Приглашения принять участие во всевозможных общественных мероприятиях сыпались на братьев дождём. Они охотно соглашались и, если позволяло время, присутствовали и с удовольствием  выступали, особенно Гришка как большой любитель «держать площадку». Единственной помехой были полевые работы. На этот период Иван установил правило: бывать на мероприятиях по очереди.

Хлеба у Бродовых опять удались, трудов предстояло много. Коли хлебостой густой да высокий, решили убирать двухфазным методом. Хлеба скосили, положили в валки, теперь  у Ивана вечерком прикидывали, как побыстрее провести подбор валков и обмолот.

                                                             414

Женщины готовили ужин. Надежда  услышала непривычные для уха слова о двухфазном методе, поинтересовалась, что это такое.

Иван объяснил:

- При богатом урожае и высоком колосе выгодно сначала загодя скосить пшеничку и уложить в валки на стерню, а потом, когда она в валках дозреет, подбирать валки и молотить.

- Ну и зачем такая мотата? Нельзя разве сразу косить и обмолачивать?

- Можно, только потери бывают большие. Всё сразу не убрать, техники не хватит, а колос на корню начинает быстро осыпаться.

- А он и в твоём валке  осыпается, разве не так?

- В том-то и дело, что не совсем так. Начинать укладывать в валки можно чуть недозревший хлеб. А в валке на стерне он сверху солнышком прогревается, снизу ветерком продувается, идёт дозаривание зерна.

- Что за дозаривание? Дозревание?

- Это тебе сестра популярно объяснит. Она у нас учёный агроном.

Татьяна повела Надежду на кухню за ужином, попросив братьев освободить стол. Там и объяснила сестре про дозаривание.

За ужином Надежда опять спросила:

- Когда начинаете молотить?

- Завтра с утра, - улыбнулся Гришка на «молотить».

- А я завтра выходная. Можно я вам обед принесу и посмотрю, как вы там валяете свои валки.

Ребята засмеялись.

- Не валяем, а валим, - пояснил Иван, - то есть, косим пшеничку и укладываем её в валки. Только мы уже всё свалили. Завтра подбираем.

- Дремучая у тебя, брат жена, как Нечерноземье. – Поехидничал Гришка. - На Кубани выросла, в житнице страны, а в уборке хлеба не петрит. Ты, Надежда Петровна, приходи к нам завтра на поле, мы тебе всё покажем наглядно, так сказать.

- Завтра не очень интересно. В первый день прилаживаемся, смотрим потери, регулируем комбайн. – Уточнил Иван. – Во всю пойдет работа дня через два. Вот тогда и приходи.

- Может, я тогда не смогу, а завтра я свободна.

- Как хочешь,  - сдался Иван, - мы не запрещаем.

- Да, - вдруг сказала Надежда, словно что-то вспомнив, - чуть не забыла, тебе письмо. Я его из почтового ящика вынула и положила на твой стол вместе с газетами. Сейчас принесу. – Пошла, идёт обратно, смотрит на письмо. – Из какого-то МО СП РСФСР. Что это такое?

- Московское отделение союза писателей РСФСР, - пояснил Иван, принимая конверт. Разорвал, извлёк бумажку, пробежал её глазами и застонал.

 - У-у-у, блин, что же ты раньше мне его не дала! Поздно сейчас туда звонить.

- Что, стряслось Ваня? – участливо спросила Татьяна.

- Приглашение на семинар молодых писателей. А начинается он завтра в Голицыне, в доме творчества.

- Так это рядом, садись в машину да поезжай. А ночевать к жене под бочок можешь вернуться. – Посоветовал Гришка.

- Там компания подбирается, главное не в лекциях, а в общении, вечером, за рюмкой чая.

- И с вашими профурсетками-стихоплётками! – зло закончила Надежда.

- Ну, что ты опять за старое… Я не волнуюсь, как и куда ехать. Меня беспокоит, что жатву надо начинать, а я отправлюсь, всё брошу.

- Да   не  вибрируй  ты,  не  стучи  контактами. Езжай себе, семинарь на здоровье. Я

                                                             415

начну, а ты потом подключишься. А как  подберём всё, дашь мне пару дней, я Марусе памятник закончу.

