Была середина апреля. То время года, когда в Москве после затяжной зимы пробуждаются случайные черты европейской столицы. Особенно в центральной ее части, исторической, и особенно в последние несколько лет, когда Берт потерял Кимберли.

Сказать по правде, Ким - при всем ее интересе к России - неустанно заботилась о том, чтобы Берт представлял себе этот город как центр далекой восточной деспотии, столицу очаровательных варваров, куда их обоих позвала нелегкая судьба миссионера. В Ким было столько неукротимого мессианства, что, с учетом ее исключительных внешних данных, лучшей упаковки для американской идеи и вообразить было нельзя.

- Это патология, Ким, - сказал он ей однажды. - Когда на земле не останется несчастных, которых нужно приобщать к цивилизации, твоя жизнь потеряет всякий смысл. Что ты тогда будешь делать?

- Попытаюсь превратить в людей человекообразных обезьян, - отшучивалась она.

- Это невозможно, ты же знаешь.

- Хорошо, тогда я возьмусь за тебя. Дикарей нужно брать нежностью. - И она дарила ему всю свою нежность без остатка.

У нее было завидное чувство юмора, но слишком фамильное - что-то из их семейного сериала. Иногда она любила назвать самолет "летательным аппаратом тяжелее воздуха" или сказать что-нибудь на латыни - там, где нужно просто выругаться. Черт возьми, ее мать не давала ему забыть себя и здесь, на другом континенте.

Дикаря она видела в каждом, кто не говорил на английском, даже если он был доктором философии. Можно было сказать в ее оправдание, что не пустое высокомерие и не чувство собственного превосходства побуждало ее к этому. Все шло от ее неизбывного материнства - инстинкта, которым она готова была поделиться с первым встречным ребенком. И вообще, все русские - дети и еще не научились вести себя самостоятельно.

В общем народам мира нужна была ее опека, а Армии Спасения - ее подвижнический дар. Ее сильные руки и порывистые движения, ее миндальные глаза зеленого с желтым, ее сказочная вера в добро, - все это искало выхода в том, чтобы непременно кого-нибудь подчинять своей материнской воле и приобщать к ее высокому пламени. (А Салли, их дочь, тем временем оставалась не с ними.)

Но это дарованное ей богом свойство в качестве своей оборотной стороны имело культурную ограниченность Ким. Она была неспособна понять устройство души иноплеменника, ей это было не дано. Она могла проглотить дюжину книг о русской истории - и тем дальше уйти от ее понимания.

То, как она представляла себе исторический процесс, - это были некие гештальты, неделимые феномены ее сознания, доверху забитого, как старый шкаф всякой рухлядью, несчетным множеством причин и следствий. Как-то в юности, прочитав бестселлер Хедрика Смита "Русские", она уже накрепко усвоила себе, что Страна Советов - жерства собственных медвежьих сновидений и космической тоталитарности. Каждое событие русской истории в ее воображении формировало то или иное свойство души русского человека - с точностью до микрона, если ими вообще можно мерить движения русской души.

- Вот в чем причина их непрямодушия. - Ким к нему бежала из кухни с надкушенным яблоком в руке сообщить о своем открытии. И торопливо читала ему что-то о событии в русской истории, которое потрясло души туземцем, что те в одну ночь начисто утратили всякое прямодушие.

Или:

- Теперь я поняла, почему они пьют водку в таких количествах.

Или:

- Смотри, Берти. Ты знаешь, почему Россия - страна таких контрастов? - Она совала ему под нос какую-то книжку, усиленно жестикулируя: - Эту книжку написал их историк в прошлом веке. Вот что он пишет. Иван Грозный обладал подозрительным и свирепым нравом, он разорял свои же города и истреблял их население. А его приближенный Малюта Скуратов не уступал ему в жестокости. А другого их царя, Алексея, прозвали Тишайшим за кротость нрава. И его приближенный боярин Ртищев тоже прославился добротой и необыкновенной благотворительностью. Таким образом, за жестоким царем шел любезный, и полоса жестокостей и казней сменялась умиротворением. Какой бы ты сделал из этого вывод, милый?

- Ну, что этот русский боярин мог бы стать активистом Армии Спасения. А твоя версия?

