У Аркадия завелась дама сердца, которую он посещал раз в неделю. Бывала она и у него, принимая участие в посиделках, но он стеснялся её присутствия, объяснял: «У меня такой срач в квартире, лучше я к тебе приеду, Ляля». Он и вся его компания так её и звали Лялей, хотя  она носила имя Зоя.   Просто по старой привычке Аркадий называл лялями всех своих партнёрш по сексу.   

А срач у него действительно имел место быть. От одиночества он завёл у себя не собаку, не кота, а соригинальничал:  утку. Нашёл в кустах у Егерского пруда утёнка, взял его к себе, выходил, выкормил – оказался селезень; он вольно расхаживал по квартире и гадил где ни попадя, убирать за ним хозяин не всегда успевал, а чаще всегда не успевал:  не любил да и не хотел. Раз в неделю к нему приходила из дома № 6 Зинка Колбасова  и делала влажную уборку, перемывала посуду, относила в прачечную на Оленьем валу       бельё и рубашки Аркадия. Платил он ей хорошо, не прижимисто, забастовок и революционных ситуаций она не устраивала.

Вот у Аркадия очередное сборище. Бродкин открывает его ритуальным дёйствием: встаёт в углу кухни на табуретку, поворачивается спиной к компании, прижав палец к губам, и  громко обращается в вентиляционную отдушину: «Я очень люблю Советскую власть! Да здравствует коммунистическая партия Советского Союза!»  Реакцию публики читатель может вообразить без авторского комментария.

За столом, поднимая первую рюмку, он произносил – тоже ритуальный – тост: «За великий наш народ! За здоровье генерального секретаря ЦК КПСС Михаила Сергеевича Горбачёва!» Далее делал прощальный жест ладонью в сторону отдушины и добавлял: «Будем здоровы!» – и выпивал водочку, смачно чмокая при этом от удовольствия.

Бывал здесь и Чистяков.  Уговорил  как-то Аркадий Георгия посетить его ассамблею – так он именовал свои сборища. Не приходились по душе Георгию разговоры, которые велись на «ассамблеях» сытой московской диссидентурой. И когда однажды он услышал тост, который высокопарно и с многозначительным выражением «морды лица» произнёс художник Борис Кригер: «Мы считаем, что Горби положил начало процесса, который приведёт к задуманному нами финалу. Им уже не помогут ни ускорение, ни гласность. За нашу победу!» – Чистяков перестал посещать квартиру Бродкина.

-Ты чего не заходишь, сосед? – позвонил ему Аркадий. – Сегодня у нас интересный гость из Штатов Илья Шиманóвич, будешь?

                                                               441

            - Я не могу и не хочу.

- Причина уважительная?

- Доложу при личной встрече, но только не у тебя на Охотничьей. Не имею надобности встречаться с выкормышами заокеанскими и антисоветчиками.

- Да ладно тебе, это все словеса.  Я  рядом с вашим издательством, тут, в выставочном зале на Малой Грузинской. Сейчас забегу.

- Я выйду к тебе на улицу.

- О’кей!

- Ну и что? Какие серьёзные причины? – пытал Аркадий   из своих «Жигулей» Георгия,  стоящего у входа в «Плакат».

- Я не хочу быть в числе твоих гостей, когда к вам нагрянут чекисты. ВЫ - Чистяков выделил голосом местоимение «вы», - ВЫ распоясались, понял? 

- Чего уж тут не понять: свобода, гласность. Но это же всё юмор, хохмы. Ну, ты антисемит!

- Нет, Аркадий Борисович, не хохмы, а идеология. И не клейте мне ярлыков. Я же не называю вас русофобами, хотя может быть, так оно и есть.

- Жаль, что не сможешь. 

- Хотя, ладно, - о чём-то подумав, сказал Чистяков, - я как-нибудь загляну. С гитарой.

- О, замечательно! Я позвоню. Ну, пока, я тороплюсь. А ты домой не собираешься?

- Рано ещё, рабочий день в разгаре.

- А то подвезу до дома, мы же соседи.

- Спасибо, я на своих колёсах.

- Ну, тогда привет.  

- Пока.

Бродкин протянул Георгию руку из окна машины, газанул и отчалил, что-то напевая под нос. 

