Ровно в восемь вечера следующего дня Григорий и Надежда стояли у двери квартиры Аркадия Бродкина. Надежда нервно переступала с ноги на ногу, Гришка давил на кнопку звонка. Дверь резко распахивается и лицо какого-то лысого с усами мужика сразу не понравившегося Надежде за то, что он окинул её оценивающим взглядом, расплывается в улыбке.

- Гриша, пришёл-таки, сынок. А кто это с тобой, представь даму-красавицу.

- Надя, моя жена. – Коротко ответил сынок и слегка поморщился от такого обращения.

В полумраке прихожей Аркадий этого не заметил, предложил им оставить куртки на вешалке и пошёл вперёд. Гости за ним. Надежда ничего не понимала, но шла, подчиняясь Гришкиной руке.

И  вот  эта  пара  вступила  в  яркий  свет  большой  комнаты  и  замерла  в  дверном проёме, даже не замерла, а застыла в удивлении, если не сказать, что в ужасе. За столом сидели Виктор и Галька Бловарские, Шура Кварцовер, Ирка Глобер и с ними Галина  и Георгий Чистяковы.

Георгий Иванович резко встал и тоже замер, распахнув в изумлении глаза, как и его супруга.

- Гриша, Надя?! Только и смог выговорить Чистяков, но этого было достаточно, чтобы удивился хозяин.

- Вы з-знакомы? –Заикаясь, спросил он, чувствуя, что падает накал задуманного эффекта, и поспешно объявил. – Друзья мои! Позвольте представить: мой сын Григорий Бродов и его супруга Надежда. – Эффект имел место быть.

Чистяковы смотрели на них так, что лица «сына и  его жены» поблёкли, свяли и только Гришка выдавил кривую улыбку:

                                                             462

- Добрый вечер, - и Чистяковым, - здравствуйте, Галина Михайловна, Георгий Иванович.

- Добрый вечер, - промямлила Надежда.

Чистяков быстро пришёл в себя, широко улыбнулся и, раскинув руки, двинулся им навстречу.

- Гриша, Пёс Чёрный, нашёлся-таки, живой утопленник! – Он заключил его в объятия, потом Надежду, чмокнул её в щёку.

Остальные гости всё это время переосмысливали услышанное от Аркадия.

- Аркашка, - завопила Ирка Глобер, - он же твоя копия в молодости! Я помню тебя вот таким, она уставила палец в Гришку, - ты мне даже недолго нравился, но потом я втрескалась в Глобера да вот разбежались…

- Аркадий усадил Гришку и Надежду справа от себя и она оказалась рядом с Галиной Михайловной.

- Так-так, - тихо сказала Чистякова и взяла Надежду за руку, - как это понимать?

Надька состроила такую мину, мол, понимайте как хотите, и так же тихо добавила:

– На всё воля Божья.

На что Галина Михайловна улыбнулась.

- Хорошо, ты мне потом всё расскажешь. – И ласково похлопала пальцами по её руке.

 - И всё-таки, Аркадий, объясни подробнее старым друзьям, откуда и как появился у тебя наследник?  - Попросил Бловарский.   

- Давайте только сначала загасим этот шок водочкой! – Предложил Шура Кварцовер.

- Всенепременно! – Бродкин ловко наполнил рюмки женщинам, предложив жестом

свободной руки мужикам самим заняться разливом.  – Поднял рюмку. – Со свиданьицем!

- Не в самый лучший период нашей жизни. – Добавил Чистяков.

- Отчего же? Всё идёт, как надо. – Возразила Ирка Глобер.

- Кому же? – Удивлённо спросила Галина Михайловна.

- Да хотя бы нам.

- Стоп, стоп! Не будем заводить старый спор на политические темы.  Я позвал вас, ребята, не для этого, а по другому поводу. – Попросил Бродкин. – Пьём!    

Гришка, увидев на столе минералку,  наполнил ею стоящий перед ним бокал и с жадностью осушил его – разволновался парень.

- Ну, докладывай, Брод! – Сказал, как приказал, Кварцовер.  – И Гришка вздрогнул: у них с отцом одинаковые кликухи?

