А Иван да Григорий точно были там, в Афгане, намёк Гришкин был разгадан верно. Посылали туда Ивана одного как лучшего водителя БТР в части, но Гришка заявил, что если не возьмут и его, то он напишет жалобу Верховному Главнокомандующему СССР Горбачёву Михаилу Сергеевичу, чья звезда зажглась на политическом небосклоне страны советов. Над ним посмеялись: кто тебе позволит? Тут Григорий объяснил, что они с Иваном близнецы-двойняшки, а близнецов разлучать нельзя, они поврозь слабее в работе и в бою, а вместе они могут давать жару, да ещё какого.

Ну, конечно, опять посмеялись, но Иван подключился к просьбе брата, и, в общем, их обоих зачислили в афганскую команду, тем более, что избытка в добровольцах не было. Командировку обещали недолгую, посулили скорую смену и отправились братья Бродовы выполнять интернациональный долг в неведомые им афганские земли в составе сформированной из частей Московского округа подвижной бригады, в которой были и танки,  и  бронетранспортёры,  и БМП, и другое вооружение,   необходимое   для   боевого  

выполнении   интернационального  долга.   

Через всю страну простучал колёсами эшелон, отбивая привычную чечётку на стыках рельс. Поглядели братья на земли русские, на Волгу-матушку у Саратова, через которую по мосту перевалил эшелон, через степи Северного Казахстана, Узбекистан – до конечной станции:  город Термез на границе с Афганистаном. Долго добирались, писать письма и кидать их в почтовые ящики по пути запретили, сказали так: на базу прибудем, дадут обратный адрес, тогда и строчите, но… - далее последовали цензурные запреты: о чём можно писать, о чём нельзя, не называть ни страны, ни места расположения, ни маршрута следования; командировка – и вся недолга. Понятно? Понятно. Разойдись!

В Термезе выгрузились, сформировали колонну, назначили боевое охранение – авангард, арьергард и так далее. В путь, к  границе и далее – по земле Афганской.

В эшелоне, в пути под стук колёс – политзанятия, наглядная агитация, занятия по особенностям тактики боя в условиях обстановки на территории дружественного Афганистана, рабочему классу которого нужна помощь северного соседа в революционном строительстве молодой республики и борьбе с контрреволюцией.

В свободные минуты и в эшелоне, и в колонне на привалах Гришка был душой команды, развлекал сотоварищей; выдал все похабельные и не очень устьинские частушки, целинные попевки, слышанные от Чистякова и Клименко на посиделках в училище, переиначенные, конечно, Гришкой  на армейский лад:

На льду каталась дама,

Упала дама – ах!

И показала дама

И ножку, и башмак.

И кое-что ещё, чего казать не надо,

И кое-что ещё, о чём вам знать нельзя!

Хочу мужа, хочу мужа, хочу мужа я,

Графа, герцога, барона или короля!

А без мужа – злая стужа, сохнет жизнь моя.

Хочу мужа, хочу мужа, хочу мужа я!

- Го-го-го! – Ржали набившиеся в купе солдаты. Гришка посмотрел на притулившегося у окна тихонького в круглых очёчках стрелка-пушкаря с БМП Германа

                                                             285

Попова, заменил «герцога, барона» на «Германа Попова» под общий гогот. Следующий куплет орали уже хором с «Германом Поповым»:

Лежу под бэтээром, работать не хочу

И изредка, случайно я гайку поверчу,

И кое-что ещё, чего вертеть не надо,

И кое-что ещё, чего вертеть нельзя!

Хочу мужа, хочу мужа, хочу мужа я,

Графа, Германа Попова или короля…

И опять гогот, из соседнего купе народ подтянулся: чё тут ГБ (Гришка Бродов) опять выделывает? А ГБ прицепил в попевку старшину Семенчука:

Однажды Семенчук, ныряя с вышки в воду,

Отбил себе живот на смех всему народу.

И кое-что ещё, что отбивать не надо,

И кое-что ещё, что отбивать нельзя!

