Аркадий жил в Устьях в Бродовском доме расслабленно и сентиментально. Довольный и встречей, оказанной ему Лозовыми, и знакомством с Иваном, он предавался воспоминаниям молодости, извлекая из памяти эпизоды его пребывания здесь в далёком одна тысяча девятьсот шестьдесят пятом году. Он обозрел а клубе своё панно, с восторгом осмотрел на кладбище скульптуры Григория, поразившие его ещё сильнее, чем на фотографиях и рисунках, и  положил цветы на могилу Марии Бродовой.

- Потрясающе! – Говорил он Ивану. – Как молодой парень, не зная технологии скульптурного дела, мог не только всё это придумать, но и реализовать?! Талант, несомненный талант! Вот какого сына подарила мне Мария, а ещё говорят, что природа на детях отдыхает. – Иван слушал его молчаливо, с понимающей улыбкой на мудром лице.

Особо остро пережил Аркадий встречу с бюстом Маруси в пристройке, в интерьере музея её имени. В первый раз он  долго не мог успокоиться и всё сидел на стуле около бюста  и покачивался, не отводя глаз от лица Марии. «Мадонна моя, ты моя мадонна!» -

шептал он, пока его не позвали к столу.

Таисию выписали из больницы; Лозовые и Бродовы вскладчину отправили её в санаторий.    Надежда  собралась было в Москву, но тут объявился Бродкин и отсоветовал ей возвращаться в ресторан.

Каждый день он заглядывал в пристройку, простаивал у экспонатов, изучил биографию своей мадонны  и – как ритуал – садился напротив её бюста и смотрел, смотрел… Пристройка, конечно, была давно не та, где он провёл с Марусей удивительную и странную ночь, ночь зачатия славных его сынов, многие моменты которой стерлись у него в памяти.

Надежда, как патронажная сестра, ежедневно являлась в дом к Аркадию Борисовичу, взяв над ним шефство по готовке, уборке и стирке. Он сопротивлялся, отбил себе право ходить в магазин – ему это нравилось, он любил там «общаться с народом», как он говорил, с аборигенами, проще говоря, его хлебом не корми, дай только возможность «подержать площадку». Если ему хотелось чего-нибудь солёненького, он спускался в подпол за припасами;  Иван с Татьяной держали их на всякий случай в Гришкином доме.

Пётр Лозовой предлагал Бродкину пожить у них, Иван с Татьяной звали его к себе, но он отказался, заявив, что хочет пожить здесь один, проникнуться духом Бродовского дома, в котором жил и творил когда-то в молодости. Иван понял его и не стал настаивать.

Бродкин часто проводил у него вечера за ужином и беседой. Иван подарил ему «Афганскую тетрадь» и повесть Чистякова о Марусе.

- Георгий Иванович? – удивился Аркадий, взяв в руки книжку, - он мой сосед по автостоянке. Действительно, мир тесен! У нас и дома рядом, он частый гость у меня.

Оставаясь в пристройке один на один с бюстом Маруси, Бродкин припоминал слова однокашников: «Старик, это вещь!.. Нетленка!.. Годидзе на вернисаж… На премию тянет!» и так далее.

Заглядывал он и в клуб, простаивая у панно. Однажды его заметила заведующая клубом, подошла.

- Интересуетесь?

- Молодость вспоминаю. – Вздохнул Бродкин.

- Вы не наш, не местный. Откуда вы?

- Москва. Но когда-то бывал здесь, давненько, в одна тысяча девятьсот шестьдесят пятом году, почти тридцать лет назад.

- А панно наш односельчанин рисовал, я знаю, Григорий Бродов.

- Вы ошибаетесь, милейшая, автор фрески – я.  Вот посмотрим, сохранился ли мой автограф. – Он подошёл к правому нижнему углу панно. – Сохранился, надо же! Не закрасил,  шельмец!  –  Он  подозвал  завклубом.  –  Подойдите  сюда.  Вот,  смотрите, моя

                                                             523

подпись. А теперь взгляните сюда. – Аркадий Борисович достал красную книжечку члена Союза художников СССР. – Моя личная подпись. Сравните.

- Поразительно! – Удивилась завклубом. Взяла у него удостоверение, взглянула на фото и на Аркадия. – Аркадий Борисович Бродкин…. – Пробормотала она. – Но вы… - Она замялась…

 – Там кудряв, а тут лыс, как Ленин? – продолжил за неё Бродкин.

-  Нет, тут фото Григория Бродова.

- Нет, это я в молодости. Взгляните на дату выдачи билета. Тогда Грише было четыре года. Он – вылитый я, и это вполне естественно: Гриша мой сын.

Завклубом плохо соображала от услышанного, а Бродкин стал с ней прощаться, сославшись на неотложные дела.

- За-зах-ходите, Аркадий Борисович, в любое время, у нас могут быть к вам творческие предложения.- Только и нашла, что сказать, преемница Серафимы Юркиной…

И  зашумела  по  деревне  весть:  у  Бродовых  отец  объявился!   В  дом   двинулись

любопытные поглазеть на пропадавшего столько лет папашу, а старые друзья Бродовых – познакомиться, прицениться, что за человек поселился в доме покойной знатной доярки Маруси Бродовой. Явилась и Аграфена, конечно, с миской пирогов...

Аркадий настоял, чтобы Надежда брала у него деньги на домашние расходы.

4 октября 1993 года Аркадий, пообедав, собрался было в клуб, но потом передумал и сел за стол, достал чистый лист плотной бумаги и стал набрасывать какой-то рисунок для заказанного ему завклубом оформления. Входную дверь не запирал,  как сходил утром в магазин за хлебом и пивом, так она и сталась открытой.

