Бродовы, как и просил Аркадий, приехали рано, и Надежда занялась готовкой.

- Сколько человек будет, Аркадий Борисович?! – крикнула она с кухни.

- Рассчитывай на дюжину вместе с нами!

- Гриша, помогай, - позвала она мужа.

- Ой, не умею я, - хотел было отбояриться Гришка, но пришлось чистить картошку и отбивать мясо.

Бродкин решил накрыть старинный стол в большой комнате: раздвинул его, застелил скатертью, принёс из древнего буфета семейный сервиз из довоенного советского фарфора, расписанного социалистическими  сюжетами, расставил рюмки, бокалы, вилки-ножи… Надежда успевала и готовить, и Аркадию помогать. Гришка  чистил селёдку и тихонько матерился.

- Ты только шкуру сними, а кости я сама вытащу.

- А я уже.

Она взяла сельдь, развалила её вдоль хребта, потом  одним резким движением выдернула рыбий скелет. Гришка и Бродкин ахнули, дивясь её мастерству.

- Лихо, - сказал Бродов.

- Фокус-покус, - добавил Бродкин.

- Теперь что, колбасы нарезать? – Гришка взялся за батон.

- Положи, я сама. Ты  накромсаешь, а я нарежу, как надо.

- Как в лучших домах Парижа и Лондóна, - откомментировал Аркадий, наблюдая, как быстро и тонко Надежда строгала батон копчёной колбасы, изящно раскладывала её на  блюде  и  лупила  по рукам Гришку, пытавшегося слямзить рéзанок.  На, пожуй жопку,

троглодит, - смилостивилась она, наконец, покончив с колбасой.

Аркадий, несмотря на трудности с продовольствием даже в столице, сумел добыть всё для шикарного стола  ради такого продолжения свадьбы сына.

Через пару часов стали подтягиваться гости. Первыми, как жившие рядом, пришли Чистяковы.  Галина Михайловна сразу стала помогать Надежде. Чистяков оглядел заставленный закусками стол, сказал «не слабо» и сел в уголке настраивать гитару, потом запел потихоньку свою новогоднюю, но не подмосковную, а столичную песню: куплеты были те же, припев один:

Что вы, ребята, стоит ли киснуть?

Стали мы старше, будем в годах?

Снег по Арбату, снег у Никитских,

На Патриарших и Чистых прудах.

А финальный припев он выдал в местном варианте:

Что вы, ребята? Здесь не поминки.

Стали мы старше, будем в годах.

Снег  по Арбату, снег по Стромынке,

На Патриарших и Чистых прудах.

- Жора, когда все соберутся, споёшь её снова? – Попросил Аркадий.

- Поглядим-посмотрим.

- Георгий Иванович, что означает название улицы «Стромынка»? – Спросил Гришка.

- О, я все словари толковые излазил, искал ответ на этот вопрос. Так и не выяснил, что такое «строма». В слове «Кострома» есть корень «стром», но что он означает, сие для меня является тайной. Хреновый я языкознайка. Недавно в каком-то буклете о Сокольниках прочитал, что в старину по этой улице шла дорога в село не то Строма, не то Стромынь. Этим мои познания в области истории названий улиц, дорог и селений ограничиваются.

                                                            499

И тут задребезжал дверной звонок. Пришли Бловарские. К этому времени Надежда  накрыла крошечный столик для фуршета с бутылкой водки, рюмочками и двумя тарелками с горками мини-бутербродиков - канапе с воткнутыми в них шпажками.

Бловарский первым делом ринулся в туалет и мыть руки, быстренько явился к фуршету потирая ладошки. Пропустил глоток водочки и, закусив кубиком чёрного хлеба с маслом и кусочком селёдки, он спросил Гришку:

- Как успехи, студент?

- Так-сяк,  - ответил Григорий.

Бловарский тут же подхватил:

Мы пойдём сначала прямо,

А потом и так и сяк.

Нет лучше имени Абрама,

Нет лучше отчества Исак.

- Витя, не начинай! – Строго приказала Галька Бловарская.

И вдруг Гришка, обратясь к Бловарскому, выдал:

Спорить с вами я не стану:

Я студент, а вы декан.

Нет лучше имени Ивана,

Нет краше отчества Степан.

Чистяков зааплодировал автору экспромта. Остальные вынуждены были подключиться.

- Получил? – осуждающе бросила мужу Бловарская.

- Что так резко-то? – тихо сказал Бродкин почти на ушко Гришке.

- А чтоб не дразнился! – Так же тихо ответил Григорий.

Явились Шура Кварцовер и  Ирка Глобер и тоже присоединились к фуршету.

- Ну, что, друзья, может, не будем ждать Яшку, он всегда последний и всегда опаздывает. Давайте за стол.

