Бродов едва дождался Надежду, не усидел дома, хотя надо было готовиться к зачётам, побежал ей навстречу. Помахал издали, принял у неё из рук сумку («Опять жратву несёшь?» - «А что и где сейчас купишь?»), и они медленно двинулись к дому, обсуждая произошедшее у Шнека в кабинете и решая, как быть дальше. До дома – два шага, хотелось побеседовать наедине, а в квартире их ждал Никифорыч, он привык ужинать с ними, Надежда набаловала его и Гришку едой из кафе. Что уж тут говорить, какой работник кухни уходит с неё вечером с пустой сумкой?

- Пойдём, пройдёмся вокруг пруда, поговорим наедине. Деда я потом накормлю, не умрёт, - глянула на Гришку, - и тебя, и тебя, голодненький ты мой, мы недолго. – Предложила Надежда. – И Гришка не возразил, даже  обрадовался, втайне надеясь встретить на Егерском Чистякова.

- Может, правда, рванём отсюда куда-нибудь? Деньги есть кое-какие.

- Я сам об этом думал. Но далеко нельзя. Мне надо в институт ездить регулярно.

- А отпуск в институте можешь взять, этот, как его…

- Академический? Нет, не могу. Надо сдать сначала за первый курс, а потом просить отпуск. Была такая мысль. Ну, дадут на год, а потом что? Надо искать жильё, работу. Нет, этот вариант не годится.

- А если тебе в Устьи вернуться, к Ивану?

                                                            476

-  Ты думай, что говоришь-то? Нет, мне туда нельзя. А ты можешь. Точно, одобряю, молодец! Поезжай, а я тут как-нибудь отобьюсь от Шнека.

- Да, он тут же на тебя наедет: где Надька?!

- Скажу, что ты поехала на Кубань к родне рожать.

- Чего-чего?

- Ты в положении, решила рожать на родине, у бабки с дедом.

- Хорошо придумал. Тебе надо было не в твой рисовальный институт поступать, а в литературный. Нетушки, я тебя одного не оставлю.

Мимо них пробежал мужчина в спортивном костюме, бросил на них взгляд в пол-оборота, резко остановился, повернулся:

- Надя, Гриша, здравствуйте!

- Георгий Иванович, только что думал о вас, и вы тут как тут. Надо же!  Здравия желаем! – И они пошло дальше втроём.

- Что-то у вас, друзья, лица озабоченные. Проблемы? Не поделитесь? – Участливо поинтересовался поэт и расположил к себе ребят сердечным тоном вопроса.

Он выслушал Бродовых, сказал, что надо всё обдумать, так с маху, с кондачка точного ответа не найти и предложил зайти к нему – дом рядом. Галина Михайловна будет рада, гóлодны – накормит и т. д.

Гришка и Надежда отказались, сославшись на то, что их дома ждёт человек, которого надо накормить, так что извините, в другой раз.

- Ладно, в другой, так в другой. Вот что я скажу, ребята. Если бы ты, Григорий, сбежал из Устьев не для ученья, а просто так, я, с учётом нынешней ситуации в стране,  посоветовал бы тебе вернуться в деревню, вцепиться в землю и не выпускать её из рук. А так…   Ну,  расстанешься  ты  со  своим  работодателем,  сейчас, когда всё рушится, растёт

безработица в стране, ты можешь не найти работы, разве что у такого же, бандита, как твой нынешний хозяин. Надо попробовать найти компромиссное решение. И потом: понаблюдай за своим Шнеком, нащупай его слабые стороны, подыграй ему. Вот как-то так.

- Понятно, но он, Шнек, толкает меня на преступления: суёт мне в руки оружие, хочет, чтобы я участвовал вместе с ним в криминальных разборках…

- Да… в советское время от подобных проблем убегали на север или на стройки коммунизма в Сибирь – на БАМ, на Саяно-Шушенскую ГЭС.... Теперь бежать некуда. А ты зачем ему поддался?

- Я? Нет, всё произошло случайно. Он в гаражах подошёл ко мне, спросил, вожу ли я машину, предложил шоферить в его бригаде. Откуда мне было знать, что это за бригада? Он и Надежду взял в своё кафе шеф-поваром. Вроде всё устроилось, радовались. А оно вон как повернулось. Теперь ещё в бане стерегу бандюков, моющихся со шлюхами.

С минуту шли в молчании. Первым его прервал Григорий:

- Скажу Нестору, что перевожусь на дневное отделение, пусть ищет замену.

- А он тебе скажет, что ты днём ему и не нужен, ты ему нужен в сумерки. – Чистяков остановился, потрясённый найденным образом. – В сумерки грабить удобней – это надо записать. Всю страну сейчас погрузили в сумерки, чтобы легче было ей разворовывать, растаскивать. Поняли, ребята, в какое время живём? И другого выхода нет, кроме как бороться с  этими сумерками, выводить страну к свету, чтобы тьма рассеивалась.

