Пару недель спустя после посиделок у Евгения Ивановича, поутру во двор  госпиталя вкатился БТР,  из него вышли три офицера и трое штатских, один увешанный фотоаппаратурой, другой с кейсом, третий с гитарой в чехле на плече и тубой. Евгений как раз вышел за порог перекурить с коллегами. Увидев гражданского с гитарой, он кинулся к нему, бросив сигарету. И заорал:

- Юрка, чёрт, ты откуда здесь?

- Жендос-корявый нос, поросёночка унёс! Здорово! Братья обнялись и расцеловались. – Принимай гостей:   инспекция по поручению Поляничко. Надеюсь тебе не надо объяснять, кто он такой.

- Кто ж его не знает, звонили из его штаба, приказали принять инспекцию и писателя. Но фамилию я не успел спросить: передали приказ и трубку – бряк.

- Ну, веди нас к начальству. Товарищи, - обратился он к попутчикам, пойдёмте. – Жень, а мне приказано у вас выступить, так что готовь площадку.

В палате братьев Бродовых было тихо. Гришка сидел на краю кровати и, покачиваясь, читал книжку Чистякова «Я рос, когда была война», переданную ему Иваном. Тот что-то писал в блокноте, придерживая её слегка левой ладонью, прикрытой марлевой рукавицей. Остальные занимались кто чем: один читал газету; другой уставился в потолок, надеясь найти там ответы на мучившие его вопросы; третий нянчил раненую руку; четвёртый с забинтованной головой, разглядывал себя в  карманное зеркало…

Распахнулась дверь и в палату вошли братья Чистяковы, причём Георгий Иванович держал в руках гитару и тубу. Он перешагнул порог и его обдало тяжёлым госпитальным духом – смесью запахов крови, гнойных повязок, лекарственных мазей, примочек и протирок, солдатского пота и содержимого уток и суден и мужских ветров – духом войны, только без гари, дыма и пороха. Георгий с непривычки чуть не отшатнулся (Ё-моё! Как Женька тут терпит всё это!), но хотя и с трудом, удержал на лице заготовленную улыбку. «И такой бывает запах у войны, - подумал он, - спою обязательно!» и заметил ребят Бродовых.

Увидев его, Бродовы встали, лица их засияли. Поэт удивлённо и радостно смотрел на них, вскинув брови, и ответил щедрой улыбкой, хотел  шагнуть к ним. Но  Евгений остановил брата: «Потом» и объявил:

- Товарищи, у нас для вас сюрприз, и братьям Бродовым: - ещё один: к нам прибыл гость из Москвы, член Союза писателей СССР, лауреат многих литературных премий  Георгий Иванович Чистяков.

- И по совместительству родной брат Евгения Ивановича, вашего целителя, - весело добавил Георгий.

                                                             302

- Он сейчас выступит перед вами. Прошу покорно. – Закончил Евгений и жестом пригласил брата на своё место.

Сзади тихо вошли офицеры и журналисты, спутники Георгия, присели на свободные стулья.

Чистяков вышел вперёд, поручив гитару Евгению, открыл тубу, извлёк плакаты, достал один из них, развернул перед собой.

- Я служу в издательстве ЦК КПСС «Плакат». Мы стараемся внести посильный вклад в вашу тяжелейшую, смертельную работу и выпускаем на двух основных афганских языках, на пушту и дари плакаты против насилия, который тут чинят душманы над простым народом Афганистана. И вот смотрите, как действует наша продукция на врага: плакат в злобе прошит автоматной очередью, так их проняло!

- Мы своим оружием, - продолжил поэт, - словом, как и вы своим, помогаем молодому рабочему классу республики успешно завершить социалистическую революцию в стране, которая приведёт народ к всеобщей грамотности, мирной жизни и к счастью. Выполняя политическую заявку руководства, я написал стихи, которые спою вам

сейчас и хотел бы выслушать ваше мнение о них, о стихах и песне. Но сначала, простите, я хочу познакомить вас с моими некоторыми произведениями, написанными ранее, то есть, представить вам кое-что из моего творческого багажа. Стихи и песни – только мои, чужого не пою. Не потому что своё считаю лучшим, а потому, что не хочется тратить силы и время на чужое, когда своего полно. Итак, слушайте, однако. – И он спел несколько уже известных читателя его песен.