Иван понимал, что Гришкино предложение верное, хотя и не без корысти: два дня выцарапывает да ещё под таким предлогом, что и отказать неловко. А вообще-то ему действительно надо заканчивать, пора уже ставить памятник, больше года, как Маруси нет. Но как оставить Гришку одного без присмотра? Никогда ничего подобного не было.

- Ладно, - махнул рукой Иван, соглашаясь, - начинай обмолот без меня. Но, Гриша, очень тебя прошу, чтобы без проблем. Фиксируй выработку, расход топлива, береги комбайн, ну, сам знаешь, что и как надо делать. Так, давайте заканчивать, я ещё должен позвонить Чистякову, спросить, что там на семинаре.

Чистяков посоветовал обязательно быть в Голицыне, непременно почитать на семинаре новые стихи, можно и прозу, если есть.

- Надо, Ваня, чтобы тебя видели и знали, надо регулярно заявлять о себе, не отсиживаться в деревне, а посылать стихи в журналы, готовить новые подборки и сборники, постоянно атаковать публику, издателей, руководство организации, участвовать

в наших мероприятиях, выступать в ЦДЛ, инициировать всякие идеи. Погоди вот, я тебя отвезу в БПХЛ, зарегистрируешься там, будешь подрабатывать.

- А что это, какая бэпэха…

- Бюро пропаганды художественной литературы при СП РСФСР. Оно организует выступление писателей на местах по всей России, но это потом. Так что поезжай на семинар непременно. Там увидимся. Привет от Галины Михайловны! Пока!

                                                        *       *       *

Во время жатвы технику  обычно подгоняли к дому, поэтому комбайн Бродовых стоял во дворе у Ивана. В шесть утра он звякнул Гришке по телефону: «Подъём!» и тот сонный приплёлся к Ивану. А он уже отворил ворота и прогревал двигатели у комбайна и у своего «Москвича».

- Ну, что, брат, справишься без меня? – Обратился он к Гришке.

- А то!

- Тогда я поехал на семинар, нынче же вернусь попозже. Какая нужда возникнет,  сообщи секретарю Лашкова, я туда постараюсь прозвониться в конце дня. Долей в движок воды и масла. Ну, будь! – Сел в машину и поехал в Голицыно.

Гришка влез в кабину «Нивы», погазовал дизелем. В это время на крыльце появилась Надежда.

- Что вы с ранья спать не даёте, растарахтелись!

- Хлеба зовут на трудовой подвиг! – Весело отрапортовал Гришка. – Будь! И пожрать принести не забудь! – Газанул ещё раз и покатил к месту своего подвига.

Надежда помахала ему ладошкой и пошла досматривать сладкий сон.

Комбайн, отлаженный Иваном, работал, как часы. Пшеничка была урожаистая, бункер наполнялся быстро; зерно отвозили два автомобиля, и хотя до тока было недалеко, первый шофёр не успевал вернуться к сроку, встречался со вторым на полпути к комбайну, и Гришке приходилось стоять в ожидании транспорта. Иван бы нервничал, может быть, добился бы третьей машины, но Григория это не тяготило, он даже радовался недолгой остановке, ложился щекой на руль и дремал, пока водитель не подавал ему сигнала. Тогда он заводил двигатель, выгружал зерно и двигался дальше. Иван, привыкший во время страды экономить во всём, умел выгружать зерно в кузов автомашины на ходу. А всякую вынужденную остановку, то есть, простой,  хоть и принимал с огорчением, но использовал для проверки комбайна: нет ли зерна в соломе, не сыплет ли комбайн зерно на  землю больше допустимого и т. д., и уточнял регулировки.

А Гришка вёл комбайн, за приборами не следил, настроение – хоть куда, ликовал, что  избавился  от  Ивановой  опеки,  подбирал  валок,  набивал  бункер  и  распевал во всё

                                                             416

горло фронтовую песню, которую слышал от Голубева:

Не был я в Чернигове, не был я в Саратове

И в Москве я тоже не бывал.

