Близится к финалу третий кусок жизни моих рано повзрослевших молодых героев Бродовых. Как говорится, в тюрьме год за три идёт, а на войне какой счёт годам? Да и крестьянская жизнь старит людей быстрее, чем городских. Эту мысль Иван записал в своём дневнике, который завёл-таки по совету Чистякова. И хотя ежедневно даже кратко конспектировать события текущего времени ему не удавалось, но когда он находил время открыть чистую станицу, то не только составлял протокол дня минувшего, но и оставлял в дневнике всевозможные свои размышления и, конечно, стихи. Он записывал их теперь не в тетрадь, а  в это хранилище фактов своего бытия.

Рядом с записью об упомянутом старении Иван оставил следующую (приведём её  дословно): «Жизнь как лоскутное одеяло сшивается из кусочков-фрагментов; одни яркие, другие блёклые. Ну, прожил ты кусок жизни и ничем его не окрасил. Поэтому не стоит в памяти перебирать, листая их все. Не стоит задерживаться на сером». Последуем совету нашего персонажа и обратим внимание только на яркие, знаковые моменты жизни наших героев.

                                                        *       *       *

В конце января Маруся вернулась из санатория в боевом настроении встать на вахту к своим бурёнкам.

- Ты сначала привези нам справку от Валентина Семёновича о том, что он разрешает тебе это. – Потребовал Иван.

- Зачем? Вот у меня больничный закрытый, в нём указано, что я должна приступить к работе с понедельника.

- Хорошо, завтра съездим вместе к врачу. – Отрезал Иван.

Валентин Семёнович внимательно прочитал санаторную карту Маруси, просмотрел санаторную же электрокардиограмму, снятую накануне выписки, и свежую, сделанную им в своём отделении при встрече с  Бродовой. Посмотрел, послушал Марию, проперкутировал - обстукал её всю пальцами, повздыхал и сказал, наконец:

- Ну, что ж, Мария Николаевна, я не вижу особой необходимости препятствовать вам в вашем стремлении к физическому труду. Вам, правда, знаете, нельзя поднимать тяжести более 3 килограммов.

- А мы, Валентин Семёнович, фляги давно не ворочаем и молоко из аппаратов в них не переливаем.

- А к  это случайно, для детского сада приготовили, я её и вертанула на свою голову. Мы доим в молокопровод, вся тяжесть – надеть да снять доильные стаканы, а они у станка на крюке подвешены. Всего и делов-то.

                                                             371

- А раздача кормов вилами, уборка навоза?

- Это не мы, тракторный кормораздатчик, навоз водой из шлангов смывают, а стойла чистят другие рабочие, а почистить коровушку – это не в тягость, а в радость.

- Ну, хорошо. И всё-таки, несмотря ни на что, выбрали бы вы себе работу полегче. Или оставались бы дома. Разве хозяйке в нём мало дел? А внуки пойдут, какие уж там бурёнки, будет не до них.

- Вот когда будут, тогда и разговор будет другой. Спасибо, Валентин Семёнович!

- О самочувствии врачам  не врать! И милости прошу ко мне  через месячишко, я вас посмотрю. А так – регулярно в поликлинику под наблюдение кардиолога.

Переломить Марию Бродову было трудно, вышла в понедельник на комплекс, радовалась, чуть не летала на рабочем месте, песни пела. Принесла с собой пирогов да бутылку портвейна «Агдам», угостила с выходом товарок после дойки за чаем в комнате отдыха.

И дома, вернувшись из санатория, приготовила обед, накормила славно сыновей и Аграфену с Надеждой Лозовой, поблагодарила их за то, что ухаживали за Иваном и Гришей, пока болела да в санатории долечивалась.

                                                        *       *       *

Перед Днём Советской Армии позвонил Груша и запел в трубке: «Звали его Ванечка, золотой вихор. Синяя фуфаечка, струнный перебор. Синяя фуфаечка, молнии вразлёт. Ах, какая кралечка с Ванечкой идёт!» Здоров! Приезжай за сборником, отпечатан. Можешь прихватить свою кралечку. И паспорт не забудь, обязательно! Гонорар получишь! С тебя причитается!

