Конфликт между Верховным Советом России и администрацией президента накалялся. В Белый дом над Москвою рекой потянулись сторонники Хасбулатова. Григорий вечерами не вылезал от Чистякова, обмениваясь с ним впечатлениями от происходящих событий, тем более, что он остался один. Дело в том, что Надежде сообщили: Таисия Лозовая лежит в больнице с инфарктом, и она, оставив ресторанную кухню на попечение поваров, в слезах умчалась в Устьи.

2 октября Чистяков и Бродов сумели пройти в здание, где шло заседание Верховного Совета Российской Федерации. Георгий Иванович предъявил удостоверение помощника депутата и о Гришке сказал, что это его ассистент. Но охрана была не очень строга: многие проходили запросто, называя имена депутатов, к которым направлялись.

В коридорах  -  не протолкнуться, перед залом заседаний сидели и стояли журналисты (их было не   очень   много)   и   просто   разночинный   люд,    явившийся   на   подмогу ВС.  Никаких  Растроповичей  с  искусственной,  для  телекамеры   улыбкой, обнимающих автоматы, не было. И  вообще, оружия нигде  не наблюдалось.

Григорий сам никуда не совался; он мало что понимал в происходящем и следовал за Георгием Ивановичем, который, судя по всему, бывал тут не раз и ориентировался свободно. Они попали в зал заседаний, слушали выступления депутатов и поздно вечером, почти уже ночью, присутствовали на совещании президиума, обсуждавшего сложившуюся обстановку.

Одни утверждали, что никакой опасности для них нет, что никто не посмеет нарушить депутатскую неприкосновенность; другие предлагали прекратить бессмысленную конфронтацию с властью, так так одолеть Ельцина у ВС нет никаких средств – ни юридических, ни силовых. Импичмент? А кто нас послушает? Третьи настаивали на импичменте президенту.

Где-то  в  каком-то  углу  чуть  ли  не  под  утро  нашли  диван,  прикорнули  на  нём,  проглотив  по бутерброду с сыром, с трудом добытых в буфете. Тревожное чувство не покидало обоих.

                                                             514

Наутро  начался обстрел Белого Дома, люди заметались по коридорам; тех, кто кинулся наружу, площадь встретила автоматным очередями. Чистяков растерялся, всё-таки возраст далеко не бойцовский – 55 лет, он не знал, что предпринять. А взрывы всё продолжались.

- В подвал! – Решил Гришка, и они ринулись вниз по лестнице и стали искать вход в подвал и оказались на цокольном этаже, прошли какие-то технические помещения. В одном из них сидел за столиком человек, поедал домашний завтрак из раскрытого газетного свёртка.

 - Охранник? – Резко, по-командирски спросил Гришка.

- Тот вскочил:

- Дежурный техник.

- Вход в подвал?!

Тот показал на тёмную дверь в дальней стене. Гришка толкнул её – заперта.

- Ключ! – Приказал Бродов. И техник подал ему ключ. Гришка открыл дверь. – Вы с нами? – спросил он всё еще жующего дежурного.

-  Нет, я должен дождаться сменщика.

- Какая смена? Там танки лупят по окнам, расстреливают людей у дома! Хотите пулю поймать?! Пошли за нами!

Техник  свернул  газету,  сунул  пакет  в   сумку,   туда   же   неоткрытую   бутылку

минералки.

- Я готов, коли так.

Они спустились в подвал, закрыв за собой дверь на ключ. Какой-то тяжёлый ящик оказался на их пути, они подняли его, припёрли им дверь. Тускло горело подвальное освещение. Мрачно и страшно.

- В какую сторону лучше идти, - обратился Гришка к технику. – Есть где-то спуск в канализацию? И ещё:  какой тоннель ведёт подальше от здания?

 Есть. Туда и там направо.

- Веди, - сказал, как приказал, Бродов.

Шли долго вдоль труб, кабелей и проводов по узкому подземному коридору. Повернули направо и снова  шли  долго, пока  не  упёрлись в стену, а в ней стальная дверь со штурвалом.

- Против часовой, - подсказал техник.

Гришка налёг, за дверью что-то стукнуло. Чистяков вздрогнул.

- Открыто. Тяните на себя. – Почему-то шёпотом подсказал техник.