- Так вот, много лет назад, то есть в августе  шестьдесят пятого нашу группу перед четвертым курсом хотели  отправить на целину, помнишь, Вик? – обратился он в Бловарскому. Тот согласно закивал седеющей головой. – А потом переиграли, что-то там не срослось, и послали под Москву в Соколовский район, как сейчас помню, в совхоз, как его…

- Имени генерала Анашкина.  – Подсказал Чистяков.

- Во, блин, и Жора знает. Откуда?

- Я  там практику проходил во студентах задолго до вас. Кстати, Соколовский не район, а бывший, ликвидированный вскоре после Голубевской истории подрайон Одинцовского района. А после практики сохранил добрые отношения с начальством, дружил много лет, шефствовал над хозяйством… Ну, в общем, это отдельная история, расскажу как-нибудь, не буду мешать.

- Так вот. Послали нашу группу как бы на картошку. Прибыли мы в деревню Устьи и разместили нас в просторном доме одинокой женщины, доярки, вдовы фронтовика, моложавой красавицы Марии Николаевны Бродовой. Она мне сразу бросилась в глаза как типаж, и как женщина, между нами возникла симпатия, я это чувствовал; честно сказать,

                                                             463

влюбился я в неё как-то по-своему, по-мальчишески, но ничегошеньки не произошло бы, если бы меня на танцах в клубе местная пацанва не отфиндячила  как следует, приревновав к своим девкам. В общем, вломили они мне классно, наши даже и не видели, как и где, а то бы случилось кровавое побоище. Я ведь был хорохор, мастер разговорного жанра…

- Как же, как же, - вставил Бловарский, - потрындеть и площадку держать мы все мастера.

- Ну, вот, я едва дополз до дома и никак не мог подняться на крыльцо, упал перед ним на четвереньки и чуть не вою. А Маруся, так мы её все звали, ночевала в пристройке, услышала мой скулёж, вышла, ахнула, притащила к себе, уложила в койку, умыла, ссадины чем-то помазала, даже баюкала.

- О как! Ты даже подробности и детали помнишь, с чего бы это?

- Так, вспыхнуло в памяти после встречи с Григорием. Да, перед этим я, наверное, тоже покорил её сердце. Директор их предложил нам поработать над наглядной агитацией. Всё лучше, чем лес валить и солому  в кучи до неба собирать.

- Стоговать, - подсказал Григорий.

 - Ну, да, стоговать, правильно, сынок. Мы устроили конкурс; не все, правда, захотели участвовать,  высокомерие заело: обслуживать сельхоз-навоз, кому это надо… А мы согласились - халтурка подвернулась,  башлят лишних не  бывает. Мой эскиз утвердили, я в клубе на стене сделал разметку.  Ребята красили, я доводил до ума. У меня по лугу шла молодая женщина с этим, со снопом пшеницы с васильками. Я представил, что это в будущее шагает Россия, ну, так меня на это Маруся вдохновила, я с неё и написал образ женщины, запечатлел.  Наш старшой Просторов, вы помните его? Он теперь почти академиком стал,  сказал, что я создал вещь, не однодневку. Ну вот, Маруся, возможно,  и прониклась ко мне,  она меня пожалела и я её пожалел, вот мы и…

- Аркадий Борисович, не надо так о Марусе, пожалуйста. – Попросил Гришка.

- Мария Николаевна, - сказал Чистяков, - была удивительная  русская женщина, редкой культуры и широкой души человек, лауреат государственной премии, высоконравственная, гостеприимная, добрая, а певунья какая!

-  Хорошо, ребята, я заканчиваю. Да, Жора, ты, наверное, прав, у нас была только одна та ночь. Как я ни пытался потом… И я почему-то почувствовал себя виноватым перед ней. А она как-то посветлела, светилась вся и молчала.  И молоком нас щедро угощала. А я всё думал, как выросшую в душе вину загладить, как? И нашёл на берегу реки Москвы глину, устроил с разрешения хозяйки в сарае мастерскую, натаскал и намесил глины и вылепил её портрет. Уговорил её, она мне, немного, правда, попозировала. Но портрет удался. И все сказали: вещь! Я сделал форму из старых газет, выкопал в огороде яму, установил в ней форму  и залил гипсом, которого в совхозе было пруд пруди, его по полям распудривали…

- Распыляли, - поправил Чистяков, - гипсование почвы, есть такой агротехнический приём для снижения её кислотности, Да, Гриша? Приходилось гипсовать?