- Красиво сказано, а как на деле?

- Это уже каждый должен решать сам.

- Ладно, спасибо, Георгий Иванович, за совет и добрые слова. Мы пойдём, пора нам. Передайте привет Галине Михайловне.

- А как же к нам?

                                                             477

- Спасибо, давайте, в другой раз…

                                                       *        *        *

Как-то, свободный от работы в сауне, Гришка в конце дня, собравшись в институт, заглянул в кабинет Шнека.

- День добрый, Нестор Константинович.

- Чё тебе? – гаркнул на него Шнек. – Всё сделал, что было велено на сегодня?

- Само собой. С базы продукты завёз – первый сорт, как Надежда заказывала, и как вы разрешили. Корня с Митяем по точкам возил, техосмотр машины прошёл.

- А чё сюда?

- Квитанции сдал по оплате продуктов и техосмотру и спросить хочу кое о чём.

- Опять?

- Да нет, я о личном.

- Ну?

- Матушка ваша жива-здорова?

- Ну? А чё ей сделается, пóлет пока свои грядки да первачок знатный гонит, к юбилею готовится. Юбилей у неё скоро.

- А у вас есть её фотография?

- Тебе зачем?

- Вы подарок собираетесь ей сделать?

- Что-нибудь куплю.

- А такой, чтоб навсегда, до конца дней, хотите поднести?

- Как это?

- Дайте мне её фото, я напишу её цветной портер маслом. Только скажите мне, какого цвета глаза у вашей матушки и волосы.

На лице Шнека изобразилась сложная гримаса: и растерянность, и недоверие, и сомнение. Он потёр подбородок, почесал бобрик и пробормотал невнятно:

- Фото? Как же… где-то есть… - И всё-таки он купился, взял Гришкину наживку, Гришка это понял. Но понял и то, что подсекать ещё рано, надо сделать обещанное.

На другой день Шнек пропал. Появился к концу дня, вызвал Григория к себе:

- Брод, на, гляди: у матушки отдельной фотки нет, только вот она с покойным батей, в позапрошлом годе снялись, как знали…

- Ещё лучше, Нестор Константинович, только назовите цвет глаз и волос у ваших родителей.

- У мамы карие, у бати голубые, волос мамин каштановый,  седины  много, батя был весь седой.

- Отличный будет подарок. Как матушку вашу звать-величать?

- Мария Николаевна.

«Цок-цок», - стукнуло сердце Бродова, даже дыхание перехватило и в горле пересохло.

- Ты чего? – Спросил Шнек, заметив, что с Гришкой что-то не так.

- Всё в порядке. – Ответил он с сухим скрипом в горле. – Отличный, говорю, будет подарок Марии Николаевне. - И указательным пальцем смахнул набухшую в левом глазу слезинку, небрежно, словно почесал переносицу. – Я беру фото?

Шнек согласно кивнул, Гришка убрал её в институтскую папку и отправился на учёбу.

Студенты как раз занимались портретом, рисовали с натуры. Гришка попросил разрешения нарисовать двойной портрет с фотографии, соврал, что ему нечем сейчас платить натурщикам, со скрипом получил разрешение, к большому неудовольствию педагога, и без проволочек принялся за дело.

                                                          478

Откуда вдохновение взялось? Гришка трудился, как одержимый, и вело его не вдохновение, а жажда независимости: он рвался из-под гнёта Шнека, под который попал добровольно, как от смертельной опасности (парадоксально: хотел избавиться от Нестора, рисуя портрет его родителей). Наверное, инстинкт самосохранения сильнее творческого вдохновения.

Простые бесхитростные люди немеют перед фото-, кино- и телекамерами, словно пугаются чего-то и такими остаются на снимках и в кадрах. Бродову удалось одухотворить лица Марии и Константина Шевелякиных. На стандартном снимке, сделанном в фотоателье, была запечатлена супружеская пара, словно вздрогнувшая от щелчка фотокамеры: так и замерли они плечом к плечу. На полотне были женщина, стоявшая на ветру, и мужчина, прикрывший её плечом, словно защищавший её от житейских невзгод. И этот ветер жизни ощущался зримо на картине-портрете: он передавался вьющейся седеющей прядкой, выбивающейся у Марии сбоку, чуть пониже уха, и легкой завитушкой  на виске Константина.

Законченную работу Григорий повёз в  институт, показал преподавателю. Тот долго смотрел на фото и на полотно,  желая понять замысел автора.  Сзади сопели студенты, Гришкины однокашники.