И припев опять с «Германом Поповым». Сквозь толпу в купе протолкался краснорожий Семенчук и заорал:

- Бродов! Три наряда на кухню вне очереди. Чистить картошку! Драить котлы!

- А который Бродов? – крикнул кто-то.

- Оба! – Рявкнул старшина. – Мать вашу так!

И тут же перед ним возник Иван и рявкнул в ответ:

- Товарищ Семенчук! Оставьте мою мать в покое! Не имеете права оскорблять женщину. Вы нарушаете устав Советской Армии!

- Что? – завращал глазами старшина.

И тут же рядом с братом встал Григорий.

- Мы пойдём на кухню, если больше некого послать, но вы материте свою мать, а нашу не трогайте!

- Четыре наряда! – завопил Семенчук и исчез из дверного проёма купе.

А Гришка опять запел и все подхватили: «Однажды Семенчук…» После этого инцидента за старшиной закрепилась кликуха «Ныряльщик». Очень она ему личила, особенно к его выпученным гляделкам.

За долгую вагонную дорогу пел Гришка не только частушки, но показал он однополчанам  и весь свой песенный репертуар. Земелям в душу запали «Чёрный Ангел» (заявки на неё сыпались по десять раз на дню, с ним Гришка гастролировал по купе вагона и его утаскивали в другие вагоны) и, как ни странно, «Калина». Её    Григорий  пел  в  мужском  варианте:  «Посажу  её для милой возле дома своего», все пацаны списали слова, собираясь послать стихи своим девчонкам. «Калину» брату подпевал Иван, подыгрывая на голубевской гитаре. И даже Семенчук однажды попросил их спеть «Калину».

Так с песнями эшелон и докатился до Термеза, и оттуда, как уже было сказано, в боевом порядке маршем двинулись через границе Советского Союза: прощай, Родина, здравствуй неизвестная иноземная страна, вспучиваемая взрывами, по которой опасно перемещаться, воздух над которой полон свистом пуль и осколков, пахнет гарью, жжёным металлом и порохом, а порой и горелым человеческим телом. И язык новичка  пополнялся новыми словами: аул, кишлак, духи, моджахеды, шурави, засада, груз 200, вертушка, тюльпан (вертолёт), блокпост…

Для автора эта часть повествования - самая сложная, провальная, можно сказать. Не участвовал он в Афганской кампании ни в качестве офицера (ему уже было за сорок, запаснику), ни журналиста, ни поющего поэта. Он мог бы, конечно,  начитавшись газет времён войны в Афганистане, романов Проханова и других авторов, сделать неосуждаемую в литературе компиляцию из чужих сюжетов и информаций, приукрасив  всё художественным образом, но что-то его удерживает от этого.

                                                            286

Он ведь тогда, в 1979 году, как и многие, не сразу понял, что произошло в Афганистане. Правда, чутьё ему подсказало, что это «Наш Вьетнам», что вляпались в Афганистан наподобие путника, попавшего в болото, которое почти нельзя перейти, чтобы тебя не засосала трясина. Но говорить об этом, обсуждать в кулуарах – ни Боже мой! Только на кухне в кругу надёжных и верных друзей при доверительной беседе.

Позднее он понял: какими же надо быть тупыми фанатиками марксизма-ленинизма, чтобы решиться принести на танковой броне мифическому рабочему классу  феодального Афганистана социалистическую революцию, чтобы эта феодальная страна из 14-го века шагнула в век 20-й, присоединившись к социалистическому лагерю?

Не достигнув никаких революционных успехов, разве что научив молодых наших командиров воевать, накопить и потом обобщить военный опыт, на базе которого учить следующее поколение военачальников, мы через десять лет ушли из этой, не принявшей от нас интернациональной помощи страны (и тут же в неё влезли янки, мало им было Вьетнама, а теперь пытаются оттуда ретироваться, не добившись никаких целей).

Что же им, героям моим, там, в чужой стране, пришлось пережить?