Жил в деревне Каменка, вёл  комбайн я по полю,

На Сталинградском фронте воевал…

Родина чудесная, вся полна невестами,

Я люблю тебя только одну.

С чёрными ресницами, с косами и песнями

Ты одна мне снилась всю войну.

Как пойду по улице, ты мне улыбаешься,

Радость нашей встречи не тая.

Не найду в Чернигове, отыщу в Саратове,

Отзовись ты, ласточка моя!

Он пел, представляя за рулём пожилого усатого солдата в выбеленной солнцем гимнастерке,  с  орденами  и  медалями   на г руди,  и   орал,   стараясь   перекрыть   мотор:  

« Отзовист ты, ласточка моя!»

«Ласточка» возникла как видение перед комбайном около часу дня. Гришка резко ударил по тормозам, молотилку с копнителем подбросило так, что задние колесе оторвались от земли, и уборочный агрегат с грохотом остановился.

Перед  комбайном во всей своей очаровательной красе стояла, улыбаясь, молния – огненно-рыжая  Надежда с большой  набитой сумкой, которую она  поставила на стерню – тяжёлая, наверное.

- Гришка вылетел на мостик, заорал:

- Ты с ума сошла, Лоза?! Я же тебя чуть не задавил!

- Обед готов, ваше комбайнёрское величество! – Закричала снизу Надежда. – Идите жрать, пожалуйста. - Гришка махнул ей рукой: поднимайся ко мне. Она взяла сумку и подала её на площадку.

- Здесь что ли будешь есть?

- Нет, бункер добью, машина придёт, зерно выгружу и скажу шофёру, чтобы тоже обедал и  напарнику по дороге передал, пусть поедят и не торопятся сюда. Заходи в кабину, поехали.

Как сказал, так и сделал. Отправил полную машину зерна на ток, потом поднял указательный палец и слегка потряс им, сказал  Надежде: «Погоди» и тронулся дальше, дождался, когда раздастся сигнал о наполнении бункера, выгрузил солому и остановился. Сладко потянулся:

- Вот теперь у копёшки протягивай ножки. Григорий Бродов к обеду готов.

Надежда расстелила у копны скатерть, расставила  еду: миску салата,  помидоры, малосольные огурцы, хлеб и – мах! – бутылку шампанского!

- Ты что, Надюха?! – оторопело спросил Гришка.

- А то. В поле гаишников нет. И с бокала шампанского не окосеешь. Открывай. И два стакана переместила из сумки на скатерть.

Выпили, салатом закусили. Из сумки явились на скатерти широкий термос с борщом, а потом и кастрюлька с котлетами и жареной картошкой.

- Тёплая ещё! – Радостно сообщала Надежда. Ну, допьём? За что будем пить?

- За большой хлеб страны! – с торжественной иронией произнёс слегка захмелевший комбайнёр и показал рукой на бок молотилки, где красовались два в четверть  листа плаката: один с текстом, озвученным Гришкой, другой – художника Бориса Решетникова знаменитый плакат «Не теряй»: из кузова машины из-под развязавшегося брезента  падает на шоссе зерно, превращаясь в катящиеся золотые рубли. 

                                                             417

Обеду – финиш, Надежда быстро убрала всё со скатерти в сумку, распушила край копны. Накинула на него скатерть-простынь и предложила Гришке:

- Отдохнём? – и первая прилегла на соломенное ложе.

Гришка понял, что ему предлагают, но не отказался. Настроение чудное, свобода, воля! «И на небе нет ни тучки, лучше места нет для случки!» -  мгновенно сложились строчки, и он рухнул в Надькины объятья.

Она была ненасытна, требовала ещё и ещё.

- Всё,  – отрезал Гришка, - время. Сейчас машины придут. Вставай. «Вот, - подумал, - сучка, всё продумала, даже трусики дома оставила». И застёгивая ремень на брюках, продекламировал с усмешкой:

Довелось впервые мне

Трахать Надьку на копне.

А она залилась хохотом. И тут засигналили издалека автомобили: заводи комбайн, Григорий!

- Я пошёл.  Бункер  выгружу и тебя отправлю с машиной.