- И не однократно, - ответил  механизатор из Устьев.

- Возможно, - согласился Бродкин, - я этот гипс использовал в художественных целях. И этот портрет я вручил общественности совхоза в клубе, или в конторе – я уже не помню, как и забыл фамилию директора совхоза…

- Лашков Владимир Иванович, -  подсказал уже Гришка.

- Точно, сынок! Вот, собственно, и вся история. Я собирался приехать в Устьи, зачем – сам не знаю, а  форму увёз с собой, собираясь повторить бюст для выставки, но… 

-  Но и что же? – Нетерпеливо спросила Ирка Глобер.

- Забросил её в Москве на антресоли до  каникул, не до того было:  занятия начались и прочее.

- Танцы-шманцы, девки-бабцы… - добавил Бловарский, улыбаясь.  

                                                             464

- Ну да, в этом духе, сам помнишь, вместе гужевались. А под новый год мать велела домработнице  навести порядок в квартире и выбросить всякий хлам и картонки. А форма, она же в две половинки из нескольких газетных слоёв, как картонка, вот она и вынесла её вместе с барахлом  на помойку. Я хватился – где? Ах - бах! В Устьи так и не доехал. Отложил поездку на лето, думал, сгоняю в каникулы. Но куда там! Рванули в Дом художника в Палангу. Ни адреса Марусе не оставил, ни телефона. А оно вон как всё обернулось. И нет её теперь, только Гришин памятник о ней напоминает.  Так я и не узнал, дошла ли она до своего счастья.

- Дошла. - Твердо сказал пересохшим горлом Чистяков. – Я ручаюсь. Хотя нелегка была у неё дорога к её трудному счастью.  – И кашлянул пару раз сухо.

- Ой, и у меня что-то в горле пересохло. Надо размочить. – Неловко пошутил Аркадий.

- Очень убедительно и достоверно ты всё нам поведал, искренне, - сказал Шура Кварцовер, - но я на твоем месте сделал бы экспертизу.

- Какую экспертизу?

- Генетическую, на предмет твоего отцовства.

- Да какая экспертиза! – воскликнул Виктор Бловарский, - Аркадий, у тебя есть фотографии того времени?

- А как же.

- Тащи их сюда, сейчас и проведём экспертизу.

- Так вот почему Гриша проявлял такую склонность к созданию скульптур, - прошептала Галина Михайловна мужу, пока Аркадий ходил за альбомом.

- Вот,  смотрите!  –  он  пустил  по  столу  фотографии,  -  мы  и  Мария  Бродова,  и

скульптура с нами.

- Ой, - взглянула Надежда, - Гриша!

Бродкин засмеялся.

- А вы посмотрите на обороте, там дата съёмки.

- Сентябрь одна тысяча девятьсот шестьдесят пятого года, - прошептала Надежда, - это не Гриша, он ещё не родился. А кто же это?

- Это я! – засмеялся радостно Аркадий, - я, его отец! – И пустил фотографию по рукам.

Все посмотрели, подивились и сказали: Григорий – копия ты в молодости. Не нужна никакая экспертиза.

- Вик, а помнишь, когда мы в первый день сели  за стол и пригласили хозяйку, я усадил её рядом с собой и спросил, как её фамилия, и она мне ответила: «Бродовы мы», а я засмеялся и воскликнул: «А я Бродкин!» А ты заорал…

- Горько! – закончил Бловарский и чмокнул языком.- Точно! Помню эту хохму!

- А знаете, товарищи, Григорий Степанович… - начал Чистяков…

- Какой Степанович? – удивилась Ирка Глобер, - Аркадиевич!

- Ну, по паспорту он пока Степанович. Так вот, Григорий  Степанович с детства проявлял склонность к искусству рисования и лепки, удивляя и Марию Николаевну, и всех её друзей. Теперь понятно, в кого он пошёл.

- Это мы покажем сейчас! – объявил Бродкин, - вот, в этой папке – его талант.

- А вы кем, Гриша, работаете в совхозе? – Поинтересовалась Галька Бловарская.

- Сельский механизатор широкого профиля, тракторист-машинист и шофёр.