- А теперь прошу внимания: премьера песни, пою «Наш долг».

И вот прозвучали последние аккорды, Чистяков снял через голову ремень гитары и поставил её рядом с собой:

- Ну, что скажете, бойцы-интернационалисты, как вам песня?

- А что бы вы хотели услышать от нас?

- Только правду. Ничего не надо придумывать и пытаться угодить.

- И где же её взять, правду вашу?

- А вы скажите ваше первое впечатление. Вот вы слушаете песню или стихотворение, или чью-то речь, и вдруг у вас внутри возникает толчок: или согласие, или протест.

- А у меня было два толчка: один –да, другой – нет.

- Как это, поясните.

Первый толчок – да. Слова правильные, идеологически точные, как учит нас партия. Можете печатать текст в газетах, журналах, на листовках.

- А второй толчок?

- Второй – нет. Вы эту песню исполнили нам как марш и хотите, чтобы роты под него строем топали и распевали вашу песню во всю мощь, лаская уши политработников?

- Эй, -  поднялся один из офицеров, - это что ещё за выступление?!

- Вот, видите, мне уже шьют политику.

- Прекратить митинг! – Рявкнул офицер. – Товарищ Чистяков, заканчивайте выступление.

- Товарищ  капитан, вы мешаете мне выполнять задание Поляничко.

Капитан сделал знак Георгию выйти в коридор.

- Подождите, друзья, минутку, - обратился он к раненым, - я сейчас.

- В чём дело? – просил он  в коридоре офицера. – По какому праву вы вмешиваетесь в мою работу? Я с вашей бригадой инспекторов объездил больше десятка частей, выполняя партийное поручение и творческое задание Виктора Петровича, и нигде не возникало никаких проблем, и вдруг…

- Не вдруг, – перебил его капитан. – вы, Георгий Иванович, угомоните свои нервишки и не мешайте нам работать. – Он достал удостоверение, развернул его и сунул

                                                             303

под нос опешившему Чистякову. – Делайте свою работу и не мешайте нам делать свою. Этот раненый пытался превратить  встречу с вами в антипартийный, антисоветский митинг, разве вы не поняли?  Этого быть не должно. В противном случае сами себе навредите, своей карьере. Частную беседу, тет-а-тет можете проводить с кем угодно, набирая себе очки,  а на публике следите, что и как  говорить. Идите, продолжайте.

Чистяков вернулся в палату, пытаясь унять лёгкий невольный мандраж. А вы попробуйте не мандражировать после встречи с работником КГБ.

- Ну, продолжим. – Он подошёл к постели своего оппонента. – Я извиняюсь, договорим после моего выступления. – Потом направился к Бродовым, обнял их за плечи, обратился к палате:

- Товарищи! Я потрясён такой встречей! Это мои друзья из Подмосковья, сыновья Марии Бродовой, знатной доярки, лауреата Госпремии, замечательной русской женщины, достойной писательского пера. Я пишу о ней большую повесть, перерастающую в роман. Я мучился с его финалом, не знал, чем завершить, а теперь, - он похлопал братьев по плечам, - встреча с Иваном и Григорием, сыновьями моей героини, даёт мне подсказку: я вижу чётко, как мне закончить книгу. – И он обратился к братьям: - Ребята, давайте продолжим мое выступление вместе, чтобы оно стало нашим. Споём? – Спросил он братьев.

- Ага, - просиял Гришка, - «Чёрного Ангела».

- Да ты что?! – Усомнился Иван.

- Поём! – крутанул головой поэт, поём, ребята нас поймут!

Песню встретили аплодисментами и стуком костылей и палок об пол. Евгений Иванович попросил закругляться, ему пора завершать обход, а потом перевязки.

- Дай ещё пятнадцать минут, - взмолился Георгий.

- Хорошо, хрен с тобой.

И Чистяков прочитал поэму «Камень и осколок». Она была опубликована как приложение с другими стихами в романе о войне, с которым братья Бродовы были уже знакомы. Но одно дело – прочитать, другое – услышать в исполнении автора, обладавшего недюжинным актёрским даром. Роман потом читала вся палата.

- Можно, я спою? – попросил вдруг Иван. – Георгий Иванович, подыграете мне?