- А когда можно приехать?

- Да прямо двадцать третьего и подваливай, заодно и отметим!

- Сколько мне книжек дадите?

- Как всем:  по закону полагается десять бесплатных экземпляров.

- А нельзя побольше?

_ Сколько тебе надо, браток? Сверх десятка – за отдельную плату.

- Можно сто экземпляров?

- Во, хватил. Тихоныч, он сотню просит. Ладно, закажем тебе сотню, руки не отмотает.

Надежда просияла, когда Иван пригласил её с собой в Москву за сборником и заохала: что надеть?!

- Ты особо не расфуфыривайся и духов на себя не лей, - посоветовала Таисия.

- Это почему же?

- Не смеши городских. Тем более, интеллигенцию писательскую. Вон, надень юбку серую да свитерок голубой, а на шею на вот, бусы жемчуговые, для свадьбы вам берегу прабабкино богатство, прадед из турецкого похода приволок, настоящие. И волосы не накручивай под овцу, как вы все в торговой сети любите, навьются, колец на пальцы насуют, только что не в нос. Сидят, зубами золотыми скалятся – сущие дикари. Лозовые не такие и никогда такими не были. Коли уж не захотела учиться, так не позорь фамилию, в рамках держись и помалкивай, а больше слушай, что умные люди говорят.

- Ну, ты, мать, всю мне программу расписала, как Леонид Ильич Продовольственную.

- Да, расписала. А ты знаешь, что в программе самое главное?

- В Продовольственной что ли?

- В любой.

- И что же?

- Самое главное  выполнить программу.

- Вот вы с отцом и выполняйте вашу Продовольственную.

                                                             372

- Не глупи, она не наша, а общенародная.

- Ну, пашите всем народом, что ко мне пристали. Мы свою часть хорошо выполняем, кормим вас от пуза.

Этот разговор мог не кончится. Таисия махнула рукой и ушла на кухню. А Надежда поворчала ещё немного и пошла в ванную принять душ. Мылась, да всё ворчала, но когда закончила, накручиваться не стала. И в поездку отправилась одетая так, как советовала мать, к её удовлетворению.

Иван позвонил вечером Чистякову и сообщил ему о выходе «Афганской тетради». Выслушал поздравление и попросил совета насчёт того, как вообще авторы угощают редакторов и принято ли это в издательстве «Соплеменник».

Ты знаешь, Ваня, я там буду завтра, помогу тебе решить этот вопрос и расскажу о дальнейших действиях. Захвати только деньжат.

- Мне гонорар обещали.

- Но всё-таки, мало ли что.

По пути на станцию, и в электричке, и в метро, и так далее до самого издательства Надежда держалась обеими руками за  левое плечо Ивана и все время говорила и говорила, что-то рассказывала, смеялась, поглядывая в вагоне - и в электричке, и в метро – на пассажиров, о чём-то спрашивала Ивана, он ей отвечал, она подхватывала ответ и снова болтала, упиваясь разговором, и не давала ему опомниться, опять задавала вопросы и продолжала говорить, словно стремилась заворожить его, отвлечь от темы, которой ему,  по  её  мысли,  не  надо  было  касаться.  Она  словно  боялась  чего-то,  какой-то  огласки,  ей  хотелось задобрить Ивана, заболтать его, отвлечь. А может быть,  в ней заговорил запоздало проснувшийся стыд и чувство вины перед Иваном.

И когда Иван что-то сказал о брате, она дёрнула его за рукав:

- Ну, что ты всё о Гришке да о Гришке! Ты о себе думай, о нас с тобой. Гришка и без тебя не пропадёт – Хотя о нём Иван и не говорил ещё ни разу.

В общем, ей казалось, что она своей неумолчной болтовнёй замолит свой грех, ей так хотелось, чтобы как будто ничего не было. Она не знала, что замолить свой грех, получить его отпущение можно, только покаявшись в храме.