- Надо же! - Вскинула брови Ирка, скривив набок толстую нижнюю губу. И Гришка сразу вспомнил, где он видел эту тётку: да это же та самая горластая баба, которая по телевизору часто кричала: «В  этой стране народ пьяница и лентяй, его надо учить, как жить, как голосовать!» - И так далее. Своими воплями никаких чувств, кроме презрения и ненависти она у него не вызывала.

-  Вот,   смотрите,  что  сотворил  простой   деревенский   парень! «Чёрный ангел» -

                                                             465

памятник танкисту-фронтовику, «Афган» - монумент воинам-афганцам, вот барельеф на храме, «Пегас» - миниатюра-подарок, а вот памятник Марии Бродовой, а голову  он скопировал, да как точно и тонко, надев на неё шаль. Теперь смотрите сюда – это моё панно, реставрированное  Григорием, вот она, идущая вперёд Россия! – воодушевленно комментировал Аркадии работы Григория.

- И куда же она у тебя шла, Аркадий, скажи честно, в коммунизм? – Ехидно спросил Шура Кварцовер. – Да вот, что-то, видимо, сбивается она с пути?

- А почему вы  так считаете? – Полемически возразил Шуре Чистяков. – Можно ведь сказать, что это Россия идёт в своё будущее. При такой  формулировке это панно будет актуально всегда. Аркадий, вы сотворили нетленку.

Бловарский слабо ударил ладонью о ладонь, и все вслед за ним наградили Бродкина негромкими аплодисментами.

Он картинно склонил голову, потом вскинул её.

- Выпьем!

- За что?

- За то, чтобы Григорий прошёл хорошую школу. Ему непременно надо учиться. Витя, друг, на тебя вся надежда. – И Бродкин пояснил Чистяковым и Бродовым. – Бловарский декан заочного отделения в художественном училище.

- Но, Аркаша, занятия уже идут третий месяц. Если бы летом…

- Летом я тебя ни о чём не попросил бы, всё сам устроил.

- Ну, как же… - заныл Бловарский, - я не знаю… и он беспомощно посмотрел на жену.

- Не надо ничего. - Жёстко сказал Григорий. - Я готов  пойти на  подготовительные

курсы.

- Вот правильно, молодец! - обрадовался Виктор.

- Никаких курсов. Ты на его работы посмотри! У дипломников таких нет, курсы… Да всё ты можешь, что ты расхныкался? Придумай что-нибудь.

- Но нужны подтверждения авторства этих работ. – Начал защищаться Бловарский.

- У меня есть документы от дирекции совхоза, с печатями. – сказал Гришка.

- Я могу подсказать ход. Из личного опыта. – Вступил в разговор Чистяков. – Меня когда-то вот так устроили в институт не с первого сентября, а с пятого октября кандидатом в студенты. Было одно условие: если кого-то отчислят за неуспеваемость, меня включат в штат студентов, только я должен буду хорошо сдать сессию. У вас нет такой практики? – Обратился он к Бловарскому.

- Ох, ох… - заохал  декан, - налейте водочки. Григорий, приезжайте со своими документами завтра ко мне часикам к одиннадцати. У вас аттестат зрелости есть?

- У меня диплом об окончании профтехучилища, с хорошими отметками, с правом поступления в вуз. Потом армия, Афган.

- Вы воин-интернационалист?

- И с наградами не только за войну, - подтвердил Чистяков.

- Это меняет дело. Воин-афганец – это другой коленкор. Вы можете явиться ко мне в форме и при орденах? – Гришка утвердительно кивнул кудрявой головой. – Замечательно. Водочки, Аркадий Борисович, водочки для проводочки… Но надо будет кое-кого подмазать.  – Тихо сказал он на ухо Аркадию, подманив его пальчиком.

 Выпили за успех намечаемого предприятия; Виктор обратился к Бродову.

- Гриша, а вы работаете сейчас?

- Конечно, в кафе «У Нестора» в Сокольниках, недалеко от метро водителем-экспедитором. А Надя, кстати, там же, кухней заведует.

- О, Наденька, может, вы поможете мне пожарить кое-что, а то всё время кормлю сухомяткой.

Надежда вся просияла и быстренько удалилась за хозяином на кухню.

                                                             466

- Там у меня эскалопчики… - на ходу бормотал Аркадий.