- Тебя как зовут, шептун? – спросил Гришка.

- Игорь.

- Что шепчешь, Игорь? Боишься чего?

- Не знаю… Тяните, или давайте я…

Гришка дёрнул за штурвал. Присохшая махина с трудом подалась, он отворил её пошире, пахнуло чем-то  рвотным; ещё усилие – перед ними зиял чёрный провал. Они спустились на пару ступеней, Бродов вернулся  на площадку, потянул на себя дверь - она глухо стукнулась  о дверную коробку – и крутанул задвижку.

- Здесь будем ночевать, - Приказал Гришка.

- Как? – возмутился техник. – Нет, погодите, у меня мать с ума сойдёт!

- А если мы вернёмся и выйдем на площадь, и нас шлёпнут, она что, радоваться будет?!  Ночуем здесь.

Чистяков молчал. Он подчинялся Бродову полностью; прислонился к стене и медленно, скребя по ней пиджаком, опустился на корточки. Машинально сунул руку в карман пиджака и нащупал в нём три сушки. У Хасбулатова к чаю подавали, как бывало в ЦК КПСС у Поляничко,  сушки с маком.

– Угощайтесь, - сунул  в темноте их в руки товарищам по несчастью.

                                                             515

Гришка тоже присел рядом с Чистяковым, снял с плеча сумку, цвиркнул молнией и достал пакет: Галина Михайловна сунула ему на ходу: «На всякий случай!» Вот он и представился.

- Присаживайся, - пригласил он техника,  -  поужинаем.

У Игоря в прихваченной сумке оказались недоеденные утром бутерброды  и, как и у Гришки, бутылка минералки.

- Богато живём, господа-товарищи! Гришка поднял бутылку над головой, хотя никто её не разглядел. - У меня есть вода.

- И у меня, - откликнулся Игорь.

- Ну, приступим к раздаче  жратвы. - И Гришка стал рассовывать в руки путешественников бутерброды.

Переночевали кое-как, всё тело ломило; сидя спать не учили даже в Афгане. Часов в восемь отправились в путешествие по говну, как выразился Гришка. Но оказалось, что идти надо было по бетонному карнизу над канализационным потоком. Света не было никакого.

- Фонарями запастись не догадались. – Пытался шутить Гришка, мучительно соображая, как поступить.

У техника нашлась зажигалка. Гришка в сумке таскал учебник по эстетике. Он стал вырывать по листочку, сворачивать в трубочку и поджигать,  с таким крохотным  факелом

они двинулись вперёд, останавливаясь через каждые  пару метров для приготовления очередного источника света.

- Я подземный Данко, – сострил Гришка, - от которого после путешествия будет нести дерьмом.

Так с этими факелочками они добрели до колодца со скобами. До них вела стальная лестница из прутка – четыре ступеньки.

- Подъём? – Спросил Чистяков Григория.

- Чёрт его знает, где это?   Как думаешь? – обратился он к технику.

- Очень близко к Белому дому. Надо бы ещё. Вон, впереди какой-то свет.

Пошли на свет ощупью по стеночке, но быстрей чем с факелочками.  Горела лампочка в заляпанном стеклянном колпаке, едва пропускавшем свет, и проволочном каркасе-корзинке. Огляделись.  Гришка сумкой заслонил лампочку – далеко впереди манила ещё одна. Двинулись туда. Так брели около часа, пока не  натолкнулись на очередной колодец.

Бродов полез наверх по скобам, упёрся правой  ногой в противоположную часть колодца,  и обеими руками надавил на крышку.  Она чуть подалась и тут же что-то ударило по ней. Гришке отбило руки, он едва успел схватиться на скобу и повиснуть на руках. Из щели от приподнятой крышки ворвался гул машин, и звук от удара звенел до сих пор в ушах.

- Дорога, улица, - доложил он спустившись к спутникам. - Хорошо, что крышка не раскололась, - и продекламировал: - Машина жахнула по крышке, чуть не снесла башку у Гришки.

- Чистяков первым засмеялся. И смех вернул ему спокойное ироничное состояние.

- Игорь, вы техник по какому профилю? – Спросил он у их попутчика.

- Я -  сантехника, водопровод, канализация…

- Он признался, наконец, по говну и пару спец! – выдал Чистяков, и его и Гришкин хохот раскатился по подземелью.