А  Иван  не  мешал  ей, слушал её болтовню вполуха, его донимали думы о том, как

все получится в издательстве. В общем, добрались они до редакции, вошли в кабинет Воропаева и Груши.

- Здравствуйте, с праздником!

Редакторы одарили Надежду широчайшими улыбками.

- Ах, какая кралечка с Ванечкой пришла! – пропел Груша и добавил: - Как зовут тебя, казачка?

- Познакомьтесь, товарищи, Надя Лозовая, моя невеста.

- А-а, - протянул Алексей Тихонович, - очень приятно, с праздником, присаживайтесь, Надежда.

- И как такую красавицу-казачку занесло к москалям? – хохотнул Груша. – Или Иван по пути из Афгана вас выкрал?

- Да нет. Маме врачи посоветовали сменить климат, вот мы и переехали с Кубани работать в Подмосковье, - рассказала Надежда.

- Сергей Михайлович, не смущай гостью, давай по делу.

- По делу так по делу. Между прочим, любовь – главное дело, остальное – чепуха, пена. – Груша придвинул к Ивану стоящие на его столе две пачки сборников, упакованных в крафт-бумагу и перетянутых шпагатом.- Держи, две по пятьдесят штук. И вот ещё десять авторских экземпляров. – Он положил на пачку стопку сборников. – Наслаждайтесь! С вас, дорогойченко, сорок два рубля.

Иван полез за деньгами, и тут открылась дверь и вошёл Чистяков.

- Привет! Простите, что без стука – слышу голоса знакомые. Разрешите? – спросил

                                                             373

 он Ивана и взял один сборник. – Отлично. Спасибо, друзья! Иван, поздравляю! И вас, Надя! Надо это дело отпраздновать!

- Юра, не торопись, попридержи коней. Иван Степанович, пойдёмте, провожу вас в кассу. Паспорт не забыли? – И Воропаев увёл Ивана.

Чистяков присел рядом с Надеждой и заговорил с ней, как со старой знакомой.

- Юркеш, а ты откуда знаешь казачку? Колись!

- Я их семью знаю давно, мы старые друзья, со времени их переезда в совхоз имени генерала Анашкина под Звенигородом.

- Кхе-кхе, - усмехнулся Груша, - наш пострел везде посмел.

- Я от издательства «Плакат» шефствую над совхозом, часто бываю там, организую выставки, их обсуждения, участвую в общественной жизни хозяйства, выступаю.  Могу организовать вашу встречу с читателями села.

- А транспорт? – Груша постучал палкой по протезу.

- Совхоз и привезёт и отвезёт вас.

- О-хо-хо, не много ли на себя берёшь?

- И ночлег обеспечим. - Добавила Надежда.

Пока обсуждали детали мероприятия, вернулись Воропаев с Иваном.

- Всё упорядочку? – поинтересовался Груша.

Воропаев кивнул, Иван улыбнулся.

- Как бы теперь праздник… книжку… обмыть? – Заикаясь, заговорил он.

- Нет проблем.- Тут же вступил Чистяков. – Не волнуйся.

- Кого надо… - Иван опять засмущался.

- По выходным данным. Я знаю, где отметим. – И Чистяков положил руку на плечо Бродова. – А друзья-редакторы знают, кого надо привести, то есть пригласить от имени автора, от твоего, значит. Не будем нарушать традицию. У вас когда обед?   обратился он к Воропаеву.

- Через полчаса.

- Мы всех приглашаем на торжественный обед по случаю и праздника и выхода книги поэта-воина. Алёша, не забудь заведующего. Пошли, - сказал он, наконец, Ивану и Надежде  и они отправились за Чистяковым.

- Тут рядом, за углом недорогой приличный ресторан, он как база издательства для таких мероприятий.

- А сколько человек будет? – спросила Надежда.

