У Ляли, дамы сердца Аркадия Бродкина, была дача  где-то в Баковке, и он навещал её частенько по выходным. Приезжал в пятницу вечером, покидал Лялю с утра в понедельник. Там им никто не досаждал ни звонками, ни внезапными посещениями.

Аркадий прибывал к Белорусскому вокзалу на своей тачке, парковался, выгружал из багажника корзину, полную продуктов магазинных и  рыночных, и тащился с ней в электричку. Почему не добирался до Ляли на машине? Любил в понедельник за завтраком пропустить  рюмку-другую  водочки,  как   получится,  а   то   и  четыре; коньяк не терпел,

                                                            445

говорил, что от него пузо болит. А водочку обожал. И считал, что пока добирается до Москвы, хмель выветривается и можно без опаски потихоньку катить в Сокольники.

Вот и в этот раз приехал на дачу в пятницу 16 августа, за три ночи и два дня насладился вдоволь и Лялечкой и водочкой и с пустой корзиной вернулся на Белорусский вокзал в полдень девятнадцатого, добрался до своих «Жигулей» (целёхонькая, старушка Жулька), сел за руль, но движок что-то закапризничал: чих-пых и замолкает.

- Ой, - вскинул над рулём руки Аркадий и растерянно посмотрел по сторонам. Желающих помочь ему не наблюдалось.

Он выбрался из машины, поднял крышку и застыл над мотором, не соображая, что же надо предпринять. Да и что он мог сделать, если любил повторять слова героя пьесы Георгия Полонского «Сердце у меня одно», которую выдел когда-то   в студенческом театре МГУ на Моховой: «Я с техникой беседую на вы, как пасынок почтительный её…» Сколько лет прошло, а строчки запомнились на всю жизнь. Вот и сейчас стоял пасынком, пялился на нутро автомобиля и растерянно чмокал губами.

- Н-да, техника – не моя стихия, я только водила, - пробормотал Аркадий и раскинул руки, словно собирался нырнуть под крышку капота, - водила-мудила.

«Проблемы?!»  - раздалось над ухом. Бродкин вздрогнул и повернулся на голос и наткнулся на лыбящееся Гришкино лицо. Перед ним стоял черноволосый кудрявый бравый парень с рюкзаком за плечами, с редкой сединой в лихих гвардейских усах. «Кого-то он мне напоминает?» - Подумалось Аркадию и тут же отлетело, не до того. Он хлопнул ресницами, прогнал наваждение.

- Да вот, не заводится. А вы понимаете? Сможете?

- Надо попробовать. – Гришка скинул рюкзак в ноги. – Садитесь за руль.

Он  сунулся  под  капот,  проверил  все  контакты  и   соединения,   которые   могут

разойтись при долгой эксплуатации без ухода за машиной. На двух свечах – элементарно – провода держались едва-едва. Он их нахлобучил, как следует, проверил все остальные. Глянул на отстойник бензонасоса, вытащил щуп  из картера – н-да, масло на пределе, пора долить. Спросил:

- Масло есть?

- В багажнике.

- Откройте. – Нашёл масло, долил. Подошёл к окну со стороны Аркадия, покрутил рукой, показывая, чтобы опустил стекло.

- Бензин есть?

- Достаточно, - ответил Бродкин и рыгнул Гришке в лицо. Оно скривилось в отрицательной кислой гримасе.

Гришка помахал ладонью.

- Ф-ф-у-у!

- Что, запашок?

- Ещё какой.

- А вы машину водите?

- Ну?

- И права есть?

- Ну?

- Не подвезёте меня до дома? Я заплачу.

«Вот и работа нашлась», - подумалось Гришке, и он махнул рукой.

- Поехали!

Бродкин перебрался на правое сиденье.

- Он сказал: «Поехали! И махнул рукой!» - пропел Гришка и завёл движок с полтычка. – Только я дороги не знаю.

- Сокольники.

- Я не местный, показывайте.

                                                             446

- Так, прямо и налево к метро на перекрёсток, там налево… Теперь через Горького  наискосок в потоке, вот, выезжаем на Бутырский вал и вперёд. Всё время прямо, дальше скажу…

На Сущевском валу их тормознул гаишник, долго проверял документы обоих, спросил у Бродкина, почему за рулём посторонний.

- Это мой гость, - быстро соврал Аркадий, – я сам немножко не в форме, а у него права…

Гаишник учуял запах, скривил физиономию, отдал документы.

- Езжайте аккуратно, - улыбнулся, - и потихоньку.