Он быстро вернулся и Бловарский поднял рюмку.

- Господа-товарищи,  предлагаю выпить за встречу отца и сына, за успехи Григория на новой жизненной стезе. Вот. – И хлопнул рюмку, чокнувшись со всеми.

Чистяков подождал, когда все осушат стопки, сказал:

- А я предлагаю тост за вашего второго сына, Аркадий Борисович… - Ирка Глобер уронила вилку с куском колбасы. – За члена Союза писателей СССР, воина-афганца, знатного хлебороба Подмосковья, Гришиного брата-двойняшку Ивана Степановича Бродова. – И выпил торжественно и медленно в мёртвой тишине гоголевской немой сцены, павшей на застолье.

- Кого-кого? – Поперхнувшись, спросила Галька Бловарская.

-  За Ваню, сына Марии Бродовой, Гришиного брата, моего ученика по стихосложению. Жаль, мы не знали повода сегодняшней встречи,  не то захватили бы сборник стихов Ивана «Афганская тетрадь» с его портретом.

- Да,  да,  я  знаю,  Гриша  мне  говорил,  но  как-то  радость  встречи  с  Гришей  всё заслонила, мы соберёмся все вместе, обязательно.

Что рассказывать дальше, может, это уже никому неинтересно. Григорий поведал по просьбе гостей, как и где он встретился с Аркадием, расписал всё ярко, с присущей ему разговорчивостью, вызывая регулярно смех аудитории. Надежда накормила всех эскалопами с жареной картошечкой и лучком. Аркадий заявил, что он собирается открывать ресторан «Азохен вэй» и приглашает Надежду на должность шеф-повара.

- Гришу я оформлю дизайнером интерьера: ему нужна будет справка для вуза с места работы, а пока -   шофером-экспедитором: покупаю грузовой  УАЗ  и  какую-нибудь

иномарку, Гриша пошоферит и на ней, когда надо будет подвезти меня.

Под занавес явился поддатый, да нет - пьяный Яшка Ковзнер, вошёл, вытаращился.

- О, жидов как дров, а топить нечем.- И захохотал.

- Яшка, шутка заёмная, мой отец Семён так всегда приветствует компанию родственников. 

 - Яков, а сам ты кто у нас, не попадаешь ли и ты под свою автоматную очередь? – съязвил   Шура Кварцовер.  

- Я – полтинник. У меня мама русская, да жаль, что не в маму я пошёл, а в папу. Так что мне можно!

- А нам, значит, нельзя? – спросил, улыбаясь, Чистяков. И жена стукнула его под столом  по колену.  

- Вам? Ни за что! И не вздумай, сразу зачислят в антисемиты. А ты знаешь, Жорка, что все анекдоты про евреев сочиняют евреи? А попробуй ты сочини, сразу тебя приговорят. Правда, Шура?

- Да заткнись ты, - одёрнул Яшку Кварцовер, - садись и закусывай, истопник. - Аркадий, Бловарские  и Глобер засмеялись удачной шутке приятеля, заулыбались и Чистяковы с Бродовыми.   

Яшка выпил фужер водки, нацелился на всех фотоаппаратом и произнёс свое коронное: «Всех евреев и коммунистов та-та-та-та-та!». Выяснив причину сборища, полез к Гришке целоваться, фотографировать его, потом выпил ещё, пододвинул к себе  блюдо с оливье и стал жрать его ложкой, вскинул вдруг голову, обвел всех невидящим взглядом и упал лицом в салат. Смеясь, его подняли, отвели в кабинет Аркадия и уложили на диван.

- Ничего, до утра проспится.   

Сидели до часу ночи. Чистяков был с гитарой, так что спел на пару с Гришкой и «Калину», и «Чёрного ангела», и другие песни, и Бродов исполнил Иванов «Афганский огонь», а потом свернули на политику, и опять Ирка кривила рот и что-то нервно говорила про «эту страну» и про её народ, который надо заставлять и учить правильно жить и работать,   и   голосовать.   Гришка   не  встревал,  сидел,  помалкивал,   наматывал  на  ус.

