Гришка очнулся и застонал – и от боли, и от отчаянья, потому что понял, что ничего не помнит: ни что с ним, ни где он. Левая щека горела, как будто к ней приложили раскалённый утюг. Он открыл глаза, потянулся рукой к щеке и услышал мужской голос:

- Тихо, тихо! Лежи, не шевелись. Держи голову прямо, к подушке прикасаться раненой щекой запрещаю, трогать щеку рукой – тоже ни-ни, иначе будут рубцы. А так вылечим, только надо потерпеть.

- Пить! - Простонал Григорий.

                                                            290

- Это с большим удовольствием позволительно. Анечка! – Позвал голос. – Григорий Бродов очнулся. Принеси ему утку и воды.

Гришка поднял руки и посмотрел на ладони. Они тоже были забинтованы, но боли в них он не чувствовал.

- Это чтобы ты щёку себе не разодрал грязными ногтями, инфекцию не занёс. Привет, солдатик! – И черноусый человек  одарил его  голливудской улыбкой.

- А я где? А вы кто? А где Иван? – засыпал вопросами Григорий сидящего около него на табуретке человека в белом халате и белой шапочке.   

Подошла молодая женщина с выразительными яркими без помады губами и миндалевидными чёрными глазами, тоже в белом. Поднесла Гришке к губам чайник-поилку с носиком и положила на постель пластиковую утку.

Гришка напился, и на лбу у него появилась испарина. Анечка промокнула ему лоб марлевым тампоном.

- Ты в госпитале, солдат, твоя машина подорвалась на мине, загорелась. Ты, судя по всему, обжёгся щекой о броню, тебя контузило, и ты потерял сознание. Вот сколько я про тебя знаю. А я – твой доктор, лечащий врач Евгений Иванович, а напоила тебя наша операционная сестра Анюта, Анна Борисовна, моя жена. А твой брат Иван – вот он, спит рядом с тобой на койке. Тоже в бинтах.  Но  ему  полегче.  А  у  тебя  проблема,  но  ты  не     

волнуйся, мы тебя вылечим, станешь как новенький, почти незаметно будет. Только надо потерпеть. Терпи, солдат! Скоро перевяжем тебя и покормим.

- Значит, я как Юркеш теперь… - прошептал Гришка.

- Что? – не понял доктор.

- Это я так, про себя…

- А, ну-ну…

Только в киносериалах и романах авторы подстраивают такие совпадения: лечащим хирургом братьев Бродовых волею всё-таки случая, а не автора, оказался младший брат Георгия Ивановича Чистякова Евгений, работавший до того в Москве в Институте скорой помощи имени Склифосовского, успевший потрудиться там и во второй хирургии, и в ожоговом центре института. Отчаянный парень, он добился  через райвоенкомат и военачальников – своих бывших пациентов отправки в Афганистан, причём ему удалось взять с собой и свою супругу, высококвалифицированную операционную сестру, которая была верным его помощником в Склифе и теперь – в госпитале.

Уходя из палаты, Евгений Иванович назвал Гришке ещё одно ранение – в бедро, для чего поднял за край одеяло и показал ему повязку на левой ноге.

- Кость не задета, пулю извлекли, сильно беспокоить тебя эта рана теперь не должна. А голову можешь поворачивать только вправо, не резко, тогда сможешь разговаривать с братом. Ну, давай, земеля, до перевязки!

- А ещё… - простонал Гришка, - не знаете, где моя гитара?

- Вона что, - простецки сказал Чистяков, - ты ещё и гитарист? Про инструмент твой ничего доложить не могу. Об этом – у брата. Кстати, это он вытащил тебя из горящей машины, оглоушенного взрывом. Спас тебя, значит. Поправишься – споём, позабавим раненых. У меня есть гитара. Ну, всё. Лежи, не стони. Если что, зови персонал. – И ушёл из палаты.

Братья Бродовы не первые обожженные солдатики у Евгения Ивановича. Он повидал их достаточно за время работы в госпитале, и у него была своя метода лечения пациентов с такими поражениями. Помимо известных медикаментов и установленных приемов лечения он знал (изучал) и применял и народные средства и приёмы выхаживания обожжённых пламенем горевших машин или душмановских огнемётов. У него была и мука (когда он увидел её на ранах братьев, то порадовался чьей-то смекалке), и  куриные  яйца.  Да,  они  самые.  Анюта  варила  десятка  два я иц в течение пятнадцати

                                                             291

минут, потом извлекала желтки, разминала их на несмазанной ничем сковороде и жарила  до тех пор, пока из них не вытапливалось яичное масло. Его она сливала осторожно в стерильную баночку. Этим маслом Евгений Иванович смазывал ожоги. Результаты потрясали и раненых и коллег-медиков. Кожа регенерировалась почти без рубцов и почти в естественном цвете. Всё зависело от степени ожога и срока давности его получения. 

                                     *       *       *

Ивану снилось, что он купается в Москве-реке: нырнул и плавает под водой зажмурившись, и кто-то кричит ему на ухо: «Ванёк, Ванёк, проснись! Открой глаза! Да открой ты глаза, зараза! Ой!»  Он проснулся, открыл глаза, но крик продолжался, нёсся в левое ухо. Иван повернул голову – Гришка на койке слева лежит с замотанной башкой.