 Смеясь, Надежда поднялась вслед за ним, и Григорий нажал кнопку стартера…

Ивану удалось дозвониться до конторы после пяти часов; Секретарь Лашкова доложила, что никакой информации от Григория Степановича Бродова для Ивана Степановича нет. «Ну, значит всё в порядке», - подумал он и с облегчением повесил трубку.

Гришка помолотил до пяти часов, прикинул, с какой площади подобраны валки и каков сегодня намолот ( по сдаточным квитанциям, которые ему привозили с тока водители) – получалось хорошо, далеко за дневную норму – и решил, что можно и пошабашить, рвануть домой, заняться завершением памятника Марусе, надо бы до осени его поставить. Он предупредил одного водителя: отвезёшь зерно и можешь валить домой, дождался второго, а тот вдруг попросил:

- Гринь, выгрузи мне полбункера, я себе на двор свезу для скотины.

- Не задумываясь, Гришка ответил:

Да хоть два, намолотим – и по домам.

Он выгрузил мужику целый бункер, тот отъехал, и Гришка покатил за ним следом. Планка его эйфории в нынешнем дне не опустилась, а может, ещё и поднялась, душа ликовала, никаких угрызений совести, что зерна мужику   отвалил – это ж семечки, ноль-ноль тысячных в пересчёте на урожайность, ну, скажем, не сорок восемь центнеров с гектара, а сорок семь и девять десятых – ерунда! А что касаемо Надьки, так это не моя проблема, а Ванькина.  Пусть сам свою бабу  лечит.

Он рулил, представляя, как закатит комбайн на свой двор, как примет душ, слопает чего-нибудь лёгкого  и примется за дело. Гришка крутил баранку, подпрыгивал на сиденье и от душевного восторга орал матерные частушки. Он совсем забыл напоминание Ивана долить масла  в картер двигателя и добавить воды в систему его охлаждения, просто пропустил это мимо ушей, когда, ещё  не проснувшись толком, провожал его в Голицыно.

Вырулил на свою Поречную улицу, до дома осталось метров сто пятьдесят, вон уже крыша Ванькиного особняка видна. Вдруг двигатель комбайна как-то странно забухал, зачихал, заскрежетал, завыл. Гришка в испуге затормозил, глянул на щиток приборов, выматерился и выключил двигатель: температуры и масла, и воды  были за красной чертой.

- Ё-пэ-рэ-сэ-тэ! Шандец! Заклинило. – До ломоты в суставах сжал пальцы на руле и так сидел, опустив голову. Минут через сорок взглянул на приборы, попробовал завести двигатель – бесполезно. Спустился на землю. Сел на ступеньки трапа и замер, не зная, что предпринять, куда и к кому бежать, звонить, кого вызывать.

Татьяна была уже дома. Вечер замечательный, взяла в сумку подстилку, полотенце, мыло, надела под платье купальник, созвонилась с Надеждой, договорилась пойти на речку искупаться и пошла за ней.

                                                             418

Идёт по улице, смотрит: комбайн Бродовых стоит, около него сидит кто-то. Никак Гриша? Что-то рановато, ещё можно убирать хлеба – до вечерней росы. И почему до дома не доехал? Ой, вдруг что случилось? – поспешила к нему, за сестрой не зашла.

- Гриша, дорогой, что ты тут делаешь?

- А ты?

- Мы с Надей на Москва-реку собрались, смотрю – стоишь. С чего бы? Поломался?

- Есть маленько.

- И давно ты здесь?

- С час, наверное.

- Надо что-то предпринимать, так сидеть не годится. Пошли быстро в дом, позвоним главному инженеру. Он должен прислать техпомощь. Ты же знаешь, в страду до ночи дежурит аварийная бригада.

- Откуда мне знать? У нас начальник Иван, это его дело.

- А ты никто что ли? А ну, пошли!

Главный инженер выматерил Григория, рявкнул, что ему не обязательно звонить, а

надо срочно в таких случаях связываться с диспетчером.

- Телефон знаешь?

- Нет.

Ладно, где комбайн?

- У дома, на Поречной улице.

