перевоплотилась в то, что некогда сама и породила, - в финансовый центр МИДАС-ИНВЕСТ.

- Это невозможно! - сказал он, не в силах скрыть раздражение. - Это моя фирма. Я ее создавал, я ее и буду разрушать, когда время придет.

- Тогда считайте, что оно уже пришло. Зря вы так, Клим. - Она впервые назвала его по имени. - Если хотите, у вас будет почетное место зампреда. Как вы не можете понять, ведь это ваш выход. Подумайте хорошенько. Я обсудила этот вопрос с самыми толковыми экспертами. Неужели вы поступите иначе? Неужели лишите себя будущего? Это было бы неразумно. Хорошо, вы сейчас взволнованы. У вас был трудный день. Так езжайте домой и там подумайте. Но знайте, мой друг, время не на вашей стороне.

По дороге домой мысли не раз возвращали Клима к этой старухе в ее тихой теневой обители. Сердце разрывалось от одной только думки, что ему придется отдать кому-то МИДАС-ИНВЕСТ - его дело, его детище, его триумфальную арку, его все, черт возьми! А что отдать придется, так это - как пить дать. С командой, которую эта мадам ему собирается подогнать, он проживет не больше месяца. Он будет с безысходностью наблюдать, как другие станут принимать решения, вводить свои порядки, распоряжаться собственностью, а его мнением будут забавляться, словно стайка курортников волейбольным мячом на пляже. Им нужна сама его фирма, а все ее долги они покроют запросто из госкармана. Натащат законничков, те им такую облицовочку устроют - любо дорого. Им нужна его фирма, пусть даже и обворованная, но только не он сам.

Зато он сохранит себя и свои деньги, хотя бы часть денег. Даже если ему удастся вытащить до их "санации" хотя бы миллион долларов для себя, и то хлеб. А вот престижем придется поступиться. Не до жиру - быть бы живу. Ему сейчас в логово надо - и затаиться там, раны зализать, силенки восстановить.

В начале одиннадцатого он был дома в Чоботах.

- Климушка, ты все молчишь, а я-то вижу, что у тебя что-то не ладится. - Наталья обвила его шею руками и пыталась поцеловать. Он ее отстранил.

- Если дашь чего-нибудь пожрать, буду благодарен. Устал, как черт. Кстати, почему ты не в клинике? Ты же должна была выписаться в пятницу.

- Плохо мне там, соскучилась. Я только на ночку отпросилась. Ленку повидать. Или прогонишь?

- Ой, Наталья! - Клим полыхнул по ней взглядом. - Знаю я, как ты Ленку-то бережешь.

Наталья, глаз не поднимая, пошла на кухню собрать мужу ужин. Вот прибитая ходит, как дворняжка беспризорная, - подумалось Климу, - а новые штанишки облегающие, какие шестнадцатилетние девки носят, нацепить не забыла. Но думалось как-то надвое: и осуждая ее и соблазняясь мыслью о том, что сегодня он будет все же не один в постели. Что там ни говори и ни думай об их отношениях, а все же Наталья была баба фигуристая, на том его и поймала когда-то.

Возможно, все бы у него с ней и заладилось, если бы не это поганое свойство ее натуры. Она, как барометр, моментально реагировала на перемены в его эмоциях, в его отношении к ней. (Он этого страсть как в бабах не любил.) Была лишена способности удерживать свои реакции на заднем плане. Ее драконы рвали ее изнутри своими когтистыми лапками и острющими гребневыми наростами. В последнее время она перестала устраивать ему скандалы, не впадала в истерики, а просто изобретала способы надавить на жалость, заставить почувствовать ее страдания, прикинуться обиженной и поруганной в своей несказанной преданности.

Вздор. Его всегда выводило из себя это ее притворство. Он догадывался, что у нее даже были попытки обзавестись любовником. Наверняка подруги уже кого-то ей подсовывали в качестве лекарства от хандры. По схеме "клин - клином". Все от безделья, ведь она не мыслила себя ничем иным, как хозяйкой дома, салонной бабочкой и завсегдатайкой показов мод, где голубые психопаты дают выход своей ориентации, разряжая в пух и прах голенастых дур. Но и ничем из этого она толком-то и не стала. Его раздражала сама беспомощность ее претенциоза, неумение придать надлежащую позу тому малому, что составляло смысл ее существования.

Каким пленительным контрастом показалась ему Ольга, впервые перешагнувшая порог его рабочего кабинета, еще на старом их месте. Она тогда затмила ему зрение. Было это меньше года тому назад, а краски свежи. И не только краски, а и запахи ее, которых он так и не смог познать сполна...

Словно навстречу ее призыву, его обаняние предугадало тон ее духов, от которых у него растаяли мозги. Она не была похожа ни на дуру его жену, ни на тех офисных дур, что готовы были нырнуть под простыню по первому зову босса. Она была другая. И мог бы он предположить тогда, что эта самая "другая" так его одурачит - лишит его всего, так и не дав к себе приблизиться. Эта самая "другая" всадила ему столько адреналина в зад, а его неутоленная к ней страсть приобрела такие фантастические очертания, что он ночей готов был не спать - лишь бы разыскать ее, что готов был добыть ее и на дне морском и что начал сам себя опасаться - а не стал ли он рабом проклятой этой паранойи, способной его погубить и разорить окончательно.

Клим устало присел на кухонный табурет. Подавая ему на стол, Наталья поправила прическу: смотри, я все такая же, все так же хороша.

- Ленка спит? - спросил он, проглатывая кусок горячей пиццы и запивая ее молоком.

Наталья взглядом показала ему на фаянсовую тарелку часов, висевшую на стене.

- Сам знаю, что не утро. Кто ее укладывал - ты или нянька?

- Какая разница? Я отослала эту кикимору домой. Она грязнуля, руки не моет.

- Значит есть разница, когда спрашиваю! - Клим толкнул чашку с молоком в сторону тарелки с пиццей. Ручка от чашки полетела на пол. - И потом ты мне не позорь деревенских баб. У них руки трудовые, запомни. Трудовые - значит чистые. Сама-то в каком виде была, когда я тебя на полу нашел? Вспомни-ка, подруга.

- Чаю налить? - Наталья подсела к нему за стол и пристыженно попросила: - Прошу тебя, не надо так со мной. Что же мне теперь - повеситься? Ну, плохая - знаю, что плохая... уж какая есть.

В слезы. Но и слезы были ему упреком. Слезами Клима Ксенофонтова только озлишь, а не разжалобишь.

- Вот и плохо, что какая есть! - огрызнулся он. - Все вы - какие есть. Вся Россия, блин, какая есть. Бестолковая. Ладно, блин, иду спать.