Так с дальнейшими подсказками Аркадия  докатили до Сокольников, въехали, наконец, на  территорию стоянки номер 18. Вот и бокс Бродкина №  17.

- Вот здесь остановись. Спасибо, машину я закачу сам. Сколько с меня?

- Сколько не жалко.

На радостях, что всё обошлось, Аркадию не жалко было  пятёрки.

- Держи, до скорого! Э,  а как зовут?

- Пока, Григорий.

И ничего ни у того, ни у другого, как говорится, не дрогнуло, не стукнуло, не царапнуло. Гришка вылез из машины и наблюдал, как Бродкин открывает бокс. К ним приковылял сторож с хромой собакой.

- Здравия желаем, Аркадий Борисович!

- Здорово живёшь, Никифорыч! – Загнал машину, закрыл ворота, навесил замок и ушёл.

Гришка стоял столбом, не зная, на что решиться.

- Чё стоим, мóлодец? – Поинтересовался сторож.

- Отец, как тебя звать-величать?

- А на кой тебе?

- Спросить хочу.

- Спрашивай. Тимофей Никифорович я, коли антересуешься.

«Живёт в столице, а говорит по-деревенски, чудно», - подумал Гришка, не зная ещё, что таких в Москве чуть не половина.

- Тимофей Никифорович, не подскажете, нельзя ли здесь у кого комнату снять? И где тут магазин или столовая, перекусить бы чего, со вчера не жрамши. – подладился сельским говорком к деду.

- Вон сколько у тебя вопросов сразу. А документы есть? Прошу предъявить! – Дед по-военному выпрямил спину, сравнявшись ростом с Гришкой.  Лицо деда поросло недельной щетиной. Он потёр ладонью подбородок, а глаза его светились любопытством и добротой.

Гришка достал и подал сторожу паспорт. Тот раскрыл его, прочитал, шевеля губами, что хотел, полистал, нашёл прописку, хмыкнул.

- Подмосковный, стало быть?  Я тож, из деревни Тютьково под Бухаловым, давно, правда, оттудова, на ЗИСе ещё, на ЗИЛе, то есть,  работал токарем, а таперича вот – директор ворот. - Он засмеялся, как неожиданно складно вышло. - А пошто дёру дал из деревни? Набедокурил или украл чего?

- Работу ищу.

- А по специальности вы, - он глянул в паспорт, - Григорий Степанович, кто будете?

- Тракторист-машинист, автоводитель.

Дед вернул документ, прищурясь, глянул на Гришкино лицо, покачал головой.

-  Щёку где опалил?

- Заметно? В Афгане, механик-водитель БМП.

- Ранен?

                                                             447

- Было дело и не раз.

Дед заплакал, полез в карман за грязной тряпицей, утёр слёзы.

- У меня там сын остался, офицер, давно, ещё в восьмидесятом. Царствие ему небесное. – Успокоился. – Медальки-то есть?

-  Есть и орден. А что ты так, Никифорыч, строго допрашиваешь, может, предложить чего хочешь?

- Внучке-сироте жениха ищу. Ты воевал, стало быть, надёжный. Пьёшь?

- Меня от водки рвёт. Отвадился.

- Ну что ж, на первую ночь я тебе сторожку уступлю, а завтрева могу комнату сдать, недорого. О цене сговоримся.

- Я, дед, женатый.

Сторож вздохнул, махнул рукой.

- Хрен с тобой. Но коли и жену вызовешь,  ищи другую жилплощадь.

- Само собой.

- А пока сходи в универсам, я тебе покажу где, и купи, что хочешь, а мне  четвертинку и бутылочку пива. Осилишь?

- Нет проблем.

Они пировали в сторожке, дед пожарил яичницу с колбасой на электроплитке, сварил пачку пельменей. Предложил Григорию стакан пива, себе налил водки.

- Ну, будем здоровы, со знакомством. – Чокнулись, выпили.

У Никифорыча в сторожке работал крохотный переносной телевизор. Дед кивнул в его сторону:

-  Чёй-то с утра нынче одно и тоже – девки пляшут, – на экране шёл балет «Лебединое озеро», - может, помер кто из власти? Горбачёв вроде молод ещё.

- Не знаю, - ответил Гришка, - я телик не люблю, только когда ВИА.

- Чего?

- Ну, песни.

- Песни это хорошо, особливо военные.

Они сидели с дедом долго, верша, не торопясь, простецкую трапезу, обсуждали, какой работой Григорию сподручнее всего заняться.