- Все, кто указан в выходных данных – зав. редакцией, редактор, художник, техред, худред, корректор… Могут быть еще и заместитель главного редактора и главный художник. Серёга с Алексеем – считай, персон одиннадцать – двенадцать.

Сделали заказ, тут руководить взялась Надежда.  Официанты сдвинули три стола, пока расставляли закуски, подошли гости. Двенадцатым оказался главный художник, автор оформления. Гости разделись, подошли к столу.

- Иван, а где же твоя тужурка-фуфаечка?! – закричал Груша, - почему  не надел?

- У нас традиция: в день Советской Армии быть в форме и при наградах, извините, нарушить правило не мог.- Ответил Иван.

_Да за что извиняться? В такой день тебя качать надо.  Ты не только воин-интернационалист, ты  ещё и поэт, и хлебороб! С двойным праздником тебя!  Наливайте, друзья! – Дал команду Груша. – Поехали! – И праздничный поезд тронулся в хмельной путь.

Среди издателей были три молодые женщины, одетые, как на подбор, в свитера и брюки. Так что Надежда сто раз благодарила мать и себя за  то, что её послушалась. Свитеры у женщин были яркие, но голубой Надеждин свитер с жемчужным ожерельем приковывал всеобщее внимание. Ну, и мужики на Лозовую  пялились,  как  на  свежий  кадр,   особенно    главный   художник    Михаил   Дробецкий.    Присутствие   незнакомой

                                                             374

красавицы подействовало на него, как допинг, он незаметно взял на себя роль тамады, балагурил, говорил смешные тосты, острил, потешал публику, рассыпал дамам комплименты, особенно казачке. Надежда  с широко распахнутыми блестящими глазами ловила каждое его слово, каждый жест, поддаваясь очарованию, которое разливал вокруг себя умелый  бабский угодник. Даже хорошо знавшие его коллеги были удивлены взрыву его энергии и говорливости. Он приутих, свял, как говорится,  крылышки сложил и коготки спрятал, лишь когда  узнал, что Надежда не москвичка, живёт далеко за Звенигородом. Она как раз сидела между Иваном и Дробецким, Иван о чём-то энергично разговаривал с Чистяковым, а Дробецкий воспользовался моментом и предложил Надежде нарисовать её портрет.

- Вы сказочно красивы, так и проситесь на полотно, мои краски будут петь гимн вашей красоте, поверьте! Вот моя визитка, звоните в любое время, я продиктую вам адрес моей мастерской.

Она не стала  открывать свою невестинскую ипостась, а только сообщила, что ей трудно добираться из совхоза до Москвы, вряд ли она сможет посетить его мастерскую. Он сразу сник и протянул разочарованно:

-Надо же! А вы производите впечатление истинной москвички, столичной красавицы. Как жаль. – Налил  себе полфужера «Столичной», подцепил на вилку маринованный огурчик. – Ваше здоровье! – И хлопнул водочки.

Иван попросил у Надежды её сумку, куда они уложили книжки, распотрошил одну пачку, доставал один за другим  сборники, подписывал, готовясь подарить всем  сидящим за столом.

- Да не мучайтесь, Иван Степанович! – Пожалел его заместитель  главного редактора. -  Оставьте на титульном листе автограф под своей фамилией – и дело с концом. Он принял экземпляр от Ивана, открыл его на первой странице. – Мы читали ваши стихи в рукописи, когда утверждали её к набору, теперь почитаем в типографском оригинале. Спасибо! Надеюсь, новый сборник не заставит себя долго ждать? Вы извините нас, мы должны идти, руководство ждёт, дел на сегодня ещё полно, надо все отделы с праздником поздравить, с ветеранами войны чарку поднять, попозже. Спасибо вам. А вы, - обратился он к остальным сотрудникам, - можете не торопиться в честь праздника.

- А на посошок? – спросила Надежда.

- А, давайте! – махнул он рукой. – Иван Степанович, два слова. Вы молоды. Энергия молодости бьётся в каждой строке ваших стихов, обжигая сердца. Такое даётся только таланту. Пусть  он растёт у вас и крепнет, пусть растёт и мощность энергии вашего стиха. Счастливой и долгой  вам жизни в поэзии, в нашей советской литературе.