И тут снова забрякал звонок-ветеран. Появление Ковзнера удивило всех: он вошёл с букетом цветов и, не приветствуя никого из компании, направился прямо к Надежде. Встал перед ней на одно колено, воздел к её груди цветы и продекламировал:

- Офелия! О, нимфа! Прими от всех забулдыг фотообъектива поздравление с вступлением в законный брак с будущим светилом монументального искусства! – Поднялся с колена и полез целоваться с Надеждой и с Гришкой. – Поздравляю, поздравляю!

- За стол, за стол! – Захлопал в ладоши Аркадий Борисович. – Я всё сейчас объясню. – Обратился он к своей оторопевшей команде. – Рассаживайтесь. - Перед каждым стулом на столе  рядом с тарелкой лежала перевёрнутая визитка Бродова  и на каждом прямоугольнике была написана фамилия гостя. Себе Аркадий выбрал место рядом с Григорием. – Наполним ёмкости согласно вкусу каждого. Так, Господа! – Произнёс он торжественно начавшее входить в моду обращение. – Я пригласил вас для того, чтобы в старом добром, почти семейном кругу отметить бракосочетание моего сына Григория с очаровательной его невестой Наденькой, которое состоялось в канун Нового года. Яшка, ты, подлец, подгадил мне в торжественную минуту, но пьём, пьём, пьём!

Чистяков поднёс было рюмку к губам, но тут же отвёл её в сторону.

- Я пить не буду.

- Ты что, Жора?! – Взвился Бродкин.

- Противно. – И закричал. – Горько!!!

- Ха-ха-ха! – поаплодировал  Чистякову Кварцовер указательными пальцами. – Неожиданно и удачно. Присоединяюсь. –Горько, господа, горько!

Гришка и Надежда не ожидали такого начала застолья, но, подчиняясь обычаю, встали без заминки, исполнили обряд. Все выпили, навалились на закусь. Красиво и вкусно приготовила молодайка.

                                                           500

- Нет ли желающих что-нибудь сказать? – нарушил тишину трапезы Аркадий.

- Да не торопись ты, Кадюся, - едва проговорил набитым ртом Яшка, - дай пожрать вкусноту. В каком кабаке заказывал закусь? Наверное...

- Обижаете, - остановила его Галина Михайловна. – Всё, что на столе – всё приготовлено  руками и талантом молодой хозяйки Надежды Петровны Бродовой.

- Да? – на разные голоса раздалось за столом. – Чудесно! Спасибо! За это надо выпить! Вздрогнем! – Вздрогнули, заработали челюстями.

Только Аркадий получил уколы от каждого  за то, что не открыл заранее тайну нынешней встречи: вот, пришли без подарков, поставил нас в неловкое положение, друзья  так не поступают и тому подобное.

- Наоборот, я вас избавил от лишних трат в нынешнее  смутное время, вы ещё спасибо должны мне за это сказать.

- Могу я, сидя, протостировать вступивших в брак? – Обратился к Аркадию Яшка.

- Почему нет. Говори, если нас не уважаешь.

- Ну, ты пархатый каменотёс, Кадя. Я весь день на ногах, надо же когда-нибудь дать им отдохнуть.- Яшка всё-таки встал. Налил себе фужер коньяку. – Ребятки молокосо… б-р-р, молодожёны! Не вовремя вы сколотили свой семейный ковчег. Но уж если спустили его  в штормящее море нашей гнусной жизни, ставьте паруса и счастливого плавания. Куда-то ковчег занесёт вас?!

- У каждого ковчега свой Арарат. – Спокойно ответил Григорий. – Доплывём. – И вдруг спросил: - Что главное в ковчеге?

- Любовь! – Тут же отозвалась Галька Бловарская.

- Главное в танке – не бздеть! – Отрубил Яшка, выпил коньяк и громко рыгнул. –

Ой, пардон. – И сел под общий хохот.

- Ты, Яша, сказал про семейный ковчег, - скривив набок рот, философски начала Ирка Глобер, - что не вовремя он тронулся в путь. А что в этой стране можно сделать вовремя? Нормальному человеку в ней жить невозможно.

- А зачем же вы в ней тогда живёте? – Раздался спокойный голос Бродова. – Махнули бы куда-нибудь подальше – и привет.

Не тот человек была Ирка Глобер, чтобы растеряться от такого вопроса.

- А вы, молодой человек, зачем? – Вызывающе ответили она.

- Для меня такого вопроса нет. Это моя страна, моя земля. Я здесь родился,  живу, работаю, землю пашу, хлеба ращу, людей кормлю. Это ваш Гайдар заявил, что нам сельское хозяйство не нужно, всё купим за бугром. Конечно, там многое можно купить. Только счастья там не купишь. И не обретёшь.

- А в чём оно, счастье? – Сыронизировала Ирка и, вздёрнув голову, впилась взглядом в Григория.