Да-а-а-а, - протянул    руководитель семинара, – Я думал, Бродов, что вы просто скопируете фото и раскрасите его, что делают многие художники-сапожники, дилетанты от кисти. А вы – мастер. Смотрите, - обратился он к студентам, - видите разницу? На снимке анемичная пара стоит плечом к плечу. А на полотне? Григорий сместил персонажей, мужчина слегка обнял женщину –  видите, справа на рукаве  появились его пальцы, - и слегка прикрыл её плечом, я полагаю, от жизненных ветров: вон, вихри  годов над ними проносятся, прямо не картина, а видеоклип. Молодец! Надо ставить на выставку!

Гришка замялся:

- Понимаете, я это… к её юбилею, подарок…

- Ну и что? Подарите, а потом попросите на выставку, ей же будет приятно, загордится ещё, родню всю приведёт.

- И соседей! – Добавил кто-то из студентов.

- А я зачту вам её как курсовую работу.

- Лучше я копию сделаю для Марии Николаевны.

- Копия может получиться слабее, Бродов, запал будет не тот, когда начнёте переносить с полотна на полотно.

- Ничего, я постараюсь.

- Ну-ну, только не забудьте, сдача работ на выставку через неделю.

Григорий показал преподавателю, который вёл у них занятия по монументальному искусству, снимки «Чёрного Ангела» и «Афгана», чтобы утвердить одну из скульптур как курсовую работу.

- Я их сделаю миниатюрней и в гипсе, - объяснил он профессору, – только вот не знаю, какую выбрать?

-Так-так-так, - затакал профессор Горошкин, член-корреспондент Академии художеств, - это ваши работы?

- Конечно, я их в деревне сделал, они там стоят на кладбище. У меня и справки есть.

- Какие такие справки? – Член-корреспондент поднял очки и взглянул на автора.

- От директора совхоза, что это мои работы.

- Очень интересно. Но мне справки не нужны. «Афган» - курсовая; покрасишь под бронзу, получишь отлично и пошлёшь его на выставку в дом Художника, открывается к дню победы 7 мая на Кузнецком мосту. Успеешь?

- Буду стараться.

                                                             479

- Ну, уж постарайтесь, пожалуйста, молодой человек.

- А может, «Чёрного Ангела»?

- Нет, «Ангел» тянет на дипломную работу и тоже годится для экспозиции. Значит, под бронзу и не в полный рост, а то не донесёшь.

                                                      *        *        *

- Брод, ну, ты рисуешь? – Спросил Шнек в понедельник, я в субботу еду к мамахену на юбилей.

- Заканчиваю. В пятницу утром всё будет. Готовьте гонорар, Нестор Константинович.

- Хо-хо, гонорар! – Взгляд Шнека похолодел. – Сперва посмотрим, что ты там намалевал.

В четверг вечером Гришка поставил оригинал и копию на спинку тахты, позвал Надежду с кухни, где она чаёвничала с Никифорычем. Пришли оба.

- Ну, смотрите, какая лучше?

- Ба, Григорий Степаныч, красота какая, страсть! – Крякнул дед.

Надежда встала перед Гришкой, как Мария на портрете перед мужем.

- Обними меня также, Гриша, и держи всю жизнь. – И заплакала.

- Ты что, Надюха! – И замер, поражённый: ему открылась сущность искусства, которая очень сложно и многословно объяснялась на занятиях и в учебниках.

Шнек не замер, а обмер утром в пятницу, когда Гришка поставил перед ним на стул своё произведение и вернул фотографию. Он долго смотрел. Гришка заметил, что его пробрало. Потом Шнек полез за платком, вытащил из кармана какую-то длинную грязную тряпку и высморкался в неё.

- Блин! – Только и сказал. – Мать обалдеет. Ну ты даёшь, Брод. А где эта, - он начертил в воздухе пальцами рамку, -  как её, куда вставляют картину, блин. Как без неё?

- Багет, сделают рамку в Сокольниках, бабки давай.

- Сколько?

- Пойду, сделаю – скажу.

- А за картину сколько с меня?

- Вообще, это подарок  вам, Нестор Константинович, от меня. А вы его вручите  Марии Николаевне от себя.

- Спа-си-бо. – Вдруг произнёс Шнек медленно, будто незнакомое слово.

С этого дня Шнек стал относиться к Бродовым терпимее; не третировал Надежду, не пытался сунуть в руки Григория ствол, не посылал его выбивать денежные поборы; Гришка только шоферил.

Наступила осень, жить становилось  сложнее, люди проклинали Чубайса вместе с Шумейко, Павлова и Гайдара, Попова и прочих; на Ельцина глухо ворчали. Ну, ладно, не будем об этом, что зря перемалывать перемолотое, пирога всё равно не испечёшь.

Безработица росла стремительно,  зарплата так же стремительно падала, хотя и получали  на руки уже сотни тысяч и даже миллионы. Не хочется справляться в Интернете о ценах на хлеб, молоко и мясо в ту пору. Пережили как-то и незачем переживать ещё раз, даже мысленно. Не дай Бог!