- Сейчас приедут, жди.

Вскоре подъехала спецмашина с механиками и дежурным инженером.

- Что стряслось, Бродов?

- Кажется, движок заклинило.

- Как же так, не углядел что ли?

- Лопухнулся.

- Ну, давай, посмотрим. – И все дружно полезли на комбайн.

- Идите, купайтесь, - крикнул Гришка сверху Татьяне. – Тут не на пять минут.

- Так, - инженер вытащил щуп из картера, - масло на нуле, в радиаторе тоже пусто. Вода, масло есть?

- Конечно.

- Так что же ты?

- Я был уверен, что он заправлен полностью. – Соврал Гришка.

- Иван-то где?

- На писательском семинаре.

- Да… Странные вы пацаны. Надо что-нибудь одно: или писать, или пахать. Правильно я говорю? – Браво закончил тираду инженер и скомандовал механикам. – Форсунки выкручивайте.

Сняли форсунки, долили масло, заправили водой систему охлаждения. Попробовали провернуть рукояткой коленчатый вал. Туго, но пошёл.

- Давайте, ещё покрутите.

- Крути, Бродов, запорол движок, так крути, дружок.

Гришка крутил, крутил, взмок.

-Хорош, ставьте форсунки, попробуем завести. Двигатель завелся, но работал как-то болезненно, вроде подстанывал, как живой: «Ну, что вы меня мучаете!»

- Нет, не пойдёт, - подытожил инженер, и механики согласно закивали головами, - надо буксировать в мастерскую.

- И что там? – упавшим голосом спросил Гришка.

- Капремонт. Расточим гильзы, поставим поршни ремонтного размера, если нет готовых пар.

- А двигатель поменять можно?

                                                             419

- Почему нет. Если найдём на базе. Или на ремзаводе можно обменять ваш на целый, готовый к бою.

- А как буксировать?

- Надо снять жатку с подборщиком и оставить её на время здесь. Не утащат, кому она нужна.

- Жатку я не опускал, она в транспортном положении, Может, попробуем так?

- Можно, всё можно, дорогой, но потребуется трактор.

- Шеф, у нас же «ЗИЛок», потянет.

- Ну, хорошо. Буксир есть? Только с места не дёргать, а плавно стянуть его с точки.

И тут подкатил «Москвич» Ивана.

- А вот и звеньевой прибыл, писатель-пахарь, - радостно сообщил инженер.

На лице Ивана вопрос: «В чём дело?»

- Кердык движку, - сообщил механик, - перегрелся и заклинило, надо поршневую перебирать.

- Как это произошло, Гриша?

Гриша развёл руками и шумно выдохнул. – Лопухнулся, брат.

- На ремонт сколько дней уйдёт? Мастерская загружена? – настойчиво спросил Иван инженера.

- Неделя: расточка, хонингование, да разборка-сборка, или полдня, если найдёте замену. Всё надо решать завтра с утра у главного.

-Хорошо. В любом случае берите меня на буксир.

От реки подошли Татьяна и Надежда, две русалки, влажные, красивые, сладкие. Это отметил Гришка, несмотря  на сложность момента. А Иван? У него был другой, тугой переключатель, он весь  погрузился в аварию, в то, как бы ему быстрее оживить комбайн.

Шофёр ЗИЛа достал трос, механики завели его под жатку. Иван попросил подождать, сказал, что хочет сам проверить двигатель.

- Не надо, Иван Степанович, мы уже проверяли, - Остановил его инженер.

- Я слегка, - ответил Иван и взялся за поручни трапа. Гришка полез было за ним, но он бросил коротко:

- Иди с девчонками к нам. Потом будем говорить, когда вернусь. И поставь «Москвича» во двор, ключи в замке.

Ужинали вчетвером. Иван молчал, не требовал никаких объяснений. Гришка сам завёл разговор.

- Понимаешь, Вань, день был чудный, работалось здорово, легко, настроение  блеск! Я чувствовал себя, как космонавт в невесомости, честное слово. Комбайн работал как часы. Бункер набивался быстро, две машины не управлялись, я даже подумал, что надо попросить третью. И Надюха, как вчера обещала, обед принесла, в общем…

- Масло и воду доливал? – Перебил Иван Гришкин сладкоголосый щебет.