- Вантяй! – прохрипел правым краем рта Гришка, - брат! Я живой! Живой я!

- Ты как здесь, Гришань? Я когда засыпал, койка была пустая.

- Я не помню, как я тут, откуда. Я «РАФик» таранил, потом ничего не помню, всё померкло.

- Тебя в реанимацию поместили, у тебя контузия от взрыва, дорога была заминирована. Ты на мину наскочил, или духи взрывчатку рванули – не знаю.

- Я только полчаса назад глаза открыл. Спасибо тебе, брат. Мне доктор сказал, что

ты меня спас, вытащил из машины. А сам как, ништяк?

-  Ничего хорошего, Гришань. – Иван откинул правой рукой одеяло, спустил ноги на пол, сел на кровати и протянул Гришке руку:

- Здорово, брателла!

Гришка слабо коснулся руки Ивана. Увидел его левую в повязке и на перевязи, спросил:

- Что у тебя?

- Опёрся слишком крепко на  огняную броню твоей БМП, когда стаскивал тебя с  сиденья, из гнезда водительского. Вот и вся беда. Но ничего. Пальцами уже слегка шевелю. Евгений Иванович обещал, что всё пройдёт. Обгорела моя ладонь, точнее – поджарилась, но хорошо, что не до костей. Я за тебя боялся. Теперь вижу, что ты живой, маме отпишем.

- Вань, я поссать хочу.

- Это мы сейчас. – Иван осторожно отвернул у Гришки одеяло, приладил утку, потом прикрыл её и скомандовал. – Давай, дуй.

У Гришки после этой процедуры опять на лбу выступила испарина. Иван аккуратно промокнул  её полотенцем, висевшим на спинке кровати.

- Вань, - Гришка положил руку на левое бедро. – А что у меня тут?

- Дух тебя подсёк, когда я нёс тебя в БТР.

- А если бы ты был без меня?

- Тогда бы мне хана была, брат. Стало быть, я тебя вытащил, а ты меня прикрыл. Мы, брат, квиты. Не парься, ты мне ничего не должен, если ты об этом.

- Да ладно тебе. А как остальные наши?

- Богатырев тяжелый, в грудь, прооперировали, пока в реанимации. Остальные кто как, - Иван рассказал, кто куда ранен, где лежит – кто здесь, кто на базе в медсанчасти долечивается. – Будет кто с базы, узнаем, как там и что. А Витька Ерахтина отправили, наверное, уже в Моршанск грузом двести. Вот так-то, брат-комсомолец. Помолись-ка ты за нас да Господа нашего Иисуса Христа поблагодари за спасение и Матерь Бога нашего  Марию, Пресвятую Владычицу нашу Богородицу, да Ангела Христова за то, что не стали мы с тобой чёрными Ангелами.

Гришка трижды осенил себя крестом, потом спросил:

- Вань, а гитара моя…

- Да ты что? Благодари Бога, что живым остался. Гитару зачем в машине таскал, торчок ты непоседливый?

                                                           292

- На всякий случай, на привале, например, ребят потешить…

- Ага, духам дать концерт. Они нам его показали на своих гитарах. А твоя сгорела, наверное, вместе с машиной. Я не знаю, Гриш, вернёмся, нам расскажут. Ты постарайся заснуть. Жратву принесут, я тебя толкану.

- Заснёшь тут. Болит все, до печёнок достаёт! – Застонал Гришка. – Ты лучше разговаривай со мной, разговаривай. Или почитай что-нибудь.

- У меня нет ничего. Я только и успел при отправке прихватить из своей машины сборничек Чистякова да свой блокнот. Кстати, а ты знаешь, что у нашего доктора такая же фамилия? Они братья, Евгений Иванович младший, во как, но я ему ничего не говорил про наше знакомство с его братом.

- И не стоит, не говори пока.

- Я тоже так посчитал. Скажем при удобном случае, когда на ноги встанем. У меня пока тоже режим лежачий, хотя ранения средней тяжести. Под лопатку осколок гранаты угодил, когда за тобой рванул. Я сперва и не почувствовал ничего, только на базе, когда из машины вылез, тебя на носилки клали,  чуть не упал. Оказывается, кровь гимнастёрку пропитала и в штаны натекла.

                                              *       *       *

Контингент советских войск в Афганистане по мнению ЦК КПСС нуждался в идеологической поддержке  и  опеке,  да  кроме  того  необходимы  были  плотные  политические контакты и консультации с прокоммунистическим руководством Афганистана с целью подкачивания в них духа марксизма-ленинизма, начиная от Бабрака Кармаля, его главы, кончая рядовым членом партии. Для налаживания и развёртывания этой работы в Кабул был направлен один из заместителей заведующего отделом пропаганды ЦК КПСС Виктор Петрович Поляничко, могучий и авторитетный в партийных кругах мужик, взятый в аппарат ЦК из Оренбургской области с должности второго секретаря обкома КПСС. Можно добавить, что Поляничко был опытным партийным работником, знатоком и любителем наглядной агитации и пропаганды, требовательный и жёсткий в работе,  но добрый  человек с лирической стрункой в душе, мастер  поэтических тостов на юбилеях высокопоставленных партийных и хозяйственных особ.

