За окном грохнул взрыв. «Ложись»!- крикнул Гришка, и чиновники шмякнулись на пол и закрыли головы руками. Тут грохнул ещё один взрыв, Гришка метнулся за Иваном и остальными солдатами. Взрыв – и Гришка упал у выхода из медсанбата на землю, а солдаты бросились в казарму к оружейной стойке и оттуда уже с автоматами кинулись под обстрелом к местам боевых расчётов. Но уже командиры прокричали: «По машинам!» Загавкали пулемёты с вышек за бетонную ограду части, заревели моторы, танки рванули за раскрывшиеся ворота и за ними бронетранспортеры. Иван, зная, что он нестроевой, залег в щель около медсанбата.

На территорию части продолжали сыпаться мины, разлетаясь на осколки, и один впился в кисть  правой Гришкиной руки. Он вскрикнул.  Иван услышал, выскочил  наружу к брату:

- Гришаня, ты что?

Гришка лежал ничком, правой щекой к земле, прижав ладони к затылку, из-под ладони возле головы растекалась кровь. Иван решил, что брат ранен в голову, а может,  убит, и закричал:

- Гришка-а-а-а!!! Бра-а-а-ат!!! - Оглушённый взрывом, Григорий слегка очухался, услышал крик Ивана, буркнул: «Чего орёшь?!» и попытался встать, и только тут боль в ладони обожгла его: «У-у-у!» -взвыл он и выматерился.

- Подъём, в укрытие! – Иван помог ему подняться и они в паузу между взрывами  успели свалиться  в одну из щелей, вырытых по периметру  части на случай подобных ситуаций. И как раз в этот миг хлопнула последняя мина – аккурат под окнами казармы. И внутрь, и наружу брызнули осколки. И один пробил насквозь Иванову гитару. А инспекторы продолжали валяться на полу медсанбата.

Чем всё закончилось? В ту сторону, куда ринулись танки и бронетранспортёры, вслед им, пуская на лету ракеты,  ушла пара «вертушек». Через полчаса они вернулись. А через час после начала обстрела возвратилась броневая колонна.

Что же произошло? Духи ночью скрытно подошли к  части, залегли, незамеченные нашими наблюдателями (расслабились, прошляпили, особисты,  не торопясь,  и тщательно с этим разбирались и разобрались: привыкли к долго стоявшей тишине и рубились в домино, пока духи занимали позиции). А с утра нападавшие из пары лёгких миномётов неприцельно начали забрасывать часть минами; покидали и, бросив свои позиции, быстро погрузились в спрятанные в скалах джипы и попытались скрыться.

Наш броневой отряд, несмотря на молниеносную реакцию, догнать их не смог: скорость маловата, но сверху их настигли наши ракеты. Духам пришлось покинуть машины и уходить в  горы. Вот тут нашим подоспевшим ребятам пришлось немного пострелять, но боя настоящего не получилось, так, легкая перестрелка. Было принято решение не увлекаться погоней, мало ли что могло  ждать их  в горах. Дана была команда на отход и по машинам. Возбуждённые, но радостные и счастливые, что все живы и никого в этот раз даже не ранило, пацаны вернулись домой, то есть в часть. А домой… - это еще придётся подождать.  

                                                     *       *       *

Решение инспектора-медика начальник части принял к сведению, но не стал возвращать   Ивана  в  роту,  оставил  его  при  штабе,  так  как  начштаба  пришлись  по душе  аккуратность  Ивана,  порядок,  который  он навёл в писарских делах и даже почерк

                                                             316

ефрейтора Бродова, и он категорически бы против его перевода в штат механиков-водителей  БТР.

Гришку поместили в медсанбат; рана была не сквозная, осколок, который не достал до затылка, извлекли, рану обработали, как полагается, вкололи Гришке, что требуется, наложили повязку, убинтовали натуго, один большой палец торчал – не рука, а белая боксёрская перчатка. Три дня он там пролежал, вернули в казарму со слегка похудевшей «перчаткой».

Григорий плакался:

-  Как же теперь на гитаре играть?

- Ничего, пусть сначала заживёт, потом будешь пробовать. Ничего страшного, - успокаивал Иван, - пальцами шевелить пробовал?

