В эту ночь Иван долго не мог уснуть, перевозбуждённый, переполненный впечатлениями от встречи с людьми, слушателями своего первого публичного выступления в качестве поэта. Он невпопад отвечал на Гришкины вопросы и приколы и был рад, что тот, поняв, что Иван не в себе, отрешён от реальности, буркнул: «Смотри, не рехнись от счастья!» и вскоре засопел безмятежно. Иван остался один на один с воспоминаниями о презентации «Афганской тетради» и снова видел зал, и слышал обращённые к нему вопросы, и снова отвечал на них уже более точными словами, досадуя на свои промахи:  «Эх, надо было вот так ответить, а не эдак!», заново осмысливал сказанное Чистяковым по поводу этого события его одобрение: «Это, старик, большая удача, поверь мне. Всё замечательно! Но это только начало. Дальше должно быть ещё лучше!»

Вспомнилось ему и то, как он, начав читать стихи, отыскал глазами в зале сидящих рядом Надежду и Татьяну (успела-таки к началу, молодец). Надюха разоделась (нафуфырилась, как говорится), словно собралась на танцы или в ресторан – по моде, бытующий  в  сфере  работников  торговли  и  общепита.  Она  держала  дорогую  шубу на

коленях, руки её вели себя беспокойно: она часто поправляла на себе бусы, хваталась  за золотой кулон, причёску, за кольца и перстни на пальцах. Крутила перстень на правой руке, а когда Татьяна стукала её кулаком по шубе, замирала ненадолго, устремляя взгляд на сцену, но лицо её выражало недовольство и скуку. И ожила она, и «сделала лицо», лишь когда  на неё навёл камеру оператор.

Татьяна рядом с ней выглядела серой мышкой: в простеньком  демисезонном пальто, не снятом, но расстёгнутом, и видневшимся за ним скромном бежевом свитере и красном шарфе. Лицо её было внимательно и вдохновенно, и когда Иван встретился с ней взглядом, она это заметила и улыбнулась ему.

Но молодой поэт, неискушенный в отношениях с женщинами и не увлекающийся этой  стороной  жизни, привыкший к деревенским стандартам моды, одежды и красоты, не

                                                             341

заметил особой разницы между сёстрами, его сверстницами, так как был далёк ото всего этого, в отличие от брата Гришки, который не по годам был и знаток, и ходок.

Иван в непривычной и необычной для него ситуации всё никак не мог успокоиться, ворочался в постели, вздыхал и никак не засыпал. Скрипнула дверь в Марусиной спальне, вспыхнул свет в зале. «Матери пора на дойку,  у неё сегодня рабочий день», - подумалось Ивану, и он поднялся с постели и вышел из комнаты.

Маруся ставила чайник на кухне.

- Не спится, поэт? – увидев сына, спросила она. – Али не ложился ещё?

- Да  так… попить захотелось.

- Вон в банке компот остался от вчерашнего.

Иван налил и жадно выпил полную кружку домашнего яблочного компота, цокнул языком от удовольствия.

- А-а-а! Не могла что ли договориться о подмене ради такого случая? – спросил он мать.

Да ну! – Махнула Маруся рукой. - Отпросишься, а потом разговоров не оберёшься.

Пока она завтракала остатками вчерашнего пиршества,  Иван присел рядышком и тоже закусил пирожком с чаем.

- Спасибо тебе, сынок.

- За что, мам?

- За всё. Что живой с войны пришёл. Что стихи сочиняешь… - Она помолчала. – За вчерашнее. Мы с Груней слушали тебя да всё слёзы промокали. Радовались за тебя. И переживали.

- А переживать-то зачем?

- Ну, как же? Вон, ты какую тяжкую судьбину себе выбрал. Юркеш  Голубев тоже сочинял, но он-то начал, считай, в конце жизни, а ты смолоду себя направляешь на эту жизненную дорогу.

- А почему ты знаешь, что она тяжёлая?

- Ну, как же, какого поэта книжку ни открой, почитай да поохай. Ох, многие уходят молодыми. Кого убивают, которые сами себя…

- Да ты что, Марусечка! Это же когда было! А потом ты сама знаешь: я непьющий. Ой, мать, что-то меня с пирогов да чая разморило. Пойду может, часок-другой отдохну. Привет бурёнкам…

                                                     *       *       *

Ушли  сыны в армию – сердце материнское изболелось; вернулись домой – меньше болеть не стало. А сыны-то уже взрослые не по годам, мужики работящие. Настаивают, что пора ей на заслуженный покой.