Разворачивая свою работу в Афганистане, Поляничко, естественно, привлёк к ней издательство ЦК КПСС «Плакат». Его директор Шумаков Анатолий Васильевич собрал срочное совещание заведующих редакциями, лучшими редакторами и худредами и  ведущими художниками-плакатистами и  работа закипела.

            Сочинили даже постановочный плакат: мать благословляет солдата афганской революции на борьбу с контрреволюцией. Роль матери успешно сыграла обладательница подходящего восточного лица заведующая корректорской Амалия Амаяковна Березуева. Нашёлся и молодой редактор то ли иранской, то ли иудейской национальности, в общем, подходящее лицо, надели на него афганскую военную форму, на грудь – автомат Калашникова, он встал перед «матерью», наряженной покрывалом типа сари – ну, типичная афганка, она положила ему на левое плечо руку - щёлкнула японская фотокамера. Готово! Плакат улетел в Афган к Поляничке. Печатали два тиража: каждый на одном из афганских языков (пушту и дари).

В Кабул же к Виктору Петровичу  по его требованию стали  направлять  в краткосрочные командировки рукастых худредов и редакторов, способных на месте творить наглядку для советского контингента и для афганских частей.  В одну из таких командировок полетел и Георгий Чистяков, он сам выпросил её, активно убедив директора, что в паре с художником Владимиром Рукавишниковым они выполнят  любое поручение Поляничко и не подведут издательство. Оказалось, Шумакова уговаривать не надо, от Поляничко пришёл запрос на Чистякова и рукастого художника, каковым и был Рукавишников.  

                                                             293            

Чистяков и Поляничко не числились друзьями, но их тесно связывала творческое сотрудничество. Во-первых, во второй половине  70-х в «Плакате» издавалась книжка Виктора Петровича «Звёзды на комбайнах» об опыте оперативной наглядной агитации на уборке урожая в Оренбуржье. Редактировать её поручили Чистякову, заведующему   редакцией плакатов по пропагаде аграрной политики партии. Поляничко остался доволен тем, как была выправлена рукопись, как и какие вопросы поставил автору редактор, и  приметил Георгия Ивановича. Потом по инициативе Поляничко издательства «Плакат», «Колос», «Профиздат» и фирма «Мелодия» стали ежегодно выпускать комплексные издания «Урожай», а потом и «Животноводство – ударный фронт». Координатором и ответственным за выпуск этих  огромных подборок было назначено издательство «Плакат», а по сути за всё отвечал Чистяков. В этих комплексных изданиях было всё: и передовой опыт, и агитплакат, и готовая продукция для художника-оформителя - если рисовать некогда или не умеешь – вырезай и клей, оформляй, что хочешь: стенгазету, листок хода жатвы, дневник соцсоревнования, молнию и т.д. А вот тебе и пластинка с популярными песнями для досуга в час отдыха на полевом стане или в красном уголке фермы. У Чистякова до сих пор  где-то на антресолях хранится мини-пластинка «Животноводство - ударный фронт» с  потешной юмореской в исполнении  молодого Геннадия Хазанова.

Сумел Виктор Петрович зарядить множество народу и заставил его работать на высокую урожайность полей и продуктивность животноводства. И надо признаться, расходились эти издания, раскупались с большой охотой.

И ещё в одной работе не мог отказать Георгий Иванович Виктору Петровичу: по его просьбе поэт сочинял поздравительные стихи-оды к юбилеям разных высокопоставленных партийных и прочих чиновников. Поляничко передавал Чистякову листочек с биографией юбиляра, его увлечениями, с именами жены, родителей, детей и внуков, их занятиями. И Георгий Иванович сидел часов до 3-4-х ночи под лампой  и строчил вирши, потом – на машинку (компьютеров в ту пору еще не было домашних) и утром – отвозил заказчику.  И это была не халтура, стихи слагались честно:  крепко и профессионально:  Поляничко разбирался в стихах; читал написанное  и хвалил. А потом  при случае рассказывал Чистякову, какова была реакция на стихи у юбиляра и его друзей на банкете.

Накануне очередного съезда КПСС Поляничко собрал в «Плакате» известных поэтов, пытаясь приобщить мастеров рифмы к сочинению стихотворных плакатных строк и лозунгов. Чистяков с разрешения Шумакова присутствовал на этом поэтическом форуме. Пришли Викулов, Харитонов, Балин и еще с десяток поэтов, с творчеством которых Чистяков ранее не был знаком. Поляничко поставил перед ними задачу: дать поэтические строки по материалам предстоящего съезда. Все важно и понимающе кивали головами.

Георгий разболелся и слушал отчётный доклад Брежнева по телевизору дома, лежа в постели с блокнотом. И по горячим следам набрасывал стихи. Потом сверил все по газете и быстро доставил в Отдел пропаганды ЦК КПСС к Поляничко сочиненные – штук сорок – свои политические двустишия и четверостишия. Виктор Петрович внимательно почитал Чистяковские странички, многозначительно покивал  большой  партийной  головой,  сказал:  «Молодец»  и  убрал  их  в  синюю кожаную папку. Георгий осторожно поинтересовался, принесли что-нибудь поэты, бывшие на совещании в «Плакате»? Поляничко отрицательно покачал головой: «Пишут пока».