- Если бы вы когда-нибудь сеяли по весне яровые, вы бы меня поняли. Когда видишь, как всходят, выбрасывая к свету шильца стебельков, посеянные тобою зёрна, вот тогда и чувствуешь, что счастлив. Но вы не ответили на мой вопрос, Ирина… э…

- Исааковна, - подсказала Глобер, - отвечаю: я живу в этой стране для того, чтобы научить людей правильно жить, правильно выбирать власть…

- И вы знаете, как надо правильно жить?

- Безусловно.

- Откуда? Я думаю, для этого надо вспахать своё поле, засеять его и дождаться урожая. - Отпарировал Гришка.

- Мы с чудесным конём… соберем и посеем и вспашем… и отделим зёрна от плевел. – Глубокомысленно произнёс Шура Кварцовер.

- Внимание! Открывается «Школа правильной жизни» Ирки Глобер, плата – тысяча долларов в месяц. Срок обучения – три года поселения. – Протрубил в свёрнутую ладонь Яшка Ковзнер.

                                                             501

- Ирка, - усмехнулся Шура Кварцовер, - давай лучше водку пить, пока её всю Яшка не выдул. Сколько можно трепаться, господа члены политсовета?

- Первая здравая мысль за сегодня, которую я слышу. Отличная мысль! Предлагаю её поддержать.– Воскликнул Яшка и потянулся к бутылке.

- Поддерживаем! – Чистяков налил себе и жене хванчкары.

- Не возражаем. – Гришка наполнил шампанским свой и Надеждин бокал. – Слышал недавно мудрые слова: «Если мой сосед живёт не так, как я, это не значит, что я живу правильно». И не надо никого учить жить. Учить надо профессиям, наукам, культуре.

- И правилам дорожного движения, - добавил Шура Кварцовер.

- Совершенно справедливо, но и другим правилам поведения и прочим кодексам. И достаточно. – Гришка сделал небольшую паузу и завершил: -  А то нас комиссары учили семьдесят лет одному, теперь их внуки-демократы наваливаются учить другому. А я хочу просто жить. За жизнь! – Он высоко поднял бокал и отпил пару глотков. А Надежда осушила свой полностью.

Галина Михайловна затолкала в бок Чистякова, пока Гришка вёл дискуссию с Глобер, а Георгий Иванович слушал его и ушам своим не верил: кто это говорит, не Иван ли Бродов? Когда Гришка закончил, Чистяков потянулся к его бокалу, чокнулся и сказал: «Молодца, Максимка!»

Бродкин постучал вилкой по пустому хрустальному фужеру:

- Господа, сюрприз. Покончим с политикой, поговорим о бизнесе. Я открываю собственный ресторан национальной еврейской кухни.

- Как? Когда? Где?

- Ты с ума сошёл!

- Бутербродкин коммерсант! – пропел Яшка Ковзнер, подливая себе коньячку.

- И приглашаю вас на открытие в ночь на старый Новый год.

- На халяву? Мы тебя сразу разорим! – Предупредил Кварцовер.

- Как назвал ресторан?

- «Азохен вэй».

- Ха-ха-ха!- Неверно! Лучше: «Зайди пожрать, пархатый» - И опять ха-ха-ха!

Изгалялись по поводу названия ресторана, пока кто-то не предложил выпить за успех Бродкинского предприятия. И затем Аркадий Борисович обратился к Надежде:

- Надюша, у меня в ресторане есть вакансия шеф-повара. Предлагаю занять её вам.

Надежда смутилась и не знала, что ответить.

- Ну, что же вы молчите?

- Спасибо за предложение. Я, наверное, не подойду на эту должность.

- Почему же?

- Я не знаю еврейской кухни, ни одного блюда, кроме сегодняшнего форшмака.

- И он, милочка, у вас получился не совсем… Селёдку для него не через мясорубку провёртывают, а рубят топором! – Авторитетно заявила Ирка Глобер.

- Ну, вот, что я вам и говорила. Если бы другая кухня, я бы с радостью.

- Неужели вас не учили, как фаршировать щуку? – Удивилась Глобер.

- Им даже выпечку мацы не преподавали. – Уплетая бутерброд с форшмаком,  пробубнил набитым ртом Яшка Ковзнер.

- Придут к тебе в кабак такие знатоки, как Ирка, закажут форшмак, он им не понравится, вызовут на ковёр шеф-повара, а к ним выйдет казачка. Как они увидят её, оскорбятся и поднимут скандал. А если к ним выйдет пузатая Циля Марковна в заляпанном соусом фартуке и  скажет «Шалом!», все вопросы будут сняты.- Пофантазировал Шура Кварцовер.

- Кадюся, а пусть еду стряпает казачка, а для выхода на претензии найми Цилю Марковну, - посоветовал Яшка Ковзнер. И опять  смех.

                                                             502

И посыпались еврейские анекдоты, острые и смешные.