Как и обещал, Георгий заглянул к Бродкину на огонёк; жили Чистяковы рядом, в четырёхподъездном девятиэтажном панельном доме на берегу Егерского пруда по Охотничьей улице, почему бы и не зайти. Уговорил Галину, взял гитару и пришёл.

На Бродкинский ритуал открытия «ассамблеи» Галина Михайловна отреагировала усмешкой. Всё пошло вроде бы по наезженной колее, но не так гладко, как всегда. Чистяков спел компании свою песню «Разные евреи», хотя Галя стучала ему под столом по колену, чтобы не затевал проблемы.

- Н-да, хорошенькую песенку вы написали про нас, - вздохнул печально художник Виктор Бловарский.

- Юрочка еврейский мальчик молодец! – Поддразнила автора жена старой шуткой, родившейся ещё в бытность его работы в издательстве «Колос».

- Весёленькая песенка. - Поддакнула мужу  Галька Бловарская.

- Искренняя. – Скорчила мину Ирка Глобер, тележурналист, одноклассница Бродкина.

Аркадий, когда слушал песню, подхохатывал, теперь спохватился.

- Так, давайте нальём и выпьем за хорошенькую песенку. – Заключил он.

Гости вяло потянулись к бутылкам.

- Я смотрю, сказанное в мой адрес добренькое прямопротивоположно вашей мысленной оценке, - Негромко заметил Чистяков.

- С чего ты взял? – Недоверчиво спросил Яшка Ковзнер, фотограф из «Литературки».

- Чутьё, дар Божий, - улыбнулся Георгий, - но всё равно спасибо.

- И что ещё, Жора, дар Божий тебе подсказывает? – Поинтересовался Шура Кварцовер.

                                                               442

- Он говорит, что вы хотите того, от чего вам потом самим будет плохо.

- Как это? – Удивилась Ирка Глобер.

- Если свершится то, на что вы надеетесь и чего вы добиваетесь, вы первые дадите отсюда дёру, испугавшись погромов. Но Господь всё равно вас за это накажет.

- За что же? – Не унималась Ирка.

Чистяков поднёс ладонь к краю рта и повибрировал ею, имитируя колебания языка.

- Вот за всё за это.

- Чем же и как накажет? - поднял  плечи и брови Яшка.

- Не всех и не сразу. Вот скажите честно, среди ваших дедов были комиссары?

Наступила мёртвая тишина. Наконец, Ирка тихо пискнула.

- У меня бабушка, в первой конной у Будённого…

- Мой батюшка Семён казачков рубал, было дело. Ему уже  девяносто третий год, а он до сих пор двухпудовой гирей может перекреститься. – Сообщил Виктор Бловарский.

- Ну, дед у меня комиссарил, ну и что? – Насел на Чистякова Яшка Ковзнер.

- Ах вы, псы, комиссаровы внуки! Вот нынешние ваши намерения – это наказание Господне комиссарам за их дела. Вы теперь жаждите  прямопротивоположного, и вам воздастся. Вы думаете, что вы народ  избранный, то есть самый лучший? Вовсе нет. Господь избрал вас для эксперимента. Дал вам Заповеди, Закон, чтобы  посмотреть, как вы будете им следовать. А что сделали вы? Нарушили Заповеди, предались Мамоне. Для вас злато стало Богом. Вот Господь и разгневался. Раз наказал вас, а вы опять за своё, два наказал – вы по новой. Тогда он рассеял вас,  избранных. – Чистяков улыбнулся. – Смотрите, прогневаете его снова – рассеет ещё раз, да так, что и собраться больше не позволит, даже на Новой Земле. Живя в изгнании, вы, конечно, выжили, но какой ценой? Произошёл естественный отбор, выживали самые сильные, умные, умелые, талантливые, хитрые, вёрткие, предприимчивые. Но опять – Мамона. Читайте хотя бы Ламброзо «Гении и сумасшедшие» и дневник Достоевского. А наказание… - Чистяков помедлил, - оно будет неотвратимо и неожиданно. И не всегда лично каждому, может, и через поколение, или через два, через детей или внуков, через жизнь и судьбу. Я готов поспорить с вами на эту тему, подискутировать…

- Стало быть ты, Жорка, верующий?! – Воскликнула Галька Бловарская.