- Да нет, ты же мне ничего не сказал.

- Как же, а когда в машину садился, о чём я тебя попросил? Долёй масла и воды!

- Не помню, брат, честное слово. Ты поднял меня телефоном  с постели, я, так и не проснувшись, к тебе и пришёл. Только уже в поле на загонке разошёлся…

- Ладно, допустим, не расслышал, моя вина. А как же контроль в течение дня, по приборам? Ты ведь в обед отдыхал и ел? И машину надо было тоже подкормить и попоить. В общем, Григорий Степанович,  за героический труд в невесомости придется платить. Пять дней простоя нам влетит в копеечку. Зерно   начнёт осыпаться, недоберём урожай. Не расплатишься – денег не хватит.  Плюс  надо ремонт двигателя оплатить.

- С чего это? – удивилась Надежда. – Что-то ты, муженёк, больно круто на брата своего наезжаешь.

- Так положено, Гриша. Ты внимательно читал договор совхоза с нами? В нём всё прописано.  Но  можно  дешевле.  Если  завтра удастся найти другой двигатель, новый или 

                                                             420

восстановленный с полным ресурсом. Тогда нам его за полдня помогут поставить, и мы оплатим только стоимость нового двигателя за вычетом цены нашего поломанного, и работы по его установке. И вычтут из твоего дохода по итогам года эту сумму. Всё по честному. Согласен?

 - Куда деваться, - нехотя согласился Гришка.

- А сейчас здесь, у нас, или у себя дома, можешь сесть за стол и написать объяснительную, как и что случилось с двигателем.

- А ты, стало быть, вроде и ни причём? – Не успокоилась Надежда.

- Конечно, есть и моя вина. Но проверка и доливка масла и воды Гришкина обязанность, так как он числится в должности моего помощника.

- Ты, значит, начальник, и получаешь больше?

- Нет, мы с Гришей, помнишь, брат?  договорились заработок делить поровну.

- Тогда и убытки надо пополам расписывать! – Не унималась Надежда.

- Согласен, - сказал Иван, - тут ты права, убытки разделим поровну, но объяснительную надо писать ему.

- Ну ладно, братья, успокойтесь и не ссорьтесь. Мы с Гришей дома напишем, что надо. – Завершила диспут Татьяна.

- Обойдусь без женской помощи, - отрезал Гришка. – Пошли что ли.

- Подожди минутку, или иди, а я попозже приду, - сказала Татьяна, - я хочу послушать Ивана, как он съездил на семинар.

- Да что там слушать, - усмехнулась Надежда, - ля-ля-тополя полдня, а потом водку кушают с бабами, сейчас семинар в самом разгаре.

- Давай, я расскажу о нём, когда он закончится. Ещё два дня. Завтра я, наверное, туда не попаду, сама понимаешь, А послезавтра – не знаю. Хлеба не ждут, а напарник мой как выяснилось, ненадёжен.

- Да ладно тебе, Вантяй. – Гришка потёр ладонью свою обожжённую в Афгане щёку, которая заметно краснела, когда он сильно нервничал. Татьяна это увидела и сейчас, поэтому сказала спокойно:

- Хорошо, Иван Степанович, как-нибудь при более удобном случае поделитесь впечатлениями. Мы пойдём. Гриша, слышишь?

Они встали, попрощались и ушли. А Надежда устроила Ивану скандал, кричала, что он гнобит брата, потому что завидует ему, его таланту скульптора. И отправила его спать на диван в кабинете.

Иван позвонил Гришке. Трубку сняла Татьяна.

- Не спите? – спросил Иван.

- Собираюсь.

- А Гришка где?

- В мастерской, в сарае, трудится – не оторвать.

- Скажи ему, что я жду завтра у главного инженера в восемь часов. И пусть он не дуется на меня. Разбираться и  подробно разговаривать будем после уборки зерновых. На рыбалке у костра. Хорошо? Так ему и передай. Спокойной ночи, малыши…