Бродкин съездил на неделю в Москву, сдал квартиру в аренду. Григорий нашёл работу в Соколовке, где раньше устроилась и Надежда, и они ездили туда на «Запорожце»  цвета яичного желтка. Пока Григорий разгружал вагоны в Москве, строители сложили сруб и возвели его под крышу; активно шли работы внутри. Строилась и вторая часть дома. Братья были довольны. Больше всего их радовала печь, родная, на старом месте. Новый год они хотели встретить в восстановленном фамильном гнезде.

Долгими ноябрьскими вечерами за чаем у Ивана велись беседы братьев о событиях минувших лет, о пережитом. К ним часто присоединялся Аркадий Борисович. Гришу он запросто называл сыном, а к Ивану так обратиться не решался. И у того не лежала душа называть Бродкина отцом, обращался к нему по имени-отчеству. Даже знаменитая фотография его не убедила до конца, хотя он признал, что Гришка похож на того студента, который стоял рядом с Марусей.

- Вань, ну ты посмотри, - уговаривал его Григорий, когда Бродкина не было рядом, - вот они, наши родители. Я же вылитый он!

                                                             530

Аркадий нашёл лабораторию, с трудом уговорил братьев сдать пробы на генетическую экспертизу. И что же? Трудно поверить, но в отношении Григория был полный плюс, а по Ивановым мазкам  экспертиза вынесла отрицательный вердикт.

-  Иван Степанович, ну, вы – маменькин сынок, Марии Николаевны по генам, но это не значит, что я… - Бродкин замялся, - … что я не имею никакого отношения к вашему появлению на свет.

Как-то Аркадий Борисович спросил Григория, не поменять ли ему отчество в паспорте на основании результатов экспертизы и фамилию заодно.

- Вам, Иван Степанович, тоже, – сказал он, - надо об этом подумать.

Гришка уклончиво ответил, что не возражает, но не надо торопиться, следует отложить это до лучших времён.

Иван усмехнулся:

- Я – Бродов, и в писательских кругах известен под этой фамилией, и в читательских.

- Ну,   и   оставайтесь   Бродовым   как  писатель.  Но  паспорт  –  это документ для

наследования.

- А вы уже собираетесь писать завещание? Не рановато ли для вашего возраста?

- Вано, мы с тобой стреляться будем из-за наследства, - засмеялся Григорий.

- Зачем? Ты – старшой, тебе все и положено, по старшинству, - так же весело ответил Иван.

- Кстати, отец, а что с квартирой? – спросил Григорий.

- Как что? Я её сдаю, деньги мне присылают сюда, на почту. Ты же мне сам сказал, что я теперь могу ни о чём не беспокоиться. А селезня я давно выпустил в пруд, на волю. Решу и с мастерской. Хочу её перевести сюда, в Соколовку, или в Звенигород. Если ты найдёшь подходящее помещение, будешь там заправлять всей художественной частью. А я поживу пока у вас, если не вытурите старого еврея.

- Будет прикидываться, Аркадий Борисович, и не нажимайте на пятый пункт. - Пристыдил его Иван. - У нас в деревне антисемитов нет, мы это выяснили давно. Живите, сколько хотите. Мы ещё женим вас тут и жена вам нарожает кучу Гришек. Между прочим, сейчас нашим хозяйством управляет Лойкис Ильхам Зельманович. А вам рано себя в старики записывать, надо искать работу здесь. Но я хочу закончить разговор о фамилии. Мы – Бродовы, нас только двое: я и Гриша, больше родственников  в деревне нет. Мы должны сохранить и продолжить нашу фамилию. Начало нашего нынешнего рода положил Степан Бродов, взявший в жёны в тысяча девятьсот сорок четвёртом году Марусю Нестерову. В память о нём меня величают по его имени, поэтому я остаюсь Бродовым Иваном Степановичем. А Гриша волен решать сам, я не обижусь, он всё равно останется моим единственным братом. – Иван улыбнулся. – Давайте пить чай, а то  нам скоро за жёнами ехать.

- Новый год встретим в старом новом доме. Там и жить будешь, батя ты наш неродной, - обнял Григорий  Аркадия за плечи.

- Это как же неродной? Доказано же, Гриша!

- А так же: потому что мы выросли без отца, подняла нас одна Маруся, без мужской помощи.

- Ну, откуда же я знал, будешь теперь попрекать меня до конца моих дней! – Плаксиво сказал Бродкин.

- Ладно, не стоит начинать всё сначала, пейте чай. – Предложил Иван. – Ты, брат, скажи лучше, что у тебя с институтом?