И вот они встретились в Кабуле. Замысел Поляничко для поэта был такой: написать стихи об Афганской компании, поднимающие  дух советских солдат, исполняющих интернациональный долг на территории Афганистана.

- Виктор Петрович, эта задача почти невыполнимая. – Сказал, подумав, Чистяков.

- Ты что, Георгий? Как это?

                                                             294

- В советской поэзии множество стихов и песен, посвящённых Великой Отечественной войне, борьбе нашего народа с фашизмом. Тогда был  у поэта стимул, рука горела над строкой, ручка жгла пальцы,  строка стреляла во врага родины нашей. Вот там стихи эти поднимали людей в атаку. А здесь, извините, на что поднимать солдат? За кого и против кого? Надо поручить это дело афганским поэтам, пусть они поднимают свой народ на правое дело.

- Ну, а для наших интернационалистов?

- А на что, простите, их поднимать? Я, как на духу, могу вам сказать: я не знаю, под какую идею сочинять эти стихи.

- Ты кроме как мне никому больше этого никогда не говори. А идея должна быть человеческая. Мы здесь боремся со злом, чтобы жизнь у людей была нормальная, без тревог. Об этом и пиши. Иди и пиши. Всё, я больше не могу тратить на тебя ни минуты.

Георгий пошёл в большую светлую комнату, выделенную им с Рукавишниковым для работы. Володька разложил на всех столах планшеты из оргалита, оклеенные бумагой, фотографии, снятые в частях и на походах нашими фотокорами, красками, кистями – в общем, «разгноился», энергично трудился над спецфотовыпуском по сценарию Чистякова, утвержденному Поляничко. Он сновал, точнее, метался от стола к столу, стриг

ножницами снимки,  мазал их резиновым клеем, прикладывал на планшет, где уже написал заголовок, прижимал сверху снимок чистым листом бумаги и через него прикатывал рисунок валиком для крепости склейки и снимал выжатый из-под фото клей большим комком, смотанным из бинта. На полу валялись отработанные бинты, обрезки бумаги и снимков; резко пахло клеем. Володька был в творческом экстазе с каплями пота на верхней губе от усердия. Чистякову приткнуться было негде.

- Володя, я ушёл в гостиницу, буду там выполнять партийный заказ нашего шефа.

- Какого шефа, Шумакова? Он что, звонил тебе? – Не понял Рукавишников.

- Виктора Петровича, конечно. Я тебе здесь нужен? Текст к спецфотовыпуску тебе нужен?

- За рыбу деньги!  Будет нужен, когда закончу. Позову тогда. Но это ещё не скоро. Ночью придётся работать.

- В командировке нет выходных дней и рабочий день не нормируется. Финишируешь – позвони.

Гостиница была тут же, рядом, выше этажом. Весь штаб Поляничко располагался в гостинице. Георгий ушёл к себе, сел за стол, открыл блокнот и задумался, вспоминая слова Поляничко, его идеологическую ориентировку. Поразмышлял, скорчил загадочную рожицу с улыбочкой и взялся за перо. Постепенно лицо его приняло суровое сосредоточенное выражение. Через два часа он готов был показать шефу написанное. Это была песня; он дал ей название «Наш долг»:

Под мирным небом Родина моя.

А где-то за её стальной границей

В другой стране, в неведомых краях

Зло на людей наброситься стремится.

   Припев: Ну, что ж, давай, работаем, калаш!

   К чужой беде душою мы не глухи.

  Интернациональный долг исполним наш,

  И бороды пускай почешут духи.

А у солдат душа не из свинца.

Она всегда людской беде открыта.

А если гневом  полнятся сердца,

В итоге боя будет зло разбито.

Припев.

И если вновь подаст сигнал труба

Нам нынче, как давным-давно когда-то,

                        295

Шагнём в огонь, такая  уж судьба

У нашего, у русского солдата!

Припев:

Ну, что ж, давай, работаем, калаш!

К чужой беде душою мы не глухи.

Интернациональный долг исполним наш,

И бороды пускай почешут духи.

Георгий переписал сочинённое начисто, чуть ли не печатными буквами, спустился вниз, в приёмную Поляничко, доложил его секретарю в «штатском»:

- Передайте, пожалуйста, Виктору Петровичу, что я выполнил его срочное задание и готов показать, - он помахал перед секретарём листочком с текстом. Тот нажал кнопку вызова на приёмнике внутренней вязи.

- Да! – Раздался жёсткий бас Поляничко.

- Виктор Петрович, здесь Чистяков, говорит, что ваше задание выполнено.

- Какое ещё зада… - пауза, - пусть зайдёт.

Чистяков прямо с порога начал:

- Я написал стихи, как вы приказали. Только получилась песня.

- Стихи, Георгий, по приказу не пишут. Разве что по просьбе. Давай, послушаю, как ты выполнил партийный заказ. – И улыбнулся.

Чистяков прочитал стихи с выражением, и положил лист перед шефом. Он пробежал его глазами, хмыкнул.