- Да, я православный.

- Это я православная, я русская, а ты антисемит! – Закричала Галина Бловарская.

- Православный не может быть антисемитом. У нас с иудеями общий Ветхий закон.

- И  Господь у вас – наш Иисус Христос. – Проскрипел Шура Кварцовер.

- Он сын Божий, а у Господа нет национальности, он един для всех и каждого: для еврея он еврей, для русского – русский, для грека – грек, для грузина – грузин. Так что русский не может быть антисемитом, - повторил Георгий.

- Не может – научим, не хочет – заставим! – Захохотал Яшка. – Поднял руки, словно у него в руках автомат, повёл веером по компании и зататакал:

- Всех евреев и коммунистов – та-та-та-та-та-та-та-та-та! – Ту уж засмеялись все.

- Вот Яков антисемит, - улыбнулся Чистяков. - Директор школы антисемитов Яков Ковзнер!

- Я сионист! – Яшка налил фужер водки и хлопнул её. – За разгон сионистов!

- Вот, - заметил Георгий, - русскому такую хохму вы бы не простили, точно посчитав его за антисемита.

- Если вы верующий, то как же вы это скрыли от партии? Вы ведь член КПСС, если работаете в «Плакате»? – деланно удивился Шура Кварцовер.

- Это моё личное, и оно не обсуждается. Если, конечно, кто-нибудь не настучит на меня. Кстати, а мы с вами разве не в одной  партии состоим? – Кварцовер кивнул. – И вы атеист? – Шура замялся. – А я видел вас как-то выходящим из синагоги в Архиповском переулке. Вы фигура выразительная, вас трудно спутать с кем-либо.

                                                               443

- Он за мацой ходил для мамы! Ты-ды-ды-ды-ды-ды-ды! – Прострочил Яшка, и все захохотали, и напряжение за столом упало, все принялись наполнять рюмки.

- А вы не боитесь, - язвительно начала Ирка, - выпивая с нами, принять нашу веру и убеждения? – И все уставились на поэта: что ответит.

- Однажды на студенческой пирушке один мой однокашник сказал, а я запомнил его афористичную фразу: «Я могу выпить и с Гитлером, но не стану от этого фашистом». А что касается вашего намёка на халяву, так я свой взнос в нынешнее застолье уже сделал Аркадию Брисовичу по приходу. – Георгий передал Бродкину на кухне пакет с вином и закусью сразу, как вошёл к нему в квартиру.

- Жора, я возмущён! – Аркадий встал с полной рюмкой. – Выпивка - это всё мелочи. Но насчёт твоего «настучит» - чтобы кто-то из нас на тебя донёс?

- Это ты сказал, я вас не называл, но всё возможно. Я, как и вы, этого не хотел бы, но не боюсь, сейчас всем не до таких, как я. А из ваших бывали знатные стукачи и провокаторы, сами знаете по истории КПСС. Давай, Аркадий Борисович, за дружбу народов! – Чистяков чокнулся с каждым, к нему рюмки Бродкинских гостей поднимались вяло, но выпили, взялись закусывать. А вообще мы все должны быть одной семьей, как в семье человеческой: один сын – верующий, другой – атеист…

- Сестра гейша, а брат Мойша. – Завершил Яшка и опять все засмеялись.

И тут задребезжал старый дверной звонок.

- Кого ещё черти несут? Наши все дома, - Заворчал Аркадий. - И пошёл открывать.

Щёлкнул замок, до компании донёсся громкий жёсткий голос.

- Аркадий Борисович Бродкин?

- Да-а… - Испуганно протянул тот.

- Разрешите войти?

В кухне появились трое в штатском. За ними, прикладывая палец к губам, таращился Бродкин.

- Добрый вечер, - козырнул гость, - позвольте представиться: капитан госбезопасности Калитин. Попрошу предъявить документы.

- А по какому поводу? – Твёрдо поинтересовался Кварцовер.

- От сознательных граждан поступило заявление, что в квартире  гражданина Бродкина, недавно вернувшегося из-за рубежа на постоянное место жительство по месту прописки, регулярно собираются люди одной национальности. Капитан обвёл всех взглядом, почему-то посмотрел в угол на отдушину и остановил свой взгляд на Чистякове. – Прошу.