Ким махала руками, как ветряная мельница крыльями:

- Это не шутки, Берт. Я считаю, что эти вещи подтверждают природу контрастов этой страны. Это объясняет контрастность и неуравновешенность национального характера. Едва черная полоса в их истории сменялась белой, как вновь наступала черная, и ни одна белая полоса не была достаточно долгой.

Это его возмущало:

- Ким, я скажу, что на флаге Соединенных Штатов Америки тоже немало полос. Ну, а что касается неуравновешенности, то достаточно вспомнить твою мамочку, которая не отдает нам нашу дочь!

- Да, но Салли и сама не хочет ехать к нам.

- Естественно, после того, что ей внушила миссис Салливан.

- Не смей так говорить про маму!

Дальше разговор шел в традиционном для всех семейных анекдотов ключе. Стоило ему коснуться имени ее матери, как Ким стеной вставала на защиту ее чести и достоинства. Иногда это грозило Берту отлучением от ласк на вполне ощутимый промежуток времени.

Боже, как далеко это было... И давно ли? Дело не во времени, а в пространстве. Как ни банально это звучит, но то было в другом мире - в ином измерении. Недостижимо далеко.

Нельзя сказать, что эти годы одиночества ему нечем было скрасить. Толстяк МакМиллан отчаянно пытался развлечь его посещением питейных мест и общением с дорогими шлюхами. Москва и сама в последние несколько лет стала похожа на большую шлюху, разряженную и размалеванную. Снимая квартиру в непосредственном соседстве с "золотым треугольником" (московская мэрия, их "Белый дом" и Посольство США), он знал, что на последнем этаже дома напротив - через реку - дают эротическое шоу, где в натуральном виде происходит совокупление мужчины и женщины.

Когда-то Москва называла себя образцовым коммунистическим городом. Теперь образцовые коммунисты стали образчиками буржуазного распутства. От великого до презренного поистине всего лишь шаг.

Середина апреля в Москве хороша тем, что по ее улицам начинают сновать девицы в мини-юбках. Они и зимой мини-юбок не снимали, но были запахнуты в меха. Мужчины это приветствуют. Так устроен мир.

С этими мыслями - вперемешку с воспоминаниями - Берт пил утренний кофе в своей квартире, которая располагалась в одном из верхних этажей здания, на крыше которого установлен огромный фирменный символ МАЛЬБОРО. Он пил кофе из модного пластикового бокала, широкого и прозрачного. Всегда важно выбрать посуду, из которой пьешь кофе. Эта вот - идеальная для похмелья, а вечером он предпочел бы его пить из маленькой китайской чашечки. Зазвонил телефон.

- Доброе утро, Берти. У вас там, кажется, утро? Это ты, Берти? - весело спрашивал его из-за океана босс.

- Кто же еще, Майк. Ведь Ким давно уже не берет трубку.

- Будь молодцом, старина. Найди себе попку покруглей.

- Постараюсь.

- Берти, прошло уже много лет, а ты все не можешь ее забыть. Поверь, я тоже.

- Все не могу забыть, Майк.

- Так у вас там утро или что?

- Да, Майк. Субботнее утро.

- Тогда вот что. Бросай все и езжай в Нижний Новгород, где русские сейчас испытывают свой новый истребитель без крыльев и без хвоста, ха-ха-ха. Там прикинься бродячим псом и забреди на завод, где его изготовляют. И вынюхай их самый большой секрет, ха-ха-ха...

Майк был мастером разговорного жанра. Русские сказали бы - за словом в карман не полезет. Он поручил Берту эту поездку в Нижний - с тем чтобы прозондировать тамошнюю авиаиндустрию на предмет извлечения пользы для "Локхида" и на месте исследовать ситуацию с парой новейших изобретений, недавно запатентованных русскими.

У Берта была отлаженная сеть агентов-информаторов в тех российских городах, где наиболее мощно была представлена аэрокосмическая отрасль. После того как Советы поснимали у себя запреты и стали активно внедрять демократию, появилась тьма желающих оказаться полезным Западу. Дело доходило до смешного: один пожилой инженер, каким-то случаем отыскав его телефон через знакомых, предлагал Берту техническую документацию на какую-то ректификационную колонну, никакого отношения к авиации не имевшую.