- Ну, вот, написал же, а что-то мямлил, как писать да зачем.

- Я только воплотил политическую вашу идею, так что мы соавторы.

-Ладно, не преувеличивай. Гонорара мы здесь тебе не выпишем, в «Плакат» вернёшься, в  очередном выпуске фотоинформации напечатайте. Скажешь Шумакову, что я велел тебе эту работу оплатить. – И вдруг спросил. – А почему только автомат Калашникова у тебя в тексте задействован?

- Его весь мир знает, он стал знаковым, символом советского оружия и мощи нашей армии.

- Хорошо и это, и то, что ты ретроспективно упомянул о русско-турецкой компании, не называя её, а косвенно намекнул: «давным-давно когда-то», это правильно. И что нас всех советских за рубежом называют русскими – тоже верно. Молодца, Максимка! – Улыбнулся и опять спросил. – У Рукавишникова туба есть?

- Он с ней не расстаётся по жизни.

- Хорошо. Спецфотовыпуск оттиражируем, возьмёте несколько экземпляров в Москву и вот этот издательский плакат, что вы для нас прислали: видишь – прошит автоматной очередью. Вот как политически точно сработали. Он в дальнем кишлаке  на стене был размещён, там квартировались наши союзники - Бабрака Кармаля бойцы. Духи выбили их из кишлака, а мы их тут же вышибли обратно, они сорвать плакат не успели, но полоснули по нему из автомата. Гордитесь. Такой действенной должна быть вся наша наглядная агитация и пропаганда. Возьмёшь его в тубу, поедешь с бригадой инспекторов и журналистов по подразделениям наших войск, в госпиталь и медсанчасти обязательно  надо будет заехать. Спецфотовыпуски раздашь, заодно эту песню прочтёшь, мнения выслушаешь, и если отзывы будут добрыми, мы текст в армейской газете напечатаем и в боевых листках. Знаю, ты просился в госпиталь с братом повидаться, вот с оказией и встретишься с ним.

- Я песню буду петь, видел в гостинице у кого-то из наших гитару, могу её конфисковать на время вашим именем?

- Можешь. Давай, иди к машинисткам, печатай свой шедевр.

                                                            296

                                              *       *       *

Заканчивалась шестая неделя, как братья Бродовы кантовались в госпитале. Они уже ходили по палате, в коридоре, по огороженному высоким забором двору. Гришка прихрамывал, опираясь на костыль, Иван держал руку на перевязи. Ожоги у ребят подживали, правда, не так быстро, как предполагал Евгений Иванович, но он объяснил парням, что  регенерация поражённых тканей – процесс сложный и не быстрый, за три дня новая кожа не нарастёт. А если режим не соблюдать, то и беды не оберёшься, так что надо слушаться дядю Женю и не шалить.

У Гришки щека покрылась струпьями, она зудела и чесалась, он дёргался, терпел, ругался, даже матерился – так хотелось разодрать щёку ногтями, до истерики, до волчьего воя.

- Ванька! – орал он брату, - держи меня, я сейчас не вытерплю, буду щёку скрести, мать её ети! Помогай, а-а-а-а!

Иван правой рукой обнимал его крепко за плечи и дул что есть мочи ему на щёку. Это как-то помогало, снимало зуд, но ненадолго. Иван вызывал Евгении Ивановича, тот приходил, улыбался.

- Что, чешется, аж терпежу нет?

- Боюсь, во сне расцарапаю.

- Вот этого ни в коем случае нельзя делать. Если чешется, значит, заживает, это очень хорошо! А корочка скоро начнёт отваливаться мелкими полосками, кусочками, то есть, струпьями. А под ними появится тонюсенькая чистая гладкая новая кожица. И чтоб на ней не было ни одной царапины от твоих ногтей, сын Марии Николаевны Бродовой, лауреата Государственной премии!

Иван и Гришка вытаращились на хирурга.

- А откуда вы… - протянул Гришка.

- Да, - закончил Иван, - откуда?

- Откуда, откуда. От брата Юрки, он мне про вашу семью все уши прожужжал, я почти всё про вас знаю от брата, а о Марии Николаевне он просто взахлёб рассказывал. Он про неё книгу пишет, да всё никак не закончит. Такие вот пропозиции, братья. А тебе, Григорий, я сейчас помажу щёку маслицем яичным, чесотка утихнет слегка, а на ночь уколю, чтобы крепко спал и не карябал щёку. Анюта принесёт ножницы, подстриги ногти или пилкой сточи так, чтобы не цеплялись ни за что, я проверю. Ну, - обратился он к Ивану, - как ладонь, чешется?

- Ещё как!

- Это к деньгами или к награде. Пальцы согни, на сколько сможешь. Так, разогни. Больно?

- Немного.

- Тренируй, не злоупотребляя, не до боли, а  удовольствия для. А как спина?

- Я её не вижу, как она там. Тоже чешется.

- Ладно, завтра утром посмотрим на перевязке. А я вот вам подарки принёс, на память. – Он вытащил что-то из кармана  и протянул Гришке. - Это твоя пуля.

- Какая же она моя? Душманская.

- Раз её из тебя извлекли, стало быть, она твоя, держи на память.

- Это Ванькина пуля, она в него летела, когда он меня тащил.