Вытирая выступившие от смеха слезы, Чистяков сказал:

- Нет, честное слово, если бы я рассказал вам хоть один еврейский анекдот, вы бы меня на кусочки порезали…

- Или топориком  на форшмак, - закончила за него Галина Михайловна.

- Яша, я думаю, вы сфотографируете молодых? – Спросил Чистяков. – А форшмак всё-таки хорош, несмотря на отсутствие топора.

- Вы просто не ели настоящего, - отпарировала Глобер.

- Мужики, к топору! Всех евреев и коммунистов – та-та-та-та-та! – Заорал крепко поддавший Яшка  и щёлкнул фотоаппаратом. - Готово!

- Ковзнер, не подстрекай, дай договорить! - Одёрнул Яшку Бродкин. – А тебе, Гриша, я предлагаю должность главного менеджера, ну, моего заместителя по снабжению.

- И что я буду  делать? Торчать швейцаром у входа, встречать дорогих гостей?

- Зачем? Для этого служит менеджер по залу. У тебя – заказ и доставка продуктов, поиск наивыгоднейших поставщиков, транспорт ну, и как художник будешь отвечать за оформление зала.

- У нас на факультете нет таких предметов, как обеспечение пищевого предприятия продуктами. Нет, эта работа не по мне.

- Почему же?

- Кафе, ресторан – всегда криминал.

- Откуда вам это известно? – С иронией спросила Глобер.

- На личном опыте. Хватит с нас одного бандитского налёта, да, Надюха?

- Лучше не напоминай. – Замахала она руками.

- Где же вы сейчас несёте трудовую вахту? – проиронизировала рефлекторно Ирка Глобер.

- Мусор вывожу на мусоровозе. Вы мусорите здесь, в столице, а я эти дела за город отправляю на свалки. Видели бы вы их, вам стало бы страшно, и вы стали бы меньше мусорить.

- Вы жили в деревне, разве не мусорили?

-Всё, что горит, сжигали на дворе, всё, что гниёт – закапывали, металл сносили в отведенное для него место. У нас на деревне чисто.

- Вы – будущий художник, и вдруг – мусор. Как это соединить. – Не унималась Глобер.

- Художник-мусорщик, это новое направление в искусстве, - Пьяно заключил Яшка и снова щёлкнул камерой.

- А что, и такие мастера нужны, высокие таланты, потому как в нашем искусстве, судя по всему, что мы видим, полно мусора – и горючего, и гниющего, и железного, требующего переплавки. Гриша, ты согласен со мной? – Решил поддержать его Чистяков.

- Абсолютно верно. – Согласно кивнул головой Григорий. – Но я не вижу ничего дурного в моей работе. Она стабильная, правда, последнее время на помойки выносят много старой партийной литературы. Тут полное собрание сочинений Ленина выбросили.

- И что же, вы его загрузили в мусоровоз? Символично!

- Нет, я взял его себе.

- Зачем?

- На всякий случай. - Блеснул Гришка сиятельной улыбкой.

- Гриша, - остановил пикировку Аркадий Борисович, - должность менеджера по интерьеру тебя устроит? Будешь заниматься оформлением зала, витриной, буклетами, рекламой,  рисовать меню, прейскурант и так далее. Захочешь расписать стены – пожалуйста. – Там море художественной работы. Раз в полгода будем менять интерьер, обновлять; в общем, найдём, что, чем и как.

- Почему найдём?

                                                             503

- Ну,  я буду помогать.

- И сколько я должен буду  отстёгивать тебе за это?

- Нет, ты не понял…

- Мы не Кукрыниксы. Я работаю один.

- Хорошо, хорошо…

- Ну, вы, Бродбродкашки, деловые вопросы перенесите в свой кабак. А сегодня горячее будет? – Подал голос Ковзнер.

- Ой, я заслушалась вас, сейчас подам! – Надежда поспешила на кухню, Галина Михайловна за ней.

- Алё, Бродкины, - возник вдруг Шура Кварцовер, - мы что, сегодня будем обсуждать только ваши семейные проблемы?

- Почему же семейные? – Возразил Чистяков. – Поиск своего места в жизни, поиск самого себя – это, как теперь говорят, общечеловеческая тема и может стать главной фишкой нашей беседы. Я готов поддержать разговор. Да и у вас у всех найдётся, что сказать.

- Обязательно! – Откликнулся Яшка Ковзнер. – Особенно у Ирки Глобер. Она об этом чуть ли не каждый  день по телику трындит и в газетёнке своей публикуется.

- Ковзнер, ты бы  лучше жрал свою водку и не лез в то, в чём ты не разбираешься.

- Однако ты, мать, несправедлива. Я разбираюсь, например в том, что я жру не свою водку, а Бродкинскую. А свою я не жру, а выпиваю рюмочку и то очень редко. А сегодня я не водку жру, а потребляю коньячок. – И Яшка почмокал губами и «потанцевал» головой.