Берт помнил время, когда Нижний Новгород назывался Горьким, а о поездке туда иностранцам нечего было и думать. Несколько лет тому назад город получил статус "открытого", и с тех пор Берт успел побывать там многократно. Во всякое другое время поездка в Нижний Новгород не вызвала бы никаких эмоций, но сейчас ему представлялся случай особого рода. Пусть простит его Ким, но ведь все эти годы он был верен ее памяти и тем заслужил прощения.

В нем пробудился интерес к женщине, который принято называть настоящим чувством. Он бы не поверил, скажи ему кто наперед, что сможет по-настоящему увлечься русской. Поведение русских баб из числа его знакомых вполне можно было описать двумя-тремя стереотипами. Все это социальные продукты Москвы, того самого города, что стал похож на размалеванную шлюху. Абсурд - искать в этих женщинах того, что было бы выше приземленного и низменного. Мысли у них были наполнены таким дерьмом, что его тошнило от общения с ними. МакМиллан с ним соглашался:

- Кто придумал миф о том, что русские женщины привлекательны и душевны от природы? Разве можно их сравнивать с шотландками? Да шотландки в десять раз душевнее! У них стабильный сдержанный тон душевности. А русские... это же чучела набитые. О черт, я, кажется, снова говорю, как националист. Это все оттого, что я уже второй день обхожусь без выпивки.

Он и в самом деле был националистом, Джон МакМиллан. Впрочем, самым безобидным из всех. Если б не он с его национализмом, Берт давно бы с тоски подох.

Иное дело Ольга. У Берта потеплело на душе - стоило ее увидеть однажды. Они познакомились в банке, куда Берт заглянул разменять стодолларовую бумажку. Было это пару месяцев тому назад, в конце февраля. Их было двое в очереди. Перед ним стояла брюнетка хорошего сложения и вполне респектабельного вида.

Все остальное было делом техники. Он случайно наступил ей на ногу и пустил в ход одну свою заготовку, подслушанную им нечаянно в метро:

- Простите, я вам все ноги отдавил.

Плюс его американский акцент - и в этой ситуации потерялись бы многие, а растерянная женщина - легкая добыча донжуана. Но брюнетка без труда отразила его подачу:

- Всего лишь одну.

- Ну, все равно. Как насчет дохромать до ближайшего ресторана?

- Но я не знакомлюсь с мужчинами на улице.

- Мы в помещении...

От растерянности до изумления всего лишь шаг. Женщина изумленная - сакральный феномен, который боготворят все донжуаны мира.

Они пообедали в каком-то ресторанчике в районе Кропоткинской, недалеко от того места, где русские когда-то взорвали свой храм, на его месте построили бассейн, потом срыли бассейн и снова построили свой храм.

- Я однажды купалась здесь летом. Лет десять тому назад, - сказала Ольга.

- Понравилось?

- Да. Бассейн был совсем круглый - и без крыши. Плаваешь, а над тобой солнце. А главное, неглубоко.

- Это так важно?

Берт не скрывал восторга и улыбался всеми своими американскими зубами. Во всем облике его собеседницы было нечто фотомодельное. Но за яркой внешностью и в некотором смысле вопреки ей чувствовались гибкий ум и довольно фундаментальные принципы. Сейчас что-то отвлекло ее внимание, и она искоса поглядывала на улицу. Потом удивительные ее глаза вновь устремились на него.

- Вы не ответили на мой вопрос. Для вас важно, чтобы было неглубоко? Вы боитесь глубины?

- Не знаю. Не думаю.

Она вновь отвела взгляд в сторону. Она была не из робких, и это не было кокетством. Возможно, в его собственном взгляде было слишком много напора. Убавь-ка обороты, Берти, - сказал он себе.

- Должно быть, это здорово - плавать там, где когда-то стоял храм, - предположил он.

Им принесли шампанское, и Берт сам его разливал.

- Ты становишься как святой. Как это по-русски?

- Крещение? - подсказала она.

- Да.

- В таком случае я могу считать себя крещеной... Это было очень давно. Как странно... - Она задумалась. - Когда я однажды рассказала об этом своему будущему мужу, он пошутил в том же смысле. Сказал, что я, должно быть, два дня светилась после этого.

Берт несколько скис:

- Я не знал, что у вас есть муж.

- Был. А разве это что-то меняет? Уж не хотите ли вы сказать, что если бы знали, что у меня есть муж, то не стали бы приставать ко мне? - Она ласково улыбнулась.