Начальство ушло, подчинённые стали посмелее, поразговорчивее. Сергей Груша как бы сменил Дробецкого, говорил тосты в адрес всех присутствующих издательских дам. Потом Чистяков поднял бокал за работников слова – отдельно за редактора Воропаева, отдельно – за Грушу. Иван поблагодарил всех за работу над его несовершенными виршами (все заулыбались, замахали на автора руками: не кляни себя зря!) и в конце предложил выпить за своего учителя поэта Чистякова.

Груша чуть ли не прокричал тост за невесту-казачку Надьку Лозовую, разошёлся мужик и завопил:

- Пусть нынешний день будет днём вашей помолвки! Горько!

Рассудительный Воропаев охладил  его порыв.

- Какая же помолвка без родителей?!

- А пусть будет литературная помолвка, Тихоныч! А вот – отец-создатель! Горько!

Всем столом уговорили-таки их поцеловаться.

Подошло время расходиться. Чистяков  попросил  Ивана.

- Дай мне несколько книжек, хотя бы четыре: пару для рецензентов, пару для ЦДЛ.

                                                             375

  Ты напиши заявление, на вот, - он достал из кейса лист бумаги, - на имя директора ЦДЛ с просьбой  провести презентацию твоей книги  в малом зале ЦДЛ, а я договорюсь о дате и  сообщу тебе – примерно на середину апреля. А ты реши с клубной библиотекой о презентации в совхозе. Я приеду на 8 марта к вам, всё порешаем.

Иван накатал заявление под диктовку Чистякова, отдал ему, оделись, вышли на улицу. Стали прощаться у ресторана.

- Едем ко мне! – Требовал Груша. – Иван, лови мотор! Едем! – Едва его убедили, что это сейчас невозможно: Ивана дома ждёт больная мать. Проводить Грушу до дома вызвался Воропаев.

- Возьмите денег на такси, - Иван полез в карман.

- Ни в коем случае, Ваня! – Сказал ему Алексей Тихонович. - Не суетись. Всё будет нормально. Спасибо за угощение. Славно посидели. И береги свою красавицу. От всяких… - он помедлил и закончил: – нахалов.

Машину уже остановил Чистяков. Погрузили Грушу на переднее сидение рядом с водителем, сзади сел Воропаев.  Из окна разворачивающейся тачки раздались крики Груши:

- Да здравствует Советская Армия и советские землекопы! Ай, какая кралечка с Ванечкой идёт! – Уехали, слава Богу!

Надежда захмелела от шампанского и весь обратный путь до электрички также держалась за плечо Ивана. В вагоне, прислонившись к нему,  она тихо спросила:

- А сколько получил?  –  Он тихо назвал сумму. Надька  ахнула,  оглянулась,  спросила  ещё  тише. – И что ты с ними…

- Как раз за полкредита расплатиться. Так что осенью свадьбу закатим!

- Не надо было сегодня так тратиться. Это же на костюм к свадьбе.

- Заешь, еще придется банкет в ЦДЛ заказывать, и в Устьях угощать.

- Да что ж это такое! Ты должен всех поить?!

- Ничего, главное  самому трезвому быть. – Он вздохнул.- Жаль, Маруси с Гришкой сегодня не было с нами. – Надежда при упоминании Гришки вздрогнула. – Ты чего? Замёрзла?

- Немножко. Отметим в воскресенье дома, у нас, чтобы  Марусю не загружать?

- Всё равно будет не то. Я не додумался. Ладно. Я дам денег, скажи, сколько? Сотворим банкет.

- Не надо ничего. Я хочу всё сделать сама. Можно?

- Хорошо, решим.

Она положила голову Ивану на плечо и вскоре уснула под стук колёс. А когда Иван разбудил её в Звенигороде, шампанское уже выветрилось и она весёлая и счастливая, щебетала всю оставшуюся дорогу.