Из авторских черновых набросков романа. «Гришкины интересы». Братьев как известных хлеборобов области приглашают на всевозможные мероприятия: совещания передовиков, «Огоньки», встречи, на телепередачу «Сельский час», на областное и союзное радио в программы «Земля родная»  и т. д. И везде Гришка как бы верховодит, попадает в свою стихию: его хлебом не корми, дай только «подержать площадку». А брата он ещё представлял как члена Союза писателей, чем удивлял публику; если было к месту, выступали «вдвох», как говорил Пётр Лозовой.

Гришка болтал, а слава, известность больше «прилипала» к Ивану, ласкала его. Гришка сгорал от ревности. К тому же работа в звене ему осточертела, он отлынивал от неё, лентяйничал, одним словом. «Ты за Ванькину спину прячешься!» - обвиняла Татьяна мужа во время семейных ссор, которые случались всё чаще.

Та жизнь, какою жил Григорий, его уже не удовлетворяла, он рвал себя на части, душу – на куски. И кончилось тем, что он устал сам от себя, от тайных встреч с Надеждой, от неурядиц в доме. Он решается покончить с такой жизнью и с девизом «А пошли вы все»! бежит из деревни, не изменяя своей привычки к чудачествам и авантюрам: загоняет в речку трактор на рассвете, бросает на берегу старый пиджак, переплывает не правый берег реки Москвы и покидает родные пенаты. 

Он созорничал, не собираясь покидать отчий дом надолго, в приступе гнева на всё и на себя, в экстазе от задуманной акции, в упоении от своего замысла он совершил этот побег, однако в полном здравии и при ясном уме: прихватил все необходимые документы: паспорт, военный и комсомольский билеты, награды и наградные книжки, диплом об окончании СПТУ, даже фотографии своих скульптурных изделий и справку от Лашкова (с печатью), что данные скульптуры изготовлены Г. С. Бродовым и установлены на территории совхоза имени Генерала Анашкина, и так далее. И случилось это в ночь на 19 августа 1991 года». 

Из дневника Ивана Бродова. 19 августа 1991 года. Рано утром заколотили в ворота – и нам, и Татьяне: Амура вашего удавил кто-то! Гришка утоп! Трактор в Москве-реке по капот, на берегу пиджак мокрый и в нём документ: Г. С. Бродов! Утоп твой брат! Побежали на берег, Таня ревёт, Надежда ревёт, народу вокруг пиджака – едва протолкались. Я посмотрел «документ» - Гришкина книжечка члена общества «Красный крест», пиджак замызганный – что-то не так. Пошли к Татьяне, обшарили весь дом и пристройку с сараем – нет ни документов, ни орденов, ни рисунков, ни фотографий. В пристройке под кружкой увидели листок бумаги, прочитали. «Нет,- успокоил я всех, - не утонул он, а утёк, уплыл от нас, думаю, что в Москву. Нечего горевать, скоро или объявится или позвонит».- А у самого кошки на сердце скребут. А мне говорят: «На речке тело его уже мужики сетью  ловят». Пошёл на берег, остановил ловцов: «Идите домой! Уехал он, вот записка!» «А чё тогда трактор?! А пинжак?!» «А это, - говорю, - озорство Гришкино, он мне отомстил». «А за что?» «Кто его знает? За всё хорошее, наверное». И действительно, кто его знает? Думаю, не совладал с собой, разломился характер, вот и выступил, потому что никогда просто так ничего не делал.

Надежда мои обвинения в связи с братом отвергла со скандалом. И сегодня опять скандалила по причине того, что я остановил поиски утонувшего и не вызвал водолазов. Лашкова   я  убедил,  что  Григорий  не  погиб, а сбежал. «Да,   спьяну-то чего  только  не

                                                               438

натворишь…» - пытался размышлять Владимир Иванович. Но я ему напомнил, что брат не пьёт, а покончить с собой таким способом, даже в отчаянье – невозможно. Это элементарное хулиганство, вызов. Кому? Мне, всей деревне, самому себе. Надломился парень в поисках смысла жизни. «Надо же, а так хорошо отреставрировал панно, памятник Марии Николаевне какой сделал». Татьяну я уговорил отправиться на новую работу и забыть случившееся как дурной сон. А потом другая новость заслонила Гришкино исчезновение, как чёрной шторкой задёрнуло: ГКЧП! Что будет с нами, со страной?! Не дай Бог!  

И жалко Амура, какой был пёс! Только один недостаток имел: со всем людьми был ласков, к любому подходил, виляя хвостом, и клал лапы на грудь: «Давай дружить?» Вот и поплатился. А Надька кричала: «Да закопай ты свою зверюгу! Мухи поганые уже вьются, заразу разносят!»

Не всякому лапы клади не грудь. Доверие чревато удавкой. 

3 сентября 1991 года. Сегодня приехал с поля поздно, в окнах темно. Вхожу. На столе записка: «Иван,  Звонил Гриша. У него всё в порядке. Я ухожу от тебя к нему. На развод согласна. Женись на Таньке, она от тебя без ума. Лучше бабы не найдёшь. Прости и прощай, Надежда». Вышел на крыльцо продышаться. Вижу свет у Татьяны в окнах. Пошёл, показал ей Надеждину записку. Она усмехнулась: «Слава     богу,   что   жив.  –  Подняла   со   стола  бумагу.  -   Вот,   прислал  мне   твой   брат   разводное письмо. Так что иди с Надькиной запиской в сельсовет, тебя там, то есть вас, быстро разведут. Ну и, - она улыбнулась, - выполняй волю бывшей жены – засылай к её сестре сватов. Я тоже пойду в сельсовет.

30 октября 1991 года.  Всё так и вышло. Наши разводы и наш брак с Таней ненадолго отвлекли деревню от событий в стране. Поточили языки, поназадавали нам вопросов, перемыли нам косточки. Многие хотели на свадьбе у нас погулять, но зря надеялись. Мы отметили начало нашей совместной жизни скромно, без шума и гармошки, без частушек и фейерверков. Чисто по-семейному, мы с Таней да её мать с отцом, да Аграфена с пирогами - за родню с моей стороны. Для праздничного настроения хватило венчания в храме у отца Павла.   

А Татьяне на станции подарили щенка – копия Амура. Так и назвали: Амур-Второй.