- Место  в  жизни – да.  Я  думал  сперва,  что  нашёл его. Но меня куда-то потянуло

вбок, так потянуло, что я чуть было не пошёл в разнос. – Неторопливо и веско заговорил Григорий Бродов. И такой в его словах был энергетический посыл и духовный жар, что никому, даже Ирке, не захотелось его прервать. – И вот кинулся я искать своё новое место и почти нашёл. Но жизнь перевернулась, и что-то мне подсказывает, что надо задуматься: а не вернуться ли на прежнее место? Не бросить ли учёбу, за которую, теперь, к сожалению, дерут втридорога.

- Вы разочаровались? – Вставила-таки Ирка Глобер, не могла не вставить.

- Нет, боже упаси. Вот вы за учёбу платили?

- Нет, конечно.

- Ага, говорите – конечно – а что окончили?

- Филфак МГУ.

- Значит, власть советская вас выучила бесплатно, работу дала и всё остальное. А вы её, кормилицу, каблуками топчете до сих пор, хотя она уже в могиле.

-  Она могилу уминает, чтобы не воскресла, не дай Бог. – Подал голос Ковзнер.

- Наслушался я вас и тут, у отца, и по телевизору, и в институте. И пришла мысль: а кому я буду служить своим искусством, когда получу диплом? Тому, кто мгновенно перековался из совка в демократа? Наверно, все были в комсомоле, может, и в КПСС состояли. Или тем, кому вы сейчас прислуживаете и кто вам бабки отстёгивает? И подумалось: а не отказаться ли от искусства в пользу хлебопашества? Когда страна в беде и народ в нужде, его не накормишь ни памятниками, ни картинами, ни романами и стихами, ни песнями. Сейчас народу требуются не Венеры Милосские в парках, а хлеб на столе. Людям в нужде нужен хлеб, и профессия хлебороба вновь становится главной на земле - по содержанию, а по форме – не ниже искусства, хотя её унижают нещадно.

Гришка смял в руках бумажную салфетку от волнения, сделал из неё шарик и продолжил,  катая его в ладонях:

- Пусть чванятся эстрадники, певцы и певички, считая себя главными законодателями нашей жизни,  архитекторы и композиторы, юристы и бухгалтеры, историки и политики. Мы  будем  пахать  землю  и  растить  хлеб без  чванства,  а  они  все

будут его есть. Где вы видели чванливого пахаря? Правильно и точно, гениально сказал поэт Сергей Викулов: «Не забывай об этом никогда: всему начало плуг и борозда. Поскольку борозда под вешним небом имеет свойство обернуться хлебом, не забывай об этом никогда: всему начало – плуг и борозда». Мудро, сильнее и не скажешь. Жаль, что хлеб для всех одинаково вкусен и не горчит для сволочей, предателей, жуликов и их прихлебателей, это я уже цитирую ваши стихи, Георгий Иванович. Как там у вас: «В труде нелегком на земле мы будем счастливы судьбою. Нет слаще хлеба на столе того, что выращен тобою».

Гришкину речь, замерев в дверях, слушали и Галина Михайловна с Надеждой.

- Ну, - закончил он, - а теперь, Яков Михайлович, можете меня расстрелять вместе с коммунистами.

- Бекицер, - сказал слега протрезвевший Ковзнер, - и щёлкнул камерой, обдав всех светом фотовспышки.

- А вот и горячее поспело! С жареной картошкой! – Надежда и Чистякова поставили два блюда на стол.

- Гриша, хватит людям зубы заговаривать, дай им поесть как следует. – Просительным тоном сказала Надежда.

Чистяков встал:

- Господа, товарищи - как вам будет удобней. Тема, которую поднял Григорий, совсем не личная только его, а весьма широкая, в чём вы могли убедиться из его страстного монолога. И хотя по некоторым моментам твоей речи, Гриша, я могу поспорить, в частности по теме «Молчат ли музы, когда говорят пушки», в целом одобряю и присоединяюсь.

Когда он начал говорить, Надежда положила Гришке на тарелку свиную отбивную, а к концу речи Георгия Ивановича его жена сделал то же самое, положила ему мясо с картошкой и сказала:

- Присоединяйся к Грише. И вы, друзья, присоединяйтесь, мясо отменное.- Обратилась она приветливо к остальным гостям.

- Да, Григорий Аркадиевич… - начал Шура Кварцовер.

- Степанович, - поправил его Бродов.

- Серьёзно? Хорошо, Григорий пока Степанович,  на тяжёлую тропу войны с самим собой и с миром ступили вы. Желаю вам преуспеть!

Ирка Глобер поняла, что доводить затеянную дискуссию до скандала бессмысленно, поэтому подняла бокал с хванчкарой и произнесла:

- Я надеюсь, что вы, Григорий, всё-таки завершите учёбу, а потом сделаете свой окончательный выбор.