- Марусь, думаешь, не видим, как ты тайком от нас свой корвалол капаешь? – пристал к ней как-то Гришка. – Хватит тебе надрываться на комплексе, и так переработала, шестьдесят скоро, а ты всё вкалываешь. Думаешь, героя дадут?

- Эк, куда хватил. Да ты знаешь, что из наших бурёнок да при нынешней нехватке кормов на героя не выдоишь. Надо коровушек попородистей завести, да кормов поболе, долю зерна в рационе поднять – тогда можно и попробовать.

- Ну да, годам к восьмидесяти звезду тебе на кофту привесят.

- На кой она мне? – спокойно ответила Маруся. – У меня две звезды есть – Гриша да Ваня. И других мне не надо.

- Да, Мария Николаевна, - добавил веско Иван. – Вот тебе наше решение: тебя на заслуженный отдых и в санаторий.

- Вы меня не гнобите. Я ещё в силе, со своей работой управляюсь не хуже молодых.

- Ну,  да,  с  помощью  валидола.  Эх,  Маруся,   упрямая  ты  у  нас.  Давай  мы тебе

                                                             342

корову купим, коровник тёплый построим, и дои свою бурёнку, и сиди дома, ежели боишься квалификацию потерять. – Затараторил Гришка.

- Так и поступлю, когда вы мне внуков подарите. Будем их растить на домашнем молочке.

- На козьем! Новую Симку заведём! – Заулыбался Гришка.

- Согласна. Но только когда будут внуки. А пока я на пенсию не собираюсь. И не гоните, не приставайте. Я здорова, и нечего за мной подглядывать.

                                                          *       *       *

Накаркала, как говорится, Маруся про здоровье, прихватило её во время дойки: флягу с молоком подняла и упала.

Вызвали и скорую, и совхозную фельдшерицу. А что она может? Что у неё под руками? Смерила давление – вроде нормальное, ну чуть повыше. Ввела камфару, да внутримышечно - анальгин. Перенесли Марусю в комнату отдыха на диван, дали под язык нитроглицерин. В голове у Маруси от него зашумело, она очнулась, обвела взглядом окруживших ей товарок, попыталась встать.

- Куда? Лежи, голубушка! – Фельдшерица придержала ей за плечи. - Скорая приедет, будем решать.

- Я домой хочу.

- Потерпи. Где болит?

- Нету боли. Печёт немного вот здесь, - она дотронулась ладонью до левой стороны груди.

- Лежи тогда, не шевелись! И не напрягайся, расслабься. На-ка вот корвалолу испей, – она подала Марусе мензурку, - я тебе побольше накапала, пульс у тебя частит…

Скорая прибыла через сорок минут. Марусе  слегка полегчало. На счастье, бригада была оснащена кардиографом. Сняли кардиограмму, врач прочитал, сказал: инфаркт.

- Надо в больницу, Мария Николаевна, у вас инфаркт, не пугайтесь, не сложный, надо полечиться в стационаре. – И к своим: - Давайте носилки. Мужчины у вас есть? – спросил он доярок. Мужики нашлись, Бродову увезли.

Об этом стало известно Лашкову. Он поручил главному механику найти Ивана и сообщить ему о случившемся.

Первое же, что ощутил Иван от известия о болезни Маруси – страх и пустоту в душе, словно у него исчезло жизненное пространство, и он оказался в небытие без опор, дороги и путевых ориентиров. Это был страх одиночества, возникающий при потере родного человека. «Но ведь Маруся жива, что же это я, - кольнула мысль, - не дай, Господи, потерять маму! Только бы жила, только бы дышала! Да что ж это я хороню её раньше срока  и чего испугался?» Всё это он  уже обсуждал, заводя мотоцикл; прыгнул в седло и рванул по шоссе в больницу, бросая короткие взгляды на пустую коляску, в которой должен был бы сидеть Гришка, но тот опять куда-то слинял, и у Ивана не было времени  его  разыскивать. – «Эк я сразу себя жалеть начал, испугался, что потеря Маруси

не только принесёт мне горе, но и осложнит жизнь. Так, наверное, случается с каждым, прощающимся с ближним. Пожалел себя, любимого. Да и не один ты, у тебя Гришка есть, хоть и шалопай, но брат всё-таки. Ты не о себе думай, а о матери. Ей сейчас тяжелее твоего. И непросто тяжелее, но и больнее. Это же инфаркт – считай, ранение в сердце. Она на краю жизни, а ты в самом её разбеге. О, Господи! Помоги рабе твоей Марии исцелиться!» - И он вдруг,  перекрывая треск мотоцикла, закричал:

- Держись, Маруся-я-я-я! Не бросай нас!