- Дядя Жора, дайте мне гитару, я ему помогу. Ну, чё будем исполнять? – Спросил Григорий.

Иван взял блокнот с тумбочки, раскрыл его, приладил на раненой ладони, встал рядом с братом, что-то ему напел. Тут появился  Евгений, сунул в руки Георгию свою гитару. Чистяков обратился к Гришке.

-Давай, подстроимся. – Тынь-тынь – быстренько подтянули струны и кивнули Ивану: объявляй.

- Земели, я попробую спеть вам  свою песню «Афганский огонь», которую сочинил здесь, вот на этой койке.

- Ты не пробуй, а пой давай! – Крикнули ему от окна.

И под дуэт двух гитар Иван запел, дважды пропевая последнюю строчку каждого куплета.

В нас слева стреляют и справа палят:

В засаду попал броневой наш отряд,

Где слева  - гора, и справа – гора.

Так что ж, погибать нам настала пора?

Вперёд, огнемёты, по точкам пали!

Ужель примем смерть от афганской земли?!

Иван, я дорогу тебе отворю!

Прости меня, мама! Прощай, я горю!

                         304

- Иван, ты куда? Воротись, пристрелю!

- Комбат, извини, но я брата люблю!

Машина в огне. Он ныряет в огонь.

Отыщет там брата Ивана ладонь!

А левую руку прижарит броня.

- Братишка мой Гришка, держись за меня!

В нас бьют пулемёты, такая вот быль.

И рухнул комбат на  афганскую пыль.

- Я был оглушён, ты меня не брани.

Ты спас меня, Вань, из горящей брони.

И всё нипочём, дай спирту глоток!

И Ангелом Чёрным не стал я, браток!

Пробита дорога. Пошли, земляки!

Нас мать заждалась у Москвы у реки.

Палёные боем два брата спаслись.

Такая дарована Господом жизнь!

Вперёд, бэтээр, и давай, шурави,

Засаду прорви и душманов дави.

Мы ангелы смерти для их матерей.

В бой каждый кидается с правдой своей.

Пока Иван на крике исполнял свою песню,  Георгий поглядывал на чекистов. Но они не проявляли никакого беспокойства и присоединились к реакции палаты: а она взорвалась аплодисментами и стуком костылей, криками: «Иван, моща! Повтори, земеля! Дави душманов! Второй орден ему за песню!..» Наконец, палата угомонилась.

- Вот это огонь, вот это огонь! – кричал из угла Чистяковский оппонент.

И под занавес в палате прозвучала песня Георгия Чистякова «А память не вянет» с подпевкой братьев Бродовых. И снова в палате хлопали солдатские ладони. Даже чекисты вяло присоединились, дабы не выглядеть невеждами.

Начальник госпиталя повёл гостей по другим палатам, прося только выступать покороче. Поинтересовался у Чистякова: не сможет ли он в конце дня выступить перед персоналом?

- Там мы дадим вам побольше времени.

- Надо подумать. Мне ведь необходимо  к сроку поспеть к Поляничко.

- А вы от нас должны ещё куда-то ехать?

- Нет, ваш госпиталь – конечный пункт нашей командировки. Мы начали с дальних точек, а вы – на закуску.

- Вот и закусим здесь, - подхватил начальник госпиталя, - переночуете у нас, а утром мы  вас доставим в резиденцию Виктора Петровича. Я созвонюсь с Поляничко, думаю, он разрешит.

Так и получилось, всё сложилось удачно. Чистяков выступил во всех палатах. Уставшего, но довольного, Анюта повела его обедать. Но он извинился:

- Я должен зайти в палату к Бродовым, договорить.

Он нашёл своего оппонента, присел не край его постели.

- Здравствуйте ещё раз, теперь персонально. – И протянул ему руку. - Как вас звать-величать?

- Андрей Первозванцев. – И пожал руку поэта. – Очень приятно познакомиться.

                                                             305

- Вдвойне. Скажите несколько слов о себе. – Попросил Чистяков.

- Рядовой. Солдат срочной службы, студент филфака МГУ. Меня забрили во солдаты с четвёртого кура за вольнодумие. Начальство сочло меня диссидентом, вот и затолкли меня сюда. Но что Бог  ни делает – всё к лучшему. Вернусь с орденом, восстановлюсь в универе, заставлю их дать мне диплом. Я даже знаю, на какую тему буду его писать.