- Возможно. Это серьезный барьер.

- Но когда вы приставали ко мне, вас это мало интересовало.

- Вы правы, - учтиво согласился он. Очень важно почувствовать момент, который растерянная и изумленная женщина сочтет уместным для обретения уверенности в себе. Его готовность подчиниться пришлась ей по душе, и она сказала:

- Я больше не замужем.

- Извините, что я... - начал было оправдываться Берт.

- Я вдова.

Берт какое-то время вспоминал значение этого слова.

- Он погиб. Так что теперь я вдова.

Берт печально улыбнулся:

- Я тоже вдова. Моя жена погибла несколько лет тому назад. Выпьем за их память?

- Довольно грустное совпадение, - заметила она в тон его улыбке.

- Тогда не будем говорить об этом. Вам, кажется, здесь не нравится. Мне тоже. - Он предложил ей руку и увел ее из ресторанчика, на ходу заплатив официанту за шампанское. Время все еще было обеденное, и ни он, ни она никуда не спешили.

Побродили по февральской Москве. Был момент, когда прямо под ноги им откуда-то сверху рухнула огромная сосулька. Солнце уже вовсю грело крыши, и сосульки роняли капли в ожидании своего часа. Кое-где на крышах трудились мужики, скалывая лед. Опасные места на тротуарах были обнесены красными флажками.

И все же их разговор сам собой вернулся к теме, на которую они только что пытались наложить табу. Рана на сердце у Ольги была совсем еще свежая. Ее муж добровольно ушел из жизни чуть более года тому назад. Берт едва удержался от нелепого комплимента - вроде того, что вообще трудно представить себе, как вообще можно уйти от такой женщины, как она, а уж тем более уйти от нее навсегда.

По ее словам Берт догадался, что ее муж был моложе ее самой. Он был инженером, но реформы приохотили парня к деньгам. Начав с того, что открыл бюро деловой информации, он со временем стал промышлять брокерскими операциями. То был период брокерского бума, когда каждый второй бритоголовый дуралей мечтал перепродавать акции. Проще простого. Муж Ольги основал свою брокерскую контору и пропадал в ней сутками.

Его доходы росли, но вместе с ними росло и отчуждение в семье. Когда-то ради него она оставила карьеру пианистки и вернулась из столицы в Нижний, свой родной город. Вскоре после женитьбы он сильно переменился, это был уже не тот человек, которого она знала раньше и за которого она выходила замуж. А потом и вовсе стал неузнаваем. Приходил чернее тучи, молча курил на кухне и просил ее ни о чем его не расспрашивать. Он застрелился в своем офисе, оставшись там один после окончания рабочего дня. На залитой кровью предсмертной записке с трудом можно было различить несколько слов о том, что в его уходе из жизни виноват только он сам.

Потом друзья рассказали ей, что, по слухам, один крупный московский торговец ценными бумагами заказал ему покупку большого пакета акций какого-то крупного предприятия. Сделка сулила большие барыши, и муж Ольги поспешил взять под нее крупную ссуду. Однако заказчик отказался от этого пакета, тогда как сами эти акции стремительно упали в цене. Ее муж остался с подешевевшими бумагами и огромным долгом на руках, погасить который не было возможности.

Ольга рассказала эту историю Берту с откровенностью случайного попутчика по купе, не рассчитывая на то, что у них может быть еще встреча. В этом ее рассказе было что-то от варварского капитализма и от самой родовой трагичности и заброшенности судеб этой большой страны, оказавшейся как бы в стороне от всего в силу своего географического положения.

Эта брюнетка, думал Берт, просто рождена блистать и тревожить мужские сердца. Оно бы тем и исчерпывалось, если бы не след глубокой драмы, который шел дальше ее собственного горя. В ней был тайно ощутим сам трагизм мироздания, тщательно скрываемый душевный надлом - от обилия жизненного материала. Это была мощная творческая натура и одновременно пленительно женственная.

В тот же день Берт просил прощения у памяти Ким, а у своей новой знакомой - новой встречи.

Со времени той первой встречи прошло два месяца. Берт теперь все реже погружался в виски и воспоминания о Кимберли, и то, что сегодня с утра его мысли слегка поблуждали в прошлом, было уже случайностью. К тому же это было уже другое прошлое - прошлое, у которого есть будущее.