- Сказали погодить. Да и неудобно, они бинтами стягивают плотно, специально, чтобы рана хорошо заживала. Всё, Вань, отыгрался я, отрисовался, отлепился.

- От чего ты отлепился? И к чему был прилеплен?

- Да ни к чему, лепить теперь не смогу.

- Ладно паниковать, вечно ты так: натворишь дел, а потом хнычешь, ой да ой…

- Это я натворил, скажи, я разве всё нарочно натворил? – Гришка сунул Ивану под нос пахнущую мазями забинтованную руку.

- Не надо было покидать медсанчасть, упал бы на пол рядом с инспекторами и лежал тихо. Ходил бы сейчас без этой куклы. – Иван пальцем отвёл от своего носа комок бинтов.

- Ты рванул, Герой Советского Союза, и я за тобой.

- Вот и поживи пока безработным солдатом, ходи на перевязки и на политзанятия, нянчи свою куклу и не приставай, терпи.

- И чего же мне терпеть? – Гришка повертел большим пальцем забинтованной руки. – О, нормально. Буду струны одним пальцем дербанить.

- А не больно?

- Терпится. Теперь всё придётся делать одной левой.

- И письмо Татьяне писать?

- Ой, и правда! Ё-к-л-м-н! – Загоревал Гришка и тут же просиял. – Во! Я точно нацарапаю ей левой, навру про руку.

- Только давай придумаем что-нибудь одинаковое и напишем одно и то же, чтобы Маруся не волновалась.

- Если хочешь обмануть, делай это умеючи, да?

- Ну, примерно.

- Ладно. Пойду в красный  уголок левую тренировать по письму.

- А что о правой сообщим?

- На сверлильном станке в рембазе повредил, пойдёт?

- Убедительно.

                                                                   *       *       *

Боевой опыт у братьев был небольшой, почти половину срока пребывания в Афгане они провалялись в госпитале. Но когда твоя солдатская работа связана со смертью, когда на глазах у тебя гибнут друзья, а тебя рвут на части пули и осколки, ты начинаешь задавать себе вопросы. И если  не находишь на них ответы,  душа твоя закрывается наглухо, как тело бушлатом – под горло, и каменеет, а мысли в мозгу бьются в череп, шарики за ролики заходят.

На политбеседах они пытались задавать вопросы, но, всё понимая, не желая нарваться на ответный крик и получить обвинение в антисоветчине, сглаживали их и не рисковали спросить о главном: зачем, для чего мы здесь?

А в  курилках,  сидя  вокруг  песочницы  под  грибом, защищающим от солнца, они

                                                             317

костили, не стесняясь,  и Брежнева, и Андропова, и Черненко, называя их старыми пердунам, ни пятнистого оленя Горбача, и выражались конкретно:

- На хера нам это сдалось?

- На чёрта мы сюда впёрлись?

- Нас сюда никто не звал.

- К нам никто не лез, а мы зачем?

- Как зачем, поучиться пострелять по живым мишеням, танки новые испытать и броники, пушки да калаши и прочий оружейный товар. А потом толкать за рубеж, за валюту.

- А на прибыль сельское хозяйство поднимать.

- Выполнять Продовольственную программу.

- Начнут поднимать – надорвутся опять, - хохотнул Гришка и взмахами раненой руки, отмеряя ритм, запел:

 Везу обед на поле,

На кочках торможу

И повариху Олю

За талию держу.

И кой за что ещё,

За что держать не надо…

И заорали хором, мгновенно переключаясь с  тугой политической темы на лёгкое, близкое и понятное: «И кой за что еще, за что держать не надо,// И кой за что ещё, за что держать нельзя!»

Ну , вот, - ворчит Иван, - испортил  политминуту.  

- Не встревай в комсомол, беспартийный богомол! – отвечает Гришка и поёт:

Привычка у Вована:

Он любит на крыльцо

Спуститься утром рано

И почесать лицо!

Компании приняла и поняла сходу и вместе с ним дальше: «И кое-что ещё, чего чесать не надо…»

Вованом звали мордатого и краснорожего продавца военторговской палатки, потому с таким мстительным восторгом спелся этот свежий куплет Гришки Бродова. И швырнув окурки в песок, пацаны разошлись.