- Интересно.

- «Влияние исторических событий на структуру языка», примерно так, а короче – «Война и язык».

- Я вам завидую.

- Я тут три толстых тетради исписал, хватит и на диплом, и на кандидатскую, и даже на докторскую кое-что останется.

- Очень заманчиво, почитаем, да? Но давайте закончим мою тему. Так что за отрицательный толчок рождает в душе слушателя моя песня?

- Не мелодия, а слова, стихи, и, я думаю, не у каждого, а у таких, как я. Я считаю, что строевой ваша песня не станет, даже после того, как её исполнит Краснознамённый ансамбль  имени Александрова. Роты скорее будут петь какую-нибудь «Марусю», у которой  «капают, капают слёзы на копьё», чем вашу.

- Почему же? – Они не заметили, как перешли на доверительный шёпот.

- Она чужая. В патриотической песне слово должно резонировать с чувством родины в душе, как струна на гитаре. Вы зажимаете вторую струну на третьем ладу, дергаете её и видите, как первая струна начинает тоже колебаться и звенеть. Резонанс слова и души, с тем святым, что есть в каждом человеке. В войну мы ведь шли в бой за Родину, за Сталина, за землю родную. А здесь за кого? За Бабрака Кармаля? За землю Афганскую, за кого? Нету резонанса и не будет. Если вы попросите, то  вам,  конечно,  дадут  добро и письменный отзыв, в котором напишут, что песня правильная, актуальная, своевременная и так далее. Но никто не скажет, что она стала народной. Вот если здешний поэт напишет песню о войне вместе с национальным композитором, тогда она ещё может быть станет народной, но для афганского народа. Но это вряд ли. Афган не Куба и не Испания. Здесь люди не поют, а молятся Аллаху. И нам их никакими калашами и калачами не переубедить. Они же все против нас, все. И кто это выдумал про рабочий класс Афганистана? Вы проехали много по стране, вы где-нибудь видели дымные трубы заводские? Мартены, шахты? Они землю сохой пашут, дурь выращивают и гонят её в Европу и к нам. Эта дурь еще беды натворит у нас.

            - Андрей, вы поаккуратнее в выражениях, не сорите словами. Не то ваши тетрадки могут никому не понадобиться. Я ведь знаю, как у нас могут укоротить   язык.

            Первозванцев засмеялся:

            -  Меня  вон уже душманы укоротили гранатой. – И он откинул одеяло и приподнял правую голень без ступни, в пропитанных кровью бинтах. – Ну, ладно, спасибо вам, Георгий Иванович, за песни и стихи, за поэму – она у вас классная, всего вам наилучшего. Извините, мне пора на перевязку.

И тут в палату заглянула Анюта и позвала:

- Первозванцев, в перевязочную!

Андрей взялся за костыли. Чистяков встал:

- Я на прощание вечерком загляну, обменяемся телефонами.

                                                   *       *       *

В семь часов вечера после ужина в большом кабинете начальника госпиталя собрался почти весь его персонал, причём ближе к дверям сидели медсёстры и санитары на случай срочных вызовов в палаты.

Чистяков   начал   с   песни   «В Афганистане маки зацвели».  Выступал  он  всегда

                                                             306

успешно, на любой аудитории, удачно составляя программу, выгодно чередуя стихи и песни. Извлёк он из своего творческого багажа и стихотворение, посвящённое военным хирургам, пришлось оно, как нельзя, кстати и получило добрую долю аплодисментов:

       Военным хирургам

Безжалостно рвала война солдата

Тротилом, сталью, порохом, свинцом,

Но, споря с ней, хирурги медсанбата

Склонялись над израненным бойцом.

Попробуйте, сочтите и измерьте

Спасённые ожившие сердца,

Что были отвоеваны у смерти

Руками медицинского бойца.

Ушла война. И лет прошло уж сколько,

Но память незабвенна и свежа.

Она, как боль от старого осколка,

И здесь не властна магия ножа.

Ушла война. Но есть судьбы дорога,

На все года намечена одна.

Ушла война. Но с прежнею тревогой

Со смертью продолжается война.

В висок ударит кровь мильоном капель,

Боль зазвенит мелодией своей.