- Я его бросил. По идейным соображениям, которые я изложил врагам нашего народа на сходке в квартире господина Бродкина. – Ощерился Григорий.

- Да что ты такое говоришь, Гриша?! Как можно обыкновенных болтунов называть врагами народа?! – Поперхнувшись чаем, чуть не плача, закричал Аркадий.

                                                             531

- А кто же они? На чьи деньги они выросли, выучились, работу получили?! На деньги рабочих и крестьян, кормильцев всей страны. Хлеб крестьянский ели, власть советская их бесплатно выучила, работу дала, а им всё мало. Они свою кормилицу по кухням грызли, и не только по кухням, оскорбляли погаными языками: «Эта страна-а-а!», радовались её промахам, шеи себе натрудили, вертя башкой на Запад, подачками его подъедались и подъедаются, и мусорили и в эфире, и в прессе, гадили, как могли. Задаром что ли твоя Ирка Глобер  криворотая до сих пор слюной брызжет «про эту страну»; страны давно нет, а она всё на её могиле пляшет.

Бродкин не ожидал такой атаки от Григория, молча смотрел на него, и одинокая слеза медленно катилась на правой щеке и застряла у ноздри.

- Ну, ты силён, брат, стал. – Спокойно сказал Иван. -  Мы все виноваты, что дали распуститься таким, как эта зловредная, хуже Новодворской, дамочка, что не  спасли страну. Но что ты на отца наехал, пожалел бы человека. Он-то причём? Но теперь надо жить, не давая им спуска.

- Как?

- Надо включиться в противостояние им словом, оглаской их чёрных дел, пропагандой. Они не успокоились, и мы не должны успокаиваться. Им надо развалить, расколоть Россию, распять её. А мы должны не только сопротивляться, но и организовать сопротивление, чтобы они почувствовали и поняли, что есть сила, которая не даст им творить свои дела безнаказанно.

- Ты выступаешь, как подпольщик, который ищет динамит. А это гражданская война.

- Нам динамит не нужен. Всех, кто покушается на Россию внутри неё, надо высвечивать, как вражеский самолёт прожектором, чтобы всем было видно. Разоблачать, в общем, надо их публично.

- Хлеб нужно растить для людей, а не разоблачать, комсомольский ты прожектор.

- Нет, Гриша, нам с тобой надо научиться делать и то, и другое.

- Жилы свои рвать? Так долго не протянешь.

- Зато честно. Такая, например, моя участь. Я за всех пахарей, которые полностью отдают себя плугу, должен ещё и в колокол бить.

- Лихо сказано.

- Эти слова не мои. Помнишь, Чистяков на банкете в честь нашего возвращения рассказал, как он брал интервью у дважды Героя соцтруда, бригадира тракторной бригады с Украины Александра Васильевича Гиталова и попросил его написать несколько строк для читателей о труде. А тот ему ответил? «Э, нет брат! Мы плуг прём,  а вы в колокола звоните. Вот ты и напиши за меня, как надо». Когда Георгий Иванович  рассказал об этом, и родилась эта мысль, как личное мне задание по жизни: и плуг переть, и в колокол бить, не давать людям погружаться в дремоту.

- Я, может, не все понял из ваших слов и не со всем согласен, но ты, Гриша, неправ, считая, что должен только растить хлеб для людей. А пищу духовную кто им будет готовить, стебари от искусства? – Заговорил Аркадий Борисович. – Найдётся много деятелей в литературе и в искусстве, я их называю стебарями, которые с удовольствием и не без таланта будут прислуживать и власть имущим, и бабки гребущим. А ты решил бросить художественное училище. Так сложно было в него попасть и вот, на тебе! Зря, совершенно зря.  Выучись и служи своим талантом тому, кого сочтёшь достойным своего служения. Вот как я сформулировал! Где бы записать.

- Я согласен, брат, с Аркадием Борисовичем. Поезжай в институт, продолжи учёбу. – Сказал Иван.

- А живи в моей квартире, я дам тебе ключи и предупрежу квартиросъёмщиков, чтобы  искали другую жилплощадь.

- Я уже всё решил.

                                                             532

- Но червячок сосёт? – спросил Иван.

- Подсасывает, - улыбнулся Григорий.

Иван тоже улыбнулся понимающе и предложил:

- Знаешь что, поезжай в институт, оформи академический отпуск. Думаю, года тебе хватить, чтобы определить, кто ты: пахарь или ваятель.

- Подумаю…

- Поезжай, поезжай! – Встрепенулся Аркадий Борисович.