- Вон оно как. Но всё равно, из тела извлечена, хозяину тела и  вручена. Вот как, даже в рифму. А тебе, Иван Степанович, кусок стали из спины достали. Ох, ты, опять складно, как у Юрки. Держи свою тебя не доставшую смерть. Был бы ты похилей, могла бы и до сердца дойти. Ну, хорошо. Завтра с утра – перевязка и процедуры, как всегда. Вечером после ужина зайду. Или нет, вы ко мне в кабинет приходите попозже, часиков в девять. Попробуем преподнести вам сюрприз.

                                                             297

Подкинул интригу Евгений Иванович раненым братьям и ушёл, а они, подзаведённые обещанным сюрпризом, начали гадать, чем же доктор может их удивить?

Гришка даже скулить перестал, лежал на спине, спустив на пол здоровую ногу, и колотил по нему пяткой, приговаривая:

Чем же, чем же дядя Женя

Снимет Гришке напряженье?

Душу вылечит мою

Здоровенной клизмою!

Все, кто лежали в палате заржали. Кто-то заохал:

- Брод, кончай, мне смеяться нельзя, швы разойдутся.

- А ты не хохочи, смейся губами.

- А тебе, брат, и губами нельзя, щека лопнет.

Кто-то громко испортил воздух, и тут же радостный крик:

- Во, жопа лопнула! – потонул в общем хохоте. Гриша сжал зубы и смеялся животом, выталкивая воздух порциями.

В палату заглянула Анюта.

- Что тут у вас за веселье? Выздоравливаете? Значит, скоро на выписку.

Из угла палаты донеслось:

- Сначала Пашке  Вешкину задницу зашейте, а потом выписывайте! - И опять хохот.

- И в бой! – Раздался крик, - за Родину, за Сталина! – И смех резко оборвался.  И тихий стонущий голос:

- Спортил песню, придурок. – И словно чёрное облако опустилось на узников госпитальных коек, и как искорки замелькали в их памяти эпизоды схваток с душманами; как трещали калаши, чавкали мины, брызгали осколками гранаты, лилась кровь… И первая мысль: «Не дай Бог снова туда. Не хочу, не хочу, не хочу!» Кричала каждая клеточка нервов и тела – не хочу! И гробовой тишиной сменилось только что звеневшее веселье.

Иван встал, перенёс подушку в ноги и лёг на правый бок, придерживая обожженную руку на левом боку: так он видел лицо Григория. Приложил палец к губам и сказал Гришке шёпотом:

- Помолчим. Отдыхай.

Гришка также тихо ответил:

- Что же он нам приготовил?

- Потом, потом, лежи, не голоси. Пусть пацаны успокоятся.

Через час братья ушли на ужин, лежачим его доставили к постелям. Вернулись, улеглись. Иван спокойно, Гришка слегка постанывая. И снова стали потихоньку гадать, что же их ожидает у Евгения Ивановича, и всё поглядывали на часы: то один поднесёт их к глазам, то другой. Наконец, Иван сказал:

- Пора, брат, пошли. – Поднялись и тихо выбрались в коридор.

Постучались в кабинет Евгения Ивановича, подёргали ручку – закрыто. Мимо прошёл солдат-санитар, выносивший из палаты судно, прикрытое газетой, бросил на ходу:

- Он на срочной операции, тяжёлого привезли.

- Давно? – спросил Иван.

- Час назад. Так что вертайтесь в палату. – И братья поплелись назад.

Чистяков заглянул к ним уже после отбоя и шёпотом пригласил в перевязочную. Там он обработал братьям их подживающие раны яичным маслом.

- Ребятки, сюрприз на сегодня отменяется, я очень устал на операции, перенесём встречу на завтрашний вечер, не обижайтесь.

- Во сколько?

- В  девять.  А  я  пошёл  спать,  простите  меня, - Евгений И ванович зашёл к себе в

                                                             298

кабинет, выпил, не разводя, стопку спирта, пошарил в ящике стола, достал конфету. Снял, в общем, стресс.

 Привыкший  за свою практику вторгаться скальпелем и прочим инструментом в тело человека, ампутировать конечности и видеть много крови, он приходил в отчаяние от того, что делал в госпитальной операционной в Афгане, какой кровавой практики набирался, склоняясь над телами едва живых, истерзанных, изорванных пулями и осколками, обожжённых огнём советских мальчишек, одетых в солдатскую или офицерскую форму. Сегодня было что-то страшное; Женька справился,  жить будет парень; завтра может быть ещё страшней, и так день за днём, без выходных,  с редкими паузами для отдыха. По контракту смена прибудет через четыре месяца. Терпи и думай: подавать рапорт на следующий срок или собирать манатки? Эта работа и к стрессам приводит, и затягивает, как наркотик, радостью, кайфом оттого, что одолел смерть, подарил почти убитому человеку жизнь.

На другой день в госпиталь приехали командир и замполит бригады, где служили Бродовы. Они навестили выздоравливающего Богатырёва, потом, сопровождаемые Чистяковым, направились в палату, где лежали Иван с Гришкой.