И вновь хирург нацеливает скальпель –

Оружие спасения людей!

Концерт закончился товарищеским ужином, у Георгия просили переписать стихи о хирургах для стенгазеты, он госпиталю подарил  на память о встрече сборник, сказав, что в нём есть эти стихи. Банкет был недолгим, Чистяков извёлся, ожидая  финала, отвечая на многочисленные вопросы о его творчестве, о Москве, о том, когда кончится война в Афганистане. На  последний вопрос он ответил так:

- Это не ко мне, это к Михаилу Сергеевичу.

А не сиделось ему потому, что очень хотелось ещё повидаться с Бродовыми,  выслушать их историю. Он увидел просвет в запутанном своём романе: сыновья возвращаются домой живыми и здоровыми, их встречают счастливая мать и невесты, и у них начинается долгая и радостная жизнь в труде на земле, в крепких семьях, в звенящих от детского щебета домах. Так он нарисовал себе радужную картину финала, зная, где приукрасить, а где и умолчать для цензуры без ущерба от общего впечатления. Поэтому он уже видел себя за другим столом, за письменным, а не за уставленным бутылками и закусью. «Скорее бы всё бросить к чёрту и за стол, гнать слово за словом, строку за строкой. Господи, помоги сподобиться!»

- Вы устали, Георгий Иванович? – Глядя на  его лицо, измученное работой мысли, участливо спросил начальник госпиталя. Георгий усмехнулся извинительно:

- Есть немного, если честно, простите. – И потёр лицо ладонями.

- Коллеги, по последней. Наш гость выступал прямо с колёс после изнурительного похода. Отпустим его отдохнуть?!

Чистяков мысленно поблагодарил его за такой подарок и сказал:

- Спасибо великое, друзья. - И взял в руки гитару. – Спою вам на прощание свою песню о России. И запел: «Земля моя, ты стала героинею…». Закончил и тут же предложил: - Все вместе, «Подмосковные вечера»! - Здесь эту песню пели как гимн; за тысячи километров от дома под угрозой душманских налётов и обстрелов она была олицетворением любви к Родине…

До  полночи   Чистяков   беседовал   в   кабинете  Евгения  с  Иваном и  Григорием,

                                                              307

дотошно расспрашивая, как попали в армию, где принимали присягу, как служили в подмосковной части, как сюда попали, выписал в блокнот все Гришкины попевки и частушки. Смеялся над куплетами про даму и Семенчука, подробно расспросил о душманской засаде, в которой побывали братья, занёс в блокнот сведения о ранениях ребят, их диагнозе, о их награждении. Похвалил Ивана за «Афганский огонь», попросил разрешение снять копию текста:

- У Евгения на машинке перепечатаю, а он утром вернёт тебе блокнот. – Он взял его, покачал на руках. – Там есть ещё новенькое?

- Чуток, - ответил смущённо Иван, - некогда, то воюем, то лечимся.

Когда беседа дошла до посиделок у Евгения Ивановича, тот сказал брату:

- Ну, хватит, Юрка, ребятам спать пора. У нас режим строгий. Уже без десяти двенадцать. Гриша, Ваня, давайте по койкам. Спокойной ночи.

Бродовы ушли в плату, а братья до рассвета проговорили за столом. Только перед самым подъёмом прикорнули слегка, и будильник затрещал.

Наскоро перекусили, Евгений поинтересовался:

- Юрка, а что, Иван Бродов всерьёз занимается стихами?

- Насколько я его знаю, он во всём серьёзен, а в поэзии подаёт, как говорится, большие надежды..  Я когда сюда летел, был уверен, что увижусь с тобой и таил надежду встретиться с Бродовыми. И вот как всё сошлось. Они спят ещё, наверное, так я тебя прошу…

- Ты сам зайди в палату, Иван, думаю, уже встал.

- Я ему вчера не передал, вот, газета столичных писателей «Московский литератор». Мне удалось напечатать пару его стихов в рубрике «Голоса молодых». Пойду, порадую парня и заодно тетрадь верну.

Пока Георгий навещал Бродова, пока Евгений с Анютой провожал брата, подошло время обхода. Чистяков-младший вошёл в палату. Иван лежал на спине, положив раненую руку на лоб, а в правой держал газету. Глаза его были закрыты, на лице застыла улыбка…