- Паспорт? – Спросил Георгий.

- Любой документ, удостоверяющий вашу личность. – Чистяков протянул ему издательское удостоверение, на краснокожей обложке которого золотилась надпись: «Издательство ЦК КПСС «Плакат». Капитан удивлённо вскинул брови и открыл книжечку, прочитал, усмехнулся и вернул её Чистякову.

За ним и все остальные с охотой и даже вызовом стали протягивать гэбисту красные книжки членов союза художников,  журналистов и проч. Капитан смотрел, бросал взгляд на владельца, закрывал документ и возвращал его хозяину. И всё в полном молчании. Гости Бродкина как воды в рот набрали. Физиономии испуганные, какие-то слегка окривевшие, словно их застали за непотребном занятием. Тут не надо быть следователем, чтобы это понять.  Только  Чистяковы  сохраняли нормальные выражения лиц.   Но опытный Калитин делал скидку на генетический страх людей при встречах с чекистами.

- А ваш документ, - обратился он к Галине Михайловне.

- Это моя жена, мы живём рядом, в доме шесть, она может  пройти домой за  паспортом.

- Не надо. Так, позвольте спросить, по какому поводу собрание? – В ответ то же молчание, только слюну сглатывают, и всё.

                                                            444

Чистяков кашлянул и нарушил затянувшуюся паузу.

- Простите, товарищ капитан, это не заговор с целью покушения на Владимира Ильича Ленина. – Капитан и его спутники криво улыбнулись, оценив шутку. - Просто я отмечаю выход моего нового сборника стихов  «У  века  на  краю»  в  кругу  моих  знакомых. – Он  не  сказал «друзей», даже в такую минуту ему не хотелось поступаться своим взглядом на Бродкинское сборище. «Я здесь в последний раз. - Подумал Георгий. - 

Что впустую воевать, их не переделаешь. Бороться с ними мы будем до концы дней своих». – Мы с Аркадием Борисовичем соседи по улице, как я уже сказал, и по автостоянке номер восемнадцать. – Чистяков достал из кармана пиджака книжку стихов и протянул её капитану. На обложке красовался портрет автора. – Я член Союза писателей СССР, хотите, подарю сборник?

Автограф поставлен, сборник вручён, капитан, козырнув честной компании, сказал: «До встречи!» и почему-то опять посмотрев на отдушину, удалился со своими молчаливыми спутниками.

- Ух, Брод, твою мать! – выматерился Яшка Ковзнер, - наливай! – Набýхал полный фужер, залпом осушил его и накинулся на салат. – Шура, распускай своих бейтаровцев!

- Заткнись ты! – Цыкнул на него Кварцовер и потыкал пальцем в сторону отдушины.

Ирка Глобер засмеялась, но дальше   разговоры велись в полголоса.

- Я её завтра замурую, - пообещал Бродкин, имея в виду отдушину, - но славить партию не перестану, пока она не загнётся. Уф, Жорка, спасибо, ты нас спас. Спой нам  что-нибудь мягонькое…

- Я же говорил, что надо жить единой семьей. – Ответил Чистяков и взял аккорд.

Так под негромкое пение Чистякова и закончилось заседание энергичных активистов из пятой колонны. Довольно о них.

Провожая Чистяковых, Аркадий в дверях сказал:

- Спасибо за компанию. Жора, Галочка, заходите в гости, милости прошу, не забывайте одинокого еврея.

- Женись, Аркадий, и не будешь одинок.

- Худжник должен быть свободен. Семья – обуза творческому человеку, ты разве, извините, Галочка, не замечал этого?

- Нет, бери пример с меня.

- Ну, вы пара особенная.

- Да уж, - улыбнулась Галина Михайловна. – Как-нибудь зайдём. От вашей компании отдохнуть надо.

По дороге к дому она сказала Георгию:

- Больше туда ни ногой, в этот кагал.

- Я тоже так подумал сегодня, но, знаешь, мне интересно наблюдать эту публику, изучать её.

- Зачем?

- Писателю всё пригодится. Всё в строку.