- Ну, где тут у вас наши герои?! – Рявкнул полковник Будько, после того, как поприветствовал всех раненых и услышав в ответ нестройное  «Здравия  желаем,  товарищ

полковник!», ответил: - Нет, это мы вам, сынки, желаем здравия и скорейшего полного выздоровления и возвращения… - Он сделал паузу и произнёс: – на Родину! – В ответ с кроватей грянуло дружное ура и только после этого он и рявкнул: - Ну, где тут у вас наши герои?!

- Бродовы! – добавил замполит.

Братья поднялись с кроватей, Гришка опёрся на костыль, пытаясь встать, как и брат Иван, по стойке «смирно». Чистяков положил руку на плечо Гришки, назвал его имя полковнику. А замполит протянул ему какую-то бумагу и красную коробочку, прижимая сверху пальцем книжечку.

- За мужество, проявленное при выполнении интернационального долга во время боевой операции рядовой  Григорий Бродов награждается медалью «За отвагу». Держи, солдат! Носи с честью! – Гришка в смущении замешкался, чуть не уронил коробочку, а полковник уже повернулся к Ивану и произнёс ту же фразу, но с другим окончанием: -…  за спасение командира и вывод из окружения нашего подвижного подразделения ефрейтор Иван Бродов награждается орденом Красной звезды! Держи солдат! Носи с честью!

И братья вместе дружно:

- Служим Советскому Союзу!

Командиры обошли всю палату, каждому пожали, как и Бродовым, руку, попрощались и удалились.

Вечером в палату заглянула Анюта:

- Бродовы, в перевязочную.

Братья вышли в коридор, Анюта призывно махнула рукой и шепнула:

- К Евгению Ивановичу, - и пошла вместе с ними.

А у Чистякова уже был накрыт стол, скромный, по-походному. Улыбаясь, Евгений Иванович предложил ребятам отметить награждения. Братья замялись и Гришка пробормотал:

- Мы это, не можем.

-Что такое? – удивился хирург.

- Мы не пьём, - ответил, смущаясь, Иван, - если только слабенького чего-нибудь.

- А мы вам и слабенького и сладенького разбавим, на варенье, почти безалкогольное. - Сказала Анюта и занялась приготовлением напитка к обряду. – Раз не пьёте, я вам послабее разведу. – Налила в сифон на донышко спирта, добавила побольше

                                                            299

воды и несколько ложек сиропу из заводской банки с вишнёвым вареньем. Потом закрутила крышку, вставила в держатель баллончик. – Готово! Наполнила пенящимся шипучим питьём два стакана. Подала их братьям. – А мы с  Женей выпьем, как медики пьют. Ну, где ваши награды? Опустите их в стаканы, как принято.

- Они в палате остались. Вань, сбегай, принеси, - попросил Гришка.

- Не надо, я схожу, - сказала Анюта, - где они лежат?

- Под подушками.

Наконец, награды в стаканах.

- Ну, за ваши подвиги и награды, пацаны! – поднял стопку Евгений Иванович. Медики хлопнули, солдатики пригубили осторожно. – Хорошо, что вчера мы перенесли нашу встречу – награды прибыли кстати, к нашим посиделкам. Да вы присаживайтесь, ребята, закусывайте. Вот, Анечка вкусное лобио приготовила, попробуйте. А вот её беляши. Анюта у меня татарочка, чудно готовит народную еду.

Выпили ещё, Иван и Гришка с удовольствием рубали домашнюю еду, да ещё такую вкуснятину. Иван даже  шепнул Гришке: «Не наваливайся».

- Ну как? – спросил Евгений Иванович, кивнув на беляши.

- Очень вкусно, - набитым ртом ответил Иван.

- Обладенно! – пробубнил сквозь запиханный в род беляш Гришка.

- То-то! Анечку благодарите!

- Ну, Женя! – протяжно, как  простонала, попросила Анюта, - не смущай гостей.

- Да, Гриша, Ваня! Я ведь обещал вам сюрприз. – Он достал из тумбочки стола книгу. – Вот вам первый сюрприз, роман Георгия Чистякова, брата моего. Он прислал мне два  экземпляра,  как  сам  написал,  на  всякий случай, со своим автографом. Вот, читайте:

«Моим дорогим читателям, -  а ваши фамилии я дописал, у нас почерки почти одинаковые, и сегодняшнюю дату поставил. Наслаждайтесь, как говорит Юрка, когда дарит кому-нибудь свои сочинения. – И протянул книгу Ивану.

- У нас тоже почерки похожи, - радостно сообщил Гришка и взял из миски еще один беляш.

- Эта книга о войне, роман-воспоминание, хроника военного детства. В ней много стихов и песен. Мы его с Анечкой читаем урывками, некогда, война подваливает нам работёнки.

- Ванёк, - жуя беляш, сказал Гришка, - ты у нас любитель, читай первый, я потом. Только сейчас не влезай в книгу, закрой её, мы ведь в гостях.

- Спасибо, Анна Борисовна, благодарим, Евгений Иванович, поклон Георгию Ивановичу за такой подарок, - Иван закрыл книгу и приладил её на краешке стола.

- Вам налить еще винца? – спросила Анюта.

- Нет, спасибо, мне больше не надо. Лучше бы воды, если есть. – Для Ивана извлекли из холодильника и открыли бутылку газировки.