Улица была пуста, как и дом Ивана. Он отвёз Татьяну на  семеноводческую станцию и занимался своими делами с техникой в ангаре, который соорудил рядом с домом. На полке над верстаком он всегда держал блокнот  и ручку: мало ли  какая мысль мелькнёт, достойная того, чтобы  запечатлеть её на бумаге. Блокнот под рукой – это стало для него уже привычкой с того дня, как на курсах он услышал совет: у писателя под рукой всегда должны быть карандаш и бумага.

Как раз он что-то писал в блокноте и не заметил, и не услышал, как мимо по улице проскользнул черный джип и тормознул возле старого Бродовского дома.

- Оба на! – Водитель нажал на тормоз. – Приехали.  – И показал пальцем на табличку с названием улицы и номером дома, прибитую сверху на створке ворот.

Трое в камуфляжной форме и  чёрных масках быстро покинули машину и проскользнули за калитку. Аркадий шуршал карандашом, расштриховывая рисунок на ватмане и напевая: «У ней такая маленькая грудь, а губы, губы алые, как маки…» и не слышал шагов в сенях.

- Ку-ку! – Раздался голос за его спиной, и  в неё больно уперлось что-то жёсткое, стальное – ствол пистолета. Он рванулся, чтобы встать. Тяжёлая рука придавила его к стулу.

- Сидеть, сука! Спрятался, свалил, козёл?  Как бабки занимать, так пожалуйста, будьте любезны  Максим Аронович! А как  отдавать, так линять? Деньги, сучёнок!

- У меня нет ничего, - захрипел Аркадий и тут же получил удар по шее. - А-а-а-а! Всё в Москве, в сейфе и в банке. Я не прятался, я отдохнуть приехал!

- Сёйф у тебя пустой, ты его почистил. А банку где зарыл? Здесь, в погребе? Где, показывай!

- Нет у меня ничего, пустой я! – Захныкал Бродкин.

- Так. Недолго музыка играла.

А два других бандита уже шарили по дому в поисках тайника, нашли лаз в подпол, обшарили его с фонарём – ничего, кроме пустых бочек и банок с соленьями.

- Эй, братва, поищи утюг, будем складки у козла на пузе разглаживать.

                                                             524

Утюг нашёлся быстро. Кинули Аркадия на кровать. Один за руки держит, другой за ноги, третий рубаху вздёрнул, пузо заголил.

- У, сколько морщин! А вот и розетка. Втыкай вилку, подавай напряжение, будем омолаживать!

Весёлый попался бандит, с юмором, Аркадий ощутил тепло накаляющегося утюга, заорал:

- Не надо! Не надо! Я всё отдам! Всё! Берите кабак за долги, только оставьте меня в покое! Сними утюг, горя… Ой! – Он изогнулся, пытаясь вырваться, и в это время ему отпустили руки и ноги. Бродкин вертанулся и грохнулся на пол под ржание бандитов.

Его подняли, шмякнули на стул, подтащили к столу. Старшой шлёпнул на стол папку, открыл её перед Аркадием.

- Подписывай отказные бумаги!

- Ручки нет.

- На тебе ручку, козёл! И не трепыхайся! Мы тебя и без  утюга поджарим, ха-ха-ха!

Бродкин поставил свои подписи везде, куда тыкал пальцем бандит.

- Всё,  оставьте меня в покое.

- Пожалуйста, ваше козлиное величество! Давай, пацаны!    

Пацаны привязали обмякшего Аркадия  скотчем к стулу.

- Сиди, козёл, и грейся! – И ушли.

В сенях один из бандитов поднял веник и облил его чем-то из фляги, которую достал из кармана, пришитого сбоку к штанине под коленом. Запахло ацетоном. Чиркнул зажигалкой, поднёс её к венику, и тот вспыхнул факелом. Он бросил этот факел в угол на кучу тряпья, тоже политую из фляжки, и выскочил из сеней на крыльцо.

Хлопнули дверцы джипа, и он рванулся с места с визжащей пробуксовкой. Это услышал Иван, он вышел из ангара. Мимо за оградой промчался чёрной стрелой джип. А из сеней дома Бродовых в обе стороны повалил сизый дым – наружу и внутрь, в комнату, где на стуле дёргался Бродкин с заклеенным ртом и вытаращенными от страха глазами.

Иван посмотрел машинально, по привычке в сторону родового жилища и, заметив дым, бросился туда. В сенях ему преградило дорогу пламя. Он сорвал со стены старую телогрейку, набросил её на голову и ринулся вперёд. Прорвавшись сквозь пламя в комнату, ещё не сильно задымлённую, Иван сразу увидел Аркадия: он мычал и дёргался на стуле; понял ситуацию, схватил стул с корчившимся на нём родителем и вывалился с ним через окно в сторону  участка Аграфены, кинулся обратно в дом через окно, успел вызвать по телефону пожарных, схватить на кухне нож и вернулся к Бродкину.  Обрезал путы и, не ожидая, когда он поднимется, рванул к колодцу, включил насос и потащил шланг к сеням. А пламя уже лизало крышу…

Забухало у конторы деревенское било - кусок рельса, побежали люди к дому Бродовых кто с чем, как принято на селе, каждый тащил то, что ему предписано порядком пожаротушения. И, наконец, раздались тревожные гудки пожарной команды – сразу двух машин. Иван уступил место пожарным, а сам, прихватив в сарае пару огнетушителей, пытался отбить у огня пристройку.

И тут чёрный дым взметнулся к небу. Его-то и увидел блудный сын Григорий.