К матери Ивана не пустили, сказали, что она пока в реанимационном отделении, состояние её средней тяжести, стабильное, инфаркт, к счастью, не обширный, излечение,  надеемся, продлиться недолго. Но после больницы будем рекомендовать санаторий и постараемся дать ей туда направление. Всё это и другое Ивану рассказал лечащий врач Маруси, уже знакомый Бродовым Валентин Семёнович.

                                                             343

Обрадованный Иван покатил в Устьи, распевая на ходу любимую Марусину «Калину».

Надежда Лозовая немедля взяла шефство над братьями. Гришка лыбился,  а Иван пытался было возразить, мол, и сами управимся, но под напором Надькиной атаки сдался: «Делай, что хочешь». Она появлялась у братьев каждый свободный день, а работала Надежда по схеме: «два плюс два»; она готовила еду и кормила парней,  прибиралась в доме, занималась стиркой. Накроет стол, кликнет братьев: «Эй, вы, сиротинушки, жрать идите!» И составляет им компанию за столом, так что обедали они и ужинали весело.

По выходным дням к ним присоединялась Татьяна.

- А чё? – Пошутил как-то Гришка. – Так вот и будем жить вчетвером, если, конечно, ваше образованные родители позволят вам выйти замуж за простых мужиков.

Татьяна смутилась, но промолчала и сидела с застывшей улыбкой. А Надежда хохотнула:

-  Мы не маленькие. Нам родителев наказ не указ: кого полюбим, за того и замуж пойдём.

Гришка вскочил со стула,  исчез в спальне и явился к столу с гитарой. Иван только теперь как бы ответил на реплику Надежды:

- Но к родительским советам не грех прислушиваться.

Гришка взял аккорд, запел:

Я сегодня не в ударе,

Мне бы водочки глоток.

Я простой крестьянский парень,

Но с игрушкой между ног.

Татьяна покраснела, Надежда прыснула, Иван постучал пальцем по виску. А Гришка хохотнул и продолжил:

Говорила мать-старушка:

«Перестань озорничать!

Доведёт тебя игрушка

До  беды и до врача!

- Когда только ты  успеваешь муру такую сочинять? Где слова находишь?

- Когда леплю в пристройке, тогда и слова сами собой образуются.

- Лучше бы ты дельное сочинял.

- Дельное – это тебе по душе, а я леплю, и это по душе мне, брат.

- Гриша, дай гитару Ивану, - попросила Татьяна. – Ребята, спойте «Калину».

После «Калины» завели разговор о Марусе. Надежда призналась, что вчера навестила её в больнице, кое-чего привезла ей, успокоила, пообещала позаботиться о сыновьях, о доме.

- Я Марию Николаевну так и заверила: лечитесь, поправляйтесь, и ни о чём не беспокойтесь. Мы с сестрой и дом ваш, и ребят образим. – Надежда привалилась к Ивану

плечом. – Правильно, Ванечка?

- Чего уж нас ображивать, не сироты малые. – Проворчал Иван и пропел под гитару:

Ох, калина ты, калина,

Дай мне былочку всего.

Посажу её для милой

Возле дома своего!

- Буду строить себе дом, - заявил он без паузы. Построю и калину для тебя посажу,  Надя.

- Ты что ли замуж меня зовёшь? – Удивилась Лозовая.

- Так точно – по-армейски ответил Иван.

- Надо подумать, - откликнулась Надежда.

                                                             344

- Что тут думать? Рано ты жениться собрался, браток. Молод ещё, погулял бы, - высказался Гришка.

- По нашим деревенским меркам – самый раз, как наши деды и бабки, так и мы. А мне ещё учиться придётся заочно. Не до гульбы. Мне тыл нужен надёжный. – Пояснил Иван.

- А дом-то зачем строить? Здесь что ли места мало?

- Здесь ты будешь жить под Марусиным оком, так мы с ней решили ещё до её болезни; сюда и молодую хозяйку приведёшь.

Гришка расплылся в улыбке.

- Рано радуешься. Я рядом построюсь, за тобой приглядывать буду, пока ты не женишься. -  Завершил Иван.

- Чё  за мной приглядывать? Я…

- Хоть ты и старше меня на двадцать минут, но уж как Маруся просила меня с детства приглядывать за тобой, так и буду, пока не передам тебя в руки молодой хозяйки.

- Я не эстафетная палочка, нечего меня передавать.

- Давай, палочка, прояви самостоятельность, разожги самовар,  чайку похлебаем с Марусиным вареньем.

Тут стук дверь, и явилась Аграфена узнать, как Маруся, и тазик пирогов принесла, как раз к чаю…