Берт знал, что Ольга часто уезжала в Нижний. Это случалось, когда ей не приходилось работать по выходным. Поездка вдвоем в город на Волге была бы отличным продолжением их отношений, пока ничем не омраченных. Их связывали несколько встреч и втрое больше телефонных разговоров. Берт уже не раз успел задать себе вопрос, не впадает ли он в старческую сентиментальность.

Он позвонил ей сразу же после звонка от босса, получив задание съездить в Нижний. Почему бы не совместить полезное с приятным? Но Ольга сказала, что в ближайшее время не получится. Она явно не хотела везти его в свой город, и этот отказ приобрел для него значимость тайны.

Расхожая мудрость гласит, что природа женщины загадочна и познание женщины есть познание тайны. А некий умник рассуждал, что нечего искать в этом деле тайну, что все достаточно явно и что мужчина есть лишь средство, а цель - ребенок. Но если все же говорить о загадках, то в Ольге их было немало. Она уклонялась от разговоров о своей работе, намекая, что тема эта скучная. Он шутливо возражал, говоря, что из тех крох информации о ней, которые ему перепадали, он не сможет выстроить для себя достоверного ее портрета.

Сначала она просто говорила, что работает "на фирме", и только со временем ему удалось узнать, что "фирма" есть не что иное, как брокерская контора. Его удивление не имело границ: вполне логично предполагать, что после того, что случилось с близким тебе человеком, ты сочтешь за благо держаться подальше от такого бизнеса.

Она нечасто говорила о себе, даром что блестящая собеседница. Берт тешил самолюбие догадкой, что это было способом пробудить к себе больше интереса. Почему бы и нет? Он все еще не находил в себе больших изъянов, оглядывая себя в зеркале. Морщины на лбу, это да. Пожалуй, он стал слишком краснокож, но все это - от общения с Джоном МакМилланом. Когда-то оно сыграло свою целительную роль, но теперь оборачивалось еще и мешками под глазами, большими уродливыми наплывами. Глаза вот приобрели водянистый оттенок и поблекли, совсем как у старика. Описывая его внешность, никто давно уже не говорил, что он голубоглаз. Это уже перестало быть характерным признаком Берта Маслоу.

Но в общем, ты еще стойкий оловянный солдатик, приятель. И у тебя еще все впереди, покуда тобой движет чувство к женщине. Этот день он просидел в мыслях и мелких заботах по хозяйству. Листал проспекты предприятий в Нижнем, которые собирался посетить, когда зазвонил телефон. Так поздно мог звонить только МакМиллан. Первые пять гудков Берт проигнорировал, но все же сломался и взял трубку.

- Как насчет выпивки, старина? Ты не против? - рыкнуло из нее.

- Это ты, пожилой алкоголик? Посмотри на часы.

- А что мне часы? Или твой лучший друг не может навестить тебя с бутылкой... чего-нибудь? Или ты на безалкогольной диете? Или у тебя на коленях твоя русская и вам не нужен третий? Или ее с тобой нет? Сидишь и пускаешь сопли? Да ты уже совсем обрусел со своей русской чувствительностью.

У МакМиллана была дурная привычка бить по самым интимным точкам. Глубоко в душу он не забирался, но и тактом не отличался. Он любил похохмить по пьяному делу, и все же это была довольно грубая экспансия, стоившая ему испорченных отношений с друзьями. Представьте себе, некий бегемот говорит вам: в душу я к тебе не влезу, по габаритам не пройду, не бойся, а просто потопчусь здесь у тебя на кухне и тонко поиронизирую. Берт отослал его к черту, сказав, что ему не до того и что если пьяный Джон все же припрется, то он ему все равно не откроет.

Засыпая Берт думал о прекрасных коленях Ольги и еще - с недоумением - о том, что же было неприличного в его желании съездить вместе в Нижний. Он ведь не навязывался ей в круг ее тамошних родственников и знакомых. Хотя, с другой стороны, мысль о совместной поездке в ее город успела взволновать его больше, чем иного жениха волнует мысль о свадебном путешествии.

Черт! Каких только мечтаний ни обнаружить в воспаленном сознании увязшего в России американца, полуседого влюбленного алкоголика. Но к черту - к черту все! Кажется, таблетка эланиума, которую он принял десять минут назад, начинала действовать. Однако для верности Берт накрыл голову подушкой.