- Вам, Григорий Степанович…

- Да что ты меня всё величаешь, как начальство. Я тебе во внуки гожусь. Гриша я для тебя, Никифорыч, Гришка.

- Вот что, Гриша…

С улицы через тонкие стенки сторожки послышался лязг и грохот. Стоянка располагалась рядом с Богородским шоссе.

- Никак танки?! Как в сорок первом! – всполошился дед и поспешил наружу.

- Броники, - определил Гришка, выходя за ним следом.

По Богородскому шоссе в сторону метро «Сокольники» прошла колонна гусеничных бронетранспортёров, за ней – крытые брезентом военные грузовики с солдатами. Каждый держал между коленей автомат.

- Ё-моё, что деится! – Воскликнул Никифорыч и кинулся в сторожку.

- На экране возникло лицо диктора. Григорий замер на пороге. «Война! -  плеснулась горячая мысль. – Да что ж это?!»

- Никифорыч, сделай погромче!

И они выслушали сообщение о создании ГКЧП, о причинах образования этого государственного комитета в связи с чрезвычайным положением, о невозможности Горбачёвым исполнять свои обязанности и так далее.

Тут у автора нет никакого желания лезть в интернет и переписывать материалы ГКЧП, ворошить прессу недавнего нашего прошлого, пытаться превратить воспоминания об  этом  дне  в  художественную  прозу.  «Художеств»  было  много  и  с  той,  и с  другой

                                                              448

стороны, так что и до ныне их разгрести  не удалось.  Жуткое для нашего поколения время 91-93 годов прошлого века да ещё Чеченские войны – всё это далось  нелегко. Насладились им только мародёры от политики и экономики,  да жульё разного пошиба, стусовавшиеся в класс под названием «Новые русские», да бандиты, его обслуживающие, хотя русских там было меньше всего. Вы можете это оспорить, а я и не настаиваю, что это истина в первой, вот, чёрт, забыл слово, инстанции, да, в ней сáмой.

Гришка понял пока только одно: он попал не в ту степь, в стране какая-то заваруха,  насчёт работы в ближайшие дни  - и не рыпайся, дело швах. Прокантуюсь пока, как сложится, а там посмотрим. Вернуться в своё болото кулик всегда сумеет. Но как мне там всё осточертело! Хоть водки нажраться, но и этого не могу. И не хочу. Может, это сраное  ГКЧП  что-нибудь изменит в моей жизни.

На стоянку, смешно припрыгивая и всплескивая руками, словно воробей крыльями, вбежал Аркадий.

- Аркадий Борисович, какие нужды?! – шагнул к нему из дверей сторожки Никифорыч. За ним возник Григорий.

- О, вы ещё здесь, молодой человек? Очень кстати. Подвезите меня в центр. Посмотрим, что там творится. Не волнуйтесь, я заплачу. Не в форме я, принял слегка на грудь, граммов двести, не собираясь сегодня садиться за руль, а тут такое… - Всё это он проговорил, открывая бокс и передавая Гришке ключи от машины.

- Только показывайте маршрут, - напомнил Гришка.

Они выехали к трём вокзалам, потом по  Орликову переулку  через Садовое кольцо  под Красными воротами на Кировскую, с неё  у метро повернули  направо на Бульварное кольцо.

- Много народу и машин. - Заметил Бродкин.

- Так точно, тесновато. – Гришка вспотел с непривычки крутить баранку в такой толчее.

Добрались до Никитских ворот,  свернули на Качалова, потом в последний переулок налево,  но выехать на Герцена не удалось – всё забито автомобилями.

Бросаем машину здесь и вперёд! -  скомандовал Бродкин. – Приткнись где-нибудь, вот, вот местечко! – Гришка втиснул машину между двумя «Волгами» и они вышли через улицу Герцена на Садовое кольцо и двинулись  в сторону Калининского проспекта.  И упёрлись в столпотворение бронетехники и народа. Крики, вопли, рёв двигателей, скрежет гусениц,  пацаны кидаются под гусеницы, куда-то не пуская БМП, в них кидают яйца, пакеты с молоком, огурцы.

- Что это? – Гришка обалдело смотрит по сторонам, ничего не понимая.

- Революция, молодой человек, - сказал кто-то за его спиной, наша революция. – Гришка обернулся: мужик как мужик, ничего выдающегося.

- Чья это «ваша»? – только и спросил.

- Наша, - прозвучал уклончивый ответ. – Вот когда завершится, тогда народу всё и объяснят.