- Так чего же ты молчал, спец? Значит, бывал здесь? – Рявкнул Гришка.

- Вы шли правильно, что было говорить?

- А фонарь прихватить жаба душила?

- Я  не думал, что полезете в канализацию.

- Ну, теперь веди. Где следующий колодец?

                                                             516

- В сквере около метро.

- Красносельская? – спросил Георгий Иванович.

- Она самая.

- Очень хорошо. Идём.

- Держитесь за стенку и шагайте за мной. Не надо светить, скоро увидим лампочку, - сказал Игорь.

Они выбрались на поверхность, никем к счастью не замеченные, отряхнулись, почистились, привели себя в порядок. Двинулись к метро. Гришка  первым увидел оцепление. Всех спешащих в метро останавливали омоновцы и проверяли документы.

- Игорь, у вас документы есть? – Спросил Чистяков.

- Да, ХОЗУ Дома правительства, удостоверение. Я иду со смены.

- Ну, иди. Спасибо, Игорёк, не поминай лихом, пока. – Игорь пошёл. – А мы, Гриша, пойдём по Заморёнова до метро «Улица тысяча девятьсот пятого года». Если и там ОМОН, двинем на Белорусскую…

Они добрались-таки до Сокольников и расстались у дома Чистякова.

- Бегите скорей, Георгий Иванович, к жене. Она, небось, поседела за эту ночь. А я всё, сыт Москвой по самое некуда. Прощайте, привет  Галине Михайловне. – И пошёл домой паковать рюкзак.

Находясь  в  Белом доме,  они  не  видели его расстрела прямой наводкой танками с

моста, этой чудовищной акции, по поводу которой никто не обратился ни в один международный суд с требованием расследования и наказания виновных. Американская телекомпания Си-эН-эН с удовольствием показала  её всему миру, всему прогрессивному человечеству, а оно молчало тоже, словно набрало в рот воды.

Чистяков и Бродов увидели это потом и не раз в кадрах хроники и смотрели с гневом, не нашедшим выхода, как и у многих. Но большинство смотрело равнодушно, как обычную телепередачу. Ирка Глобер – с восторгом и злорадством (так им и надо!); Бловарские – со страхом (как бы погромы не начались), Кварцоверы с невозмутимыми лицами (таково возмездие!); Яшка Ковзнер где-то пропьянствовал  весь этот день до полночи, но каким-то чудом в его фотоаппарате было несколько кадров расстрела Белого дома. И только одна Галина Михайловна плакала перед телеэкраном, рыдала и шептала в бессилье: «Сволочи! Что же вы делаете?! Господи, накажи их!»

В минувшую ночь по всей столице бесчинствовала пьяная шпана, переворачивала и поджигала машины, била остекление трамвайных и троллейбусных остановок.

Григорий заглянул на автостоянку к Никифорычу. Дед в сторожке приканчивал бутылку водки.

- Выпей со мной, сынок, помянем невинно убиенных!  Царь-убивец снова Россией правит. Доколе ж, Господи?! – Он напил себе и Гришке, пододвинул к нему захватанный пальцами стакан, выпил сам, утёрся рукавом, как говорили в старое время, закусил мануфактуркой, и взглянул на своего квартиранта.  - Ну, прими!

 Гришка через силу сделал крохотный глоток, поставил стакан:

- Не заставляй больше, - отщипнул хлеба, зажевал выпитое.

- Фулиганьё нынче ночью бузило, вопили: «Дави коммуняк!»

- А «Бей жидов!» не кричали?

- Не шуткуй, Гриня, сейчас тебе будет не до шуток. На стоянке у нас много владельцев  дежурило, двое были с охотничьими ружьями. Сюда не сунулись, по дворам нашкодили, подлецы, машины били, твою, Гриня, спалили. Пока пожарные прибыли, тушить уже было нечего . А ментов как ветром сдуло. Такие вот дела.

- Где она?

- Где стояла, там и стоит. Чёрный остов один, страшно глядеть.

- Ладно,  дед, в идно  всё  одно  к одному. Съезжаю от тебя совсем. Деньги оставлю

                                                             517

 на кухне, под клеёнкой. Ключи занесу. Надя уже в деревне, и я подаюсь туда же. Можешь искать новых постояльцев.