- А мне понравилось, - Гришка протянул к сифону стакан.

 Посиделки продолжались. Евгений Иванович и Анюта взялись за беляши, братья по-деревенски деликатничали, а хотелось пожрать, особенно беляшей.

- Ну-ка, без церемоний, братики, - Анюта положила им в тарелки по два беляша, - остывают ведь.

- А теперь сюрприз номер два! – объявил  Евгений Иванович и достал из белого шкафа… гитару. Отбил, стуча по деке, ритм кавказского танца, подпевая лезгинке. – Купил на здешнем базаре за гроши. Наша, отечественная, Шиховская, из-под Звенигорода. Какими ветрами её сюда занесло – Бог весть. Но она скрадывает нам тоску по родной земле, по московскому дому.

- У нас в семье, - продолжал Евгений Иванович, - все балуются песнями и гитарой: и старшие сёстры Зоя с Лидой, и мы с Юркой, и младший Санёк, и мама подыгрывала себе, когда пела нам в детстве на  стихи Некрасова, - и он запел и заиграл: «Поздняя осень,

                                                           300

 грачи улетели, лес обнажился, поля опустели, только не сжата полоска одна,
грустную думу наводит она». И отец на двух аккордах исполнял нам старинную балладу о сердце матери. – И на глазах хирурга заблестели слёзы. – Простите, ребята, я всегда, когда вспоминаю пение отца и мамы, не могу сдержать слёзы, как и Юрка. Да, он ведь мне прислал песню для нас, работающих здесь, и даже ему удалось навести меня на мотив. Во, я сейчас спою её вам. Она называется «Память о Родине». Он её нам с Анечкой посвятил. – И Евгений Иванович запел приятным баритоном:

В Афганистане маки зацвели,

Тюльпаны, розы и цветы другие…

Вдали мы от берёзовой земли

Болеем все, диагноз – ностальгия.

Над горизонтом тянутся хребты.

Пылит земля коричневого цвета.

А где-то там, за горизонтом ты,

Земля моя, зелёная планета.

Чернеет ночь, цикадами звеня,

Жара и сушь, не выпадет росинки.

Прохладой память веет на меня

Из ручейков в лесу родной Лосинки.

Начнётся завтра новый трудный день.

Мы в солнце и в работу окунёмся

С мечтою про берёзовую сень,

В которую, даст Бог, ещё вернёмся.

Ах, как захотелось пацанам в Устьи, к реке Москве, в свой дом;  тоже бликанули влагою глаза, но парни сдержались, хотя Евгений это подметил.

- Ребятки, а может, споёте потихоньку?

-  Нечем петь, - Гришка покрутил ладонью около больной щеки, - кожа треснет.

- И нечем струны зажимать, - Иван, печально улыбнувшись, поднял забинтованную руку.

- А попробуйте вдвоём, - предложила Анюта, - Григорий сыграет, а Иван подпоёт. Женя, передай гитару Грише.

Евгений протянул ему инструмент:

- Мне Юрка рассказывал о ваших посиделках в деревне и пении.

Гришка взял гитару.

- Ну чё, Ванёк, давай «Чёрного Ангела». – И братья запели, вернее пел Иван, а Гришка подыгрывал и подпевал слабенько, но точно по тональности.

- Ой, - встрепенулась Анюта, - а я этой песни никогда не слышала.

- Это песня Георгия Ивановича, её нам первый раз спел Юрий Васильевич Голубев, фронтовик и друг Георгия Ивановича, бывший директор нашего совхоза и мамин друг. – Пояснил Иван.

- Спойте ещё чего-нибудь. – Попросил Евгений Иванович.

 - Давай «Калину», предложил Гришке Иван и объяснил: – «Калина» тоже песня вашего брата. – И братья спели её. И допоздна пели разные песни, в основном популярные военные.

- Хорошо! – мечтательно произнёс Евгений Чистяков. Потом посмотрел на часы. –

А теперь попробуем преподнести главный сюрприз. Ребятки, вы номер своего домашнего телефона помните? Я знаю, что он у вас есть.

- Конечно есть, а как же! – всполошились братья.

                                                             301

- Ну-ка, диктуйте, я запишу. Как вам звонить из Москвы?

- Вань, - засуетился Гришка, -  мы звонили из училища Лозовым, напомни?

Иван спокойно продиктовал Чистякову номер, тот записал его на перекидном календаре и снял с телефона трубку:

- Девушка, говорит хирург из госпиталя. Мне нужно позвонить в Московскую область, Одинцовский район, вот номер. - И продиктовал  его. – Спасибо, будем ждать. – Положил трубку, потёр ладони. – Ну, что? За успех телефонной операции? – Выпили и за это, Иван с Гришкой прикончили  «Московскую» газированную.

Минут через двадцать затрещал телефон междугородним вызовом (как объясняла ещё в Москве братьям Чистяковым их старшая сестра Зоя, инженер на АТС МПС, этот сигнал подают связисты специальным ключом при готовности междугороднего соединения).

Ну, а дальше… Мы уже рассказали, как всё происходило на другом конце провода в Устьях, в доме Маруси, как она услышала сыновей, которых считала уже пропавшими…