- Ваша контрреволюция! – Закричал сбоку пожилой мужчина в белой кепке. – Сионисты!

- Заткнись, антисемит!

- Я татарин, между прочим. У нас антисемитов нет. Нам все равно, есть ли вы, нет ли вас, сионистов!

- Довели страну до ручки комуняки, а сами детей по заграницам рассовали, в сорбоннах да кембриджах капитализму их учите!

- Не коммунисты, а вы, присосавшиеся к ним с партбилетами жулики разворовываете страну, склоняете  народ к бунту – он вам на руку: при бунте воровать сподручней!

Вирус протеста витал в толпе, заражая  людей необъяснимым гневом, толкая их на

                                                             449

поиски виноватых. И каждый считал себя правым и непримиримым, попробуй докажи им это. Но из души большинства вырывалось недовольство  нынешней их жизнью, подогреваемое невозможностью самим как-то её изменить. А в толпе находились поджигатели, толкавшие её к единому виновнику всех бед и врагу: к нынешней власти. На это работали до сегодняшнего  дня ряд популярных газет и журналов, и  отдельные телепередачи, да и сама власть, болтавшая о демократии и гласности, свободе слова и т. д., мало в этом разбираясь, а, может быть,  и сам, сидевший в Форосе,  якобы отстранённый от власти главный лидер.

- Ты чего, кацо, вылупился? – Заорал кто-то на Гришку. – Продал свою лаврушку и кати к себе в Кутаиси, нечего тут прохлаждаться!

- Я русский! – Рявкнул вдруг в ответ Гришка. – Из Звенигорода, ранен в Афганистане, а ты откуда тут взялся? По морде давно не получал? – И он замахнулся на слюнявого парня. Тот шмыгнул в толпу и исчез.

- Сволочи! – орал один. – Даже в Москве жрать уже нечего!

- Они нарочно прячут продовольствие!  - Тут же в ответ. – Вон, в Бирюлёве стоят рефрижераторы с мясом, с вологодским маслом и колбасой! Эшелонами прячут, смуту сеют!

Бродкин дёрнул Гришку за рукав.

- - Брось, давай переберёмся через кольцо. – И они двинулись на внешнюю сторону Садового кольца. Около американского посольства  тоже стояла толпа и внимала разглагольствующему  перед ней дипломату. Бродкину показалось, что он увидел стоявшего там Шуру Кварцовера. Он потянулся было к толпе, но потерял приятеля и, подчиняясь потоку людей, двинулся с ним вместе и с Гришкой к Дому правительства…

В   общем,   вернулись   они  на  стоянку  в  Сокольники  часам  к  десяти   вечера  с

головами, опухшими от увиденного и услышанного. По дороге Аркадий Борисович пытался растолковать Григорию, что к чему,  разложить по полочкам, хотя сам мало что понимал в происходящем в эти дни в Москве. Говорили, что ГКЧП придумал Горбачёв, чтобы остановить напор ельцинистов и избавиться от Бориса, метившего на царство. Утверждали, что гэкачеписты специально закрыли президента в Форосе, чтобы отомстить ему за вывод войск из Германии и остановить надвигающийся развал КПСС.  Настаивали на том, что только Ельцин может спасти страну, докатившуюся до края. Другие, наоборот, доказывали, что он-то и развалит страну окончательно. И даже такое слышал Григорий от седого старика с белой бородой, в белой же кепке и с палкой: «Когда пацаны  во дворе дерутся, их взрослые растаскивают, а Борька с Мишкой подрались и страну трясёт, а растащить некому, разве что ГКЧП». И так далее. Они издали видели, как выступал на митинге перед домом Правительства Ельцин, но слышали  плохо: не могли пробиться ближе.

Бродкин поставил машину в бокс и пошёл допивать любимую водочку. Сторож был на месте. Он показал Гришке, где ему спать, и прежде, чем направиться домой, доложил:

- Я не ушёл, потому как тебя ждал. Вот ключ от ворот.  Утром в восемь открой настежь, люди начнут разъезжаться. Я их после восьми  вечера запираю и слежу за территорией. Они сами приезжают, у кажного свой ключ от ворот, а ты следи, чтобы как уйдут, запирали ворота. Ты нонича за меня сторожи, а я у себя твою комнату приготовлю. И к обеду приду. Ты меня дождись, не умыкнись куда. Я тебе доверяю. Ежели что – вот свисток, вон телефон, набирай ноль два и вызывай наряд. Наша стоянка номер восемнадцать. Ну, чтобы всё благополучно. Пошёл  я.