- Да нет уж, собиралься я вам отказать, душа болела, да ты вот сам облечение мне сделал. Внучка возвращается с мужем насовсем. Флот сокращают, мужа вчистую, где ему теперь работать, Один Бог ведает. Ну, давай на посошок что ли?

- Нет, спасибо, ты же знаешь, я не пью.

- И то, слава Богу.

- Пойду, соберусь и айда!

- Куды ж ты теперь-то, я не понял?

- К родному порогу.

- Ну, прощай, буду за вас молиться.

- Спасибо за всё. Да скоро свидимся: приеду, станок заберу. А так всё оставлю. Пока!

- Будь здоров!

Гришка пошёл, а дед вышел на порог сторожки и смотрел ему вслед, качая головой. Гришка обернулся и махнул Никифорычу рукой.

Во дворе у дома деда постоял у обгоревшего жигулёнка, прикинул, можно ли что тут восстановить, понял,  что  нечего,  плюнул  и  поднялся  в  квартиру.  Собрал  в старый рюкзак всё свое, что сердцу дорого, достал заначку, положил на кухне, как обещал, под клеёнку деньги за октябрь, присел на табуретку у телефона и набрал номер Ивана. Трубку

сняла Татьяна.

- Это я, - сказал глухо, - Гриша. Здравствуй. Иван где?

- Здравствуй. Он рядом. Передаю трубку.

- Брат, - голос у Гришки совсем сел, - прости. Я иду домой.

- Жду. – Только и сказал Иван.

                                                        *       *       *

От станции до города Григорий добрался на автобусе, следующим в Устьи. Но он вышел около храма и поднялся к нему. Утренняя служба закончилась, отец Павел со старостой запирали храм до вечера, когда  подошёл Григорий. Он тихо кашлянул, батюшка повернулся.

- Гриша?

- Я к вам, отец Павел.

Священник увидел уставшее лицо Григория, рюкзак за спиной, подумал: «Блудный сын возвратился». И подал знак старосте отомкнуть замок.

- Ну, что ж, рад видеть тебя. Заходи.

Исповедь была долгой.  Отец Павел сходил в алтарь, вынес чашу и причастил  Бродова. Словно тяжкий груз свалился с его плеч, такое он ощутил облегчение, выйдя из храма. Рюкзака, набитого под завязку, он не чувствовал за спиной. Спустился к роднику, внизу у шоссе под храмом, забившим много лет назад в день его освящения.

Зачерпнул святой воды, напился и омыл лицо, смежил ресницы. И вдруг сквозь журчание родника услышал голос Маруси: «Спасибо, сынок, что вернулся. Поспеши домой. Только на войну не ходи». Григорий вздрогнул, открыл глаза, огляделся: никого. Поддёрнул лямки рюкзака и двинулся по обочине шоссе, по встречке, в сторону Устьев. «Всё правильно, - подумал, - ушёл пешком и вернись своим ходом, с одним рюкзаком. Как положено».

Шёл и думал, как встретится  с братом, что скажет. Да само скажется, что надо, слова найдутся, к чему гадать. Вот место, где погиб дядя Юра Голубев, мой отец  крёстный, мой Чёрный Ангел. Царствие ему небесное! Григорий постоял с полминуты, сотворил крестное знамение и продолжил свой путь.

Шагал быстро, легко и казалось ему, что он уходит ото всего, что с ним произошло в столичной жизни, оно счищается, как грязь скребком с колёс рассадопосадочной машины, или  сбрасывается одно за другим, как диски неподъёмной штанги; и вот в руках уже один почти невесомый гриф. И всё счищенное и сброшенное представляется такой чепухой, ненужностью, помехой, как капли дождя на стекле автомобиля, которые легко снять одним движением дворников. Ты нашёл в себе силы принять это очистительное решение, сбросить помехи и открыть обзор, и всё стало ясным и понятным впереди. А вот уже слева и река Москва опять заблестела, и скоро Устьи, дом родной.

Но что это? Какой-то дым вдали, чёрным столбом  ринулся в небо. Господи, там же отец, вдруг беда какая? Но почему ты думаешь, что дым над домом твоим? Может, кто рядом горит? Григорий прибавил шагу.

И пока он торопится к дому, вернёмся на некоторое время назад.