                                                            467

В разгаре трёпа о нём и забыли. Чистяков тоже умышленно не вступал в дискуссию и не поддавался на колкие пассажи Кварцовера, считая бесполезным заткнуть их фонтан, атаку на страну, советскую власть, уклад жизни, считая это всё пустой болтовнёй и бессмысленным занятием;  он и ведать не ведал, что до развала и страны, и власти, и уклада жизни осталось всего ничего, и он не был, в отличии от компании Аркадия, готов к этому.

Когда расходились, Чистяковы предложили Гришке и Надежде прогуляться немного, чтобы развеяться от угара, услышанного в квартире Аркадия,  сделать кружок вокруг  пруда.

- Вот наш пруд, Егерским называется, по утрам народу много бегает, а я после работы привык; один круг - полкилометра. Я иногда прохожу - пробегаю двенадцать кругов.

- Юра, не преувеличивай, ты не роман по законам соцреализма сочиняешь. -  Остановила его жена.

- Ну, то редко, но постоянно – шесть – восемь. Очень помогает. Снимает стрессы. Я, Гриша, скоро вижу Ивана. Что ему передать?

- Ничего не надо.

- Но про Аркадия Борисовича следовало бы?

- Иван знает, что я жив, что мы с Надеждой, так уж вышло. Всё нормально, исправили ошибки молодости. Иван с Татьяной, думаю, счастливы. А про отца ему пока знать не стоит.

- Почему?

- Он не примет Бродкина, и отец его не примет. В Иване нет ни одной его чёрточки. Он похож, уж не знаю, почему, на Степана Бродова, такая вот петрушка. Маруся так утверждала, и мне говорила, когда поведала тайну нашего рождения. Я всматривался в портрет Степана, вы его видели?

- Нет.

- Он в Музее Марусином есть.

- Не обратил внимания.

- А я обратил! Похож Иван, похож! Как и каким образом, я не знаю, но Маруся была в этом уверена, и она знаете, что мне тогда сказала?

- Откуда же мне знать, Гришенька!

- Она мне сказала: «Ты, сынок, - мой грех со студентом, а Ваня – наш со Степаном законный сын. Вот почему вы и Степановичи».

Услышав это, Чистяковы остановились от неожиданности.

- Мистика какая-то, - медленно произнесла Галина Михайловна. - Боже мой, да как же это?! Надя, вы знали об этом?

- Нет, - ответила остолбеневшая Надежда, - впервые слышу. Прямо фантастика.

- Братья Стругацкие такого не выдумают. - Галина Михайловна обняла Гришку. – Господи, да как же ты с этим жил?

- Ништяк, нормально.

- Ивану ты рассказал?

- Пытался. Он ответил, что кем  бы ни был у нас отец, у нас была мать Мария Бродова, и ему этого достаточно. Он очень горюет без Маруси, очень. Но это его беда.

- А ты, разве не горюешь?

- Конечно, я страшно виноват перед ней. И вины своей исправить не могу, потому что нет больше у нас Маруси. – И плечи его вдруг задрожали, и он, глухо рыдая, выдохнул. – Не могу исправить, не могу.

- Нет такого греха, который не простил бы Господь. Ты сходи в церковь, исповедуйся.

                                                             468

- Не могу! – Опять глухо ответил он.  Надежда развернула его к себе лицом, обняла.

- Успокойся, всё, всё…

Гришка вздохнул глубоко раз и другой.

- Я в порядке. Я пока сам не найду путь к прощению, пока Маруся меня сама не простит, в храм не пойду. А брату, Георгий Иванович, я как-нибудь всё расскажу, придёт время. И с Аркадием Борисовичем познакомлю.

- Выходит, теперь два родных брата будут жить с разными отчествами? Григорий Аркадиевич и Иван Степанович . Удивительно.

- Не торопись, Юра. Аркадиевичем он станет только тогда, когда Бродкин заявит отцовство, а Гриша по этой заявке поменяет отчество, получит новую справку о рождении. А фамилию ты тоже будешь менять?

- Нет. Мы Бродовы, фамилия от Маруси крепкая, навсегда. А потом, какая разница, то отчество или другое – главное, нашёл отец сына, а сын отца.

- Ну, вот и кружок сделали, вот наш дом, заходите в гости. Юра, дай Грише визитку, звоните, как соберётесь, подъезд второй, этаж седьмой, квартира шестьдесят один. Будем рады! Спокойной ночи, ребятки…