- Конечно, конечно! Друзья мои! – Засуетился  Бродкин. – Новый год всё-таки. Давайте повеселее! Жора, где твоя бандура?

- А давайте! – Вдруг заявила Надежда. -  Георгий Иванович, знаете «Казачку»? Ну, её ещё Синявская поёт.

- И ответил Юра: вот моя бандура! – Взял пару аккордов Чистяков. – Я готов.

И казачка Надька так выдала песню, оторвала, как говорится, что ошеломила всех - так ей хотелось разрушить, размыть напряжение, царившее за столом. И это ей удалось.

- Ну ты, мать, даёшь! – Восхитился Гришка.

- Предлагаю выпить за Надю! За её голос, который она столько лет скрывала от нас. – Взволнованно произнесла Галина Михайловна и подняла бокал. – За тебя! За твой голос!

А дальше Чистяков повторил по просьбе Аркадия свою новогоднюю, и она всем понравилась и словно бы всех объединила, и каждому стало уютней и радостней за столом.

- Георгий, - обратилась к Чистякову  Глобер, - вы давно живёте в Сокольниках?

                                                             505

- Уже десять лет, - ответила за мужа Галина Михайловна.

-  У вас есть что-нибудь про Сокольники?

- Я не знаю, будет ли это интересно всем…

- Давай, не жмись и не капризничай. – Подначил Яшка Ковзнер.

Ну, слушайте, вначале стихи.

Как хорошо проснуться на заре

И песни петь, не ведая печали,

Открыв и ум, и сердце той поре,

Которая у дня стоит в начале,

Свободно распахнуть своё окно,

Впустить и свет, и цвет, и шум и запах:

Сокольников зеленое пятно,

Трамвая звон, травинку в птичьих лапах…

И справа, из рассветной нежной мглы

Увидеть миг, не перестав дивиться,

Как кончиком останкинской иглы

Поймает первый луч зари столица.

И сразу запел одну из своих любимых песен:

- Следующая станция Сокольники,-

Стёртый голос объявил, дрожа…

Где ж вы, годы, вы, мои соколики?

Что ж ты, время, режешь без ножа?

   Следующая станция Сокольники,

   Где ж вы, годы, вы, мои соколики?

   Где ж вы, года, вы, мои соколики?

   Следующая станция Сокольники.

Было время, я сюда похаживал

Целоваться в парковую жуть.

А теперь без старческого ханжества

Замерших в объятьях обхожу.

   Следующая станция Сокольники…

Вянут все вопросы и вопросики,

Затихает в сердце боль проблем.

Осенью подёрнутые просеки

Умиротворенье дарят всем.

   Следующая станция Сокольники…

Вот скамеек ряд с листвой налипшей,

По немой эстраде дождь сечёт.

И динамик на столбе охрипший

Кристалинской голосом поёт:

«Да ещё старики, что всё так же стучат в домино».

   Следующая станция Сокольники.

   Где ж вы, годы, вы, мои соколики?

   Где ж вы, годы, вы, мои соколики?

   Следующая станция Сокольники…

И дальше хриплым голосом, без мелодии пробормотал, продражая машинисту:

   Следующая станция Преображенская площадь.

   Поезд следует до станции Преображенская площадь.

Сколько хотелось – выпито, сколько моглось – съедено, сколько ни говорилось – всего за один раз не выскажешь. Расходились примиренчески, к радости Аркадия. Бродовы  обещали  навестить  Чистяковых.  Аркадий  уговорил  молодых  переночевать  у

                                                             506

него. Тогда не до разговоров; завтра рано вставать: Надежде далеко ехать. Да куда ехать – завтра суббота. Тогда хоть выспимся.

                                                   *       *       *

Утром Надежда накормила мужа и тестя вкусным и сытным завтраком к радости Аркадия Борисовича. Он  умел варить только постную пшённую кашу и питался ею по утрам.

Григорий позвонил Чистякову.

- Алё, вы нас приглашали? Можем сейчас зайти.

- А вы где?

- Здесь, рядом, где с вами вчера были.

- Галя! Бродовы к нам идут!

- Прямо сейчас? Ой… - услышал Григорий в трубке и смутился.

- Георгий Иванович, давайте мы в другой раз как-нибудь.

- Да вы что, Гриша! Никаких других разов. И не вздумайте исчезать. Выходите через полчаса на круг, там встретимся.

 – На какой круг?

- На Егерский пруд, забыл что ли? Напротив нашего дома. Сойдёмся, хорошо? Всё  нормально, Гриша, всё нормально. Идите вокруг пруда по часовой стрелке, а я против часовой пойду, не то не сойдёмся.

 Григорий пошептался с женой и они пошли в прихожую одеваться.

- Ой, вы далеко ли? – Захныкал Бродкин.

- Прогуляться по морозцу, свежим воздухом подышать.

- Надолго?

- Не знаем, как получится.

- Обедаем у меня?

- Только не поздно, нам сегодня надо вернуться в общежитие. Завтра выходим на работу.

- Завтра же воскресенье!

- Мусор требует послепраздничной уборки. А Надежду ждут голодные студенты.

- Ну вот. Знаешь что, переходи-ка ты ко мне в мастерскую «Керамика для вас» на должность художника. По профилю будущей профессии. Ты ведь любишь, как ты говоришь, лепить. Вот и будешь этим заниматься. Заработок приличный. И не надо вкалывать по выходным.

 – Обсудим за обедом. Ну, ты готова? – Позвал он Надежду, вертевшуюся перед зеркалом в передней. – Пошли.

Они вышли на широкую расчищенную дорожку вокруг пруда. Навстречу мамаши и бабушки катили коляски с младенцами, прогуливались, беседуя на ходу, пенсионеры. Внизу на льду на расчищенных от снега прямоугольных площадках гоняли шайбы пацаны, девочки пытались подражать фигуристкам из телевизора. Вдоль края пруда по кругу катил по лыжне белобородый дед, а за ним ковыляла на лыжах маленькая девочка в голубом лыжном костюме.

- Дед мороз и снегурочка, - глядя на них, улыбнулась Надя.

Бродовы с удовольствием прошли круг и на втором круге замерли от неожиданности: навстречу им Верка катила в инвалидной коляске спящего с опущенной набок головой Шнека. Верка кинулась с ними  обниматься, как с родными людьми.

- Ой, ребятки, Надя, Гриша! С Новым годом! Как я рада вас видеть! Куда вы пропали?  А мы вот с Нестором … Мы поженились, он так захотел. Он сейчас уже ничего, было совсем плохо. Теперь встаёт и к столу, и в туалет, сам ест, ходит по квартире. Спит помногу, вот и сейчас на свежем воздухе его разморило, уснул. – Она сняла платочком слюну  с  уголка  губ  Нестора.   –  Он  на  меня  переписал  кафе  и  баню,  я  едва  со  всем

                                                             507

управляюсь. Вы где  сейчас? Надя, ты не вернёшься на прежнее своё место? Я разрываюсь, ты меня спасёшь, а, Надюш?  Гриша, мне и снабженец нужен, ох, как нужен!.. – Она тараторила без умолку, боясь, очевидно, что они уйдут, вцепилась в их рукава и трясла, трясла…

- Нестор открыл глаза, увидел Бродовых, вытаращился, сонный взгляд приобрёл осмысленность.

- Брод? Ты?!  -Тягуче и незнакомо проскрипел он.

- Привет, - Гришка хотел по привычке назвать его Шнеком, но  решил иначе: -  Нестор!

- Ты разве живой?

- Жив пока ещё.

- А-а-а… Да… Ты это…. В общем… ладно.

- Вера, - сказал Григорий, - крепко сжав её ладони. – Мы очень торопимся сейчас. Если хочешь, мы зайдём. Но о возвращении… Понимаешь, мы начинаем собственное дело, спонсор у нас есть, так что извини… - Лихо соврал Григорий. – О его возвращении к Шнеку и речи не могло быть, но  не хотелось огорчать Верку. – Скажи ваш адрес.

Верка поняла, но адрес назвала, и попросила обязательно заглянуть к ним. Они пообещали и двинулись дальше. Пора бы уже увидеть Чистякова.

И тут с лавочки, на которой заросшие щетиной старички разложили на газете закусь и поставили бутылочку, их окликнул Никифорыч.

- Гриня, Надя! Вы куды подевались? Старика бросили и не кажутся! Я  без вас совсем пропадаю.

Они обнялись, поздравили друг друга  с Новым годом, Григорий заверил деда, что скоро, совсем скоро вернуться к нему и всё будет, как прежде.

- А когда ж? – чуть не плача спросил дед.

-  Экзамены сдам, и приедем, жди. А вот, - Григорий полез в карман, достал деньги, - это тебе на новогодний подарок.

И они, попрощавшись с Никифорычем и сославшись на нехватку времени, поспешили дальше, завидя впереди махавшего им Чистякова.

- Ты уже всё решил? – спросила Надежда.

- Почти. Надо возвращаться сюда. Тебе лучше работать у Верки. Там всё теперь тихо. А я – в керамическую мастерскую Аркадия Борисовича, пока так. Согласна?

- Конечно. У деда лучше, чем в  общаге, как-то неуютно там, холодно. Артём только расстроится.

- Ну, как-нибудь обойдётся.

Георгий Иванович извинился и объяснил:

- Галя просила меня часок погулять, пока всё не приготовит.

- Ничего не надо готовить, - поморщился Григорий, - ну зачем? Мы бы с вами и так пошептались, а женщины чайком побаловались, вот и всё.

- Ну, не упрощай. Вы всё-таки у нас ещё ни разу не были. Я на улице уже полчаса. Вот, - он приподнял руку с пакетом, - заодно хлеба купил. Давайте погуляем немного, если не замёрзли, и к нам.

- Может, мне пойти помочь Галине Михайловне? – Предложила Надежда.

- Это хорошо. Пошли, посажу тебя в лифт. Тебе такой транспорт знаком?

- Нет, мне всё больше попадались лестницы в подвал. – Отшутилась Надежда.

Они зашли в подъезд, Чистяков помог  Надежде войти в лифт,  назвал  номер их квартиры и т.д.

- Скажи Гале, что мы тебя ей в помощь прислали и чтобы махнула нам в окно, что ты прибыла.  Поехали! – Лифт тронулся, Надежда пискнула. Мужчины засмеялись.  Вышли на улицу, повернулись лицом к дому.

- Вон, наши три окна слева от линии подъезда. О, уже прибыла твоя супружница и

                                                             508

с Галькой машет нам в окошке. – Они  помахали им в ответ и продолжили прогулку.

С полчаса Чистяков и Бродов не торопясь ходили вокруг пруда, беседуя о разном, в том числе и о вчерашнем вечере.

- В таких компаниях закаляешь характер и проверяешь себя на всхожесть, уточняешь свои нравственные позиции и проясняешь собственный взгляд на жизнь.

- Школа жизни Ирки Глобер. – Добавил Бродов.

- Нет, если она откроет свою школу, она будет учить людей совсем другому и на деньги из-за бугра. Сейчас тамошние спонсоры так и вьются стаями над Россией, коршуны.

- Но разве с такими людьми можно находиться рядом. У меня вчера кулаки чесались.

- Кулаки чесались и у Голубева, он избрал свой путь борьбы с отщепенцами, чьи воспитанники и дети сейчас творят недоброе на нашей земле. Да, жаль, не довел он свое дело до конечного результата, хотя его недоброжелатели все-таки поплатились крепко за их делишки. За  убеждения преследовать нельзя, но носители недобрых убеждений имеют планы разрушения нравственности российских людей, сеют недоброе, духовные сорняки, семена которых, созревая, отравляют души людей страшнее наркотиков. А мы должны  на поле нашей жизни  «сеять разумное, доброе, вечное», забивать сорняки нашими чистыми посевами, выпалывать зло, уничтожать сорняки, чтобы им неповадно было снова сеять недоброе. Это трудное дело, одними спорами за столом их не решить. Они сейчас совращают молодёжь, подсовывают ложные идеалы, пошлые принципы, используя псевдоискусство,  антикультуру,  прикрытую  яркими  облатками,  дешёвыми  соблазнами

вседозволенности, развязности и так далее, трудно всё и перечислить. Самое страшное – они свою ложь маскируют под правду. А их ложь – это тень правды, и многие, к сожалению, попадают в эту тень. И здесь в открытой борьбе со злом мы должны быть терпимыми и талантливыми, не творить дешёвку, не халтурить. Халтура – признак пошлости, недоброго; нам нужны  искренность и честность, бескорыстность, духовная чистота. И терпение, когда чешутся кулаки, терпение и терпение. Нужно быть терпеливее и спокойнее. Я надеюсь, ты заметил по жизни, что все люди разные.  Что ни человек, то мнение. За язык судить нельзя. Прошло то время. Пусть болтают, что хотят. Судить надо за поступки, дела.

- А разве такая вот болтовня  по телевизору, в газетах, разве не поступок? По-моему, это просто преступление. Они же не для себя болтают, не просто так и не случайно. Они же других поджигают. Кто-то их нацеливает на это?

- Само собой. С этими поджигателями надо бороться нашим языком, языком правды и веры, и обращать в свою веру и правду соплеменников, расширять круг обращённых и с помощью искусства тоже. И я не согласен с теми, кто от него хочет отказаться. Поняли, молодой человек? – Улыбнулся поэт.

- Понял. Но всё-таки, мне жаль, что отец в этой компании.

- Вот как? – Вскинул брови Чистяков. – Мне кажется, что он не совсем для них подходит. Я вижу, что они ему в тягость.

- Как по-вашему, он хороший человек?

- Думаю, да. Но чересчур суетливый. Запутался по жизни в поисках её смысла, а она на исходе, прочти прошла. Ему бы сейчас  всё бросить и заняться самым главным, любимым делом. А не бабки заколачивать любым путём.  А ты правильно сделал, что согласился работать в его мастерской. Ты у него многому научишься. Но пошли, пора, вон, три головы в окошке торчат. – Он помахал рукой. – Нет, туда смотри, над вторым подъездом, три окна слева, седьмой этаж. Нас высматривают.

 – А третий, ах, да, я и забыл совсем, Ваня. А во втором окне кто?

- Галина мама Мария Ивановна. Она в школу пошла ещё при царе. Во как. А мы будем жить